Страница 20 из 141
Затем Тунарунг населил сушу и море зверями и рыбами, а в довершение всего сотворил двух одноглазых богов, которым велел присматривать за созданным им миром. Томимые, по-видимому, зудом созидания, младшие боги, воспользовавшись отсутствием Тунарунга, отлучившегося по каким-то своим вселенским делам, превратили кое-каких зверей и рыб в людей. Вернувшийся из отлучки патрон, взглянув на учиненное одноглазыми, остался очень недоволен и, дабы как-то подправить содеянное нерадивыми учениками, сотворил еще несколько миров. В один из них, грубо говоря, отправляются после смерти праведники, а во второй те же праведники могут попасть еще при жизни. Как — не столь важно. Что представляют собой другие созданные Тунарунгом миры — тоже. Значительно больше интересовал Тилорна следующий вопрос: если бы, скажем, мекамбо попали на Землю, восприняли бы они ее как Светлый мир для живых праведников или нет? Тот же Ваниваки… или Маути?
Самому себе землянин мог честно признаться, что не любит славную девушку так, как она того заслуживает, и в мире этом, если представится возможность покинуть его, ради нее не останется. В то же время, памятуя сказанные кем-то в далекой древности слова: «Мы в ответе за тех, кого приручаем», — Тилорн понимал: войдя в хижину Маути, а тем паче взяв ее на Тин-Тонгру, он принял на себя определенные обязательства. И вовсе не собирался выглядеть — хотя бы в собственных глазах — подонком, объясняя свои поступки тем, что дважды в моменты выбора поддавался минутной слабости.
Землянин прикусил губу и начал тихонько барабанить пальцами по корзине, машинально повторяя навязчивый ритм далеких тамтамов. Нет, раз он муж Маути, которая непонятно за что любит его так, как никогда не любила и, вероятно, не будет любить ни одна женщина, то мужем ей и останется. Брак по обоюдной страстной, безумной любви — это, быть может, и не сказка, но явление весьма редкое, а он, несмотря на чудовищное невезение, феноменом себя не считает. Того, что ему с Маути просто хорошо, более чем достаточно, чтобы «они жили долго и счастливо и умерли в один день», коль скоро это будет угодно судьбе. И раз уж он сам оставаться здесь не намерен, то возьмет Маути с собой на Землю. Вопрос лишь, сможет ли она там прижиться? Не уподобится он, приглашая Маути в свой «светлый мир», малышу, который, жалея красивую рыбку, вытащил ее на воздух подышать?..
Чтобы решить этот вопрос, Тилорн, собственно, и попросил у Ваниваки сутки на размышления — сутки, которые, похоже, станут для них роковыми, — после того как юноша пригласил его отправиться к негонеро. Положившись на высказывание древнего душеведа, утверждавшего, будто «зорко одно лишь сердце», он согласился отправиться на Тин-Тонгру, будучи твердо уверен, что Маути вызовется плыть вместе с ним. Он не хотел с ней расставаться и реакцию девушки предугадал верно; впрочем, ошибиться тут было невозможно. Фактически он не оставил ей выбора и прекрасно сознавал, что поступок этот его отнюдь не украшает. Зоркость сердца чисто теоретически — вещь прекрасная, но сердце любящее увидит одно, а сердце, «тронутое холодком» — именно такое, вероятно, и досталось ему при рождении, — совсем другое. Так не обернется ли зоркость его сердца горем для Маути? И может ли он сделать что-нибудь, дабы его «светлый мир» стал и для нее легендарным Светлым миром?..
Землянин взглянул было на девушку и, ощутив, как к горлу подкатывает ком, поспешно отвел глаза. Сейчас он чувствовал себя предателем, из-за того что так мало рассказывал ей о своей жизни, о своем мире, к которому она, не ведая о том, шла, всецело доверяя вести себя. Но не вел ли он человека с завязанными глазами к пропасти? И мог ли он рассказать о Земле такое, что не показалось бы странной заумной сказкой обитателю этих дремотных, плавающих в океане зноя островов?..
— Одеяния для праздника готовы, не хотите ли примерить? — предложила Маути, аккуратно пряча бронзовую иглу в недра корзины.
— Нет, наденем около поселка. Худо ли, хорошо ли мы будем в них выглядеть, менять что-либо уже поздно, — твердо сказал Ваниваки и поднялся с камней.
— Менять что-либо уже поздно… — эхом отозвался Тилорн, щурясь от нестерпимо яркого солнечного света.
9
Над озером Панакави разнесся протяжный вой — мужчины дунули в длинные деревянные трубы, до той поры не вплетавшие свой чудовищный, вызывающий мурашки голос в хор тамтамов, гуделок и трещоток. Завыванию труб ответили булькающие звуки раковин, вслед которым угрожающе забухал большой тамтам: та-ра-рум-рат-бум, та-ра-рут-рам-бум, — от которого в ушах засвербило, и Тилорн почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.
Украдкой оглядевшись по сторонам, он заметил, что на негонеро, живописными группами расположившихся среди камней, которыми были усеяны склоны озера, эта дьявольская какофония производит еще более сильное впечатление. Словно придавленные невидимым грузом, мужчины и женщины притихли и, забыв о принесенных с собой кувшинах с вином и закусках, жались друг к другу, испуганно посверкивая сквозь прорези масок белками глаз. Даже неугомонная ребятня, сбившаяся при первых звуках труб в кучки, казалась растерянной и пришибленной.
— Аха-лал-ла-ла! — полоснул по нервам истошный вопль колдуна, прозвучавший в неожиданно наступившей после грома большого тамтама тишине неестественно громко. Взгляды собравшихся обратились к Мафан-оуку, стоявшему на самом крупном валуне с распростертыми руками так, что вздувшийся за его спиной алый плащ придавал ему сходство с гигантской летучей мышью-вампиром, сказками о которых хираолы пугали детвору.
— День торжества настал! — заревел колдун таким зычным голосом, будто глотка его была выкована из колокольной бронзы. — Настал день почтить Панакави! Примириться с ним и его детьми и воздать ему хвалу! — Голос Мафан-оука стал тише, но в абсолютном безмолвии каждое произнесенное слово было отчетливо слышно. — Сегодня мы жертвуем Ночному богу смелого и сильного юношу, достойного служить ему в любом мире! — Колдун величественным жестом указал на стоявшего у подножия валуна-трибуны Вихауви, окруженного четырьмя стражами. — Давно не видал Панакави такого удальца! Давно не посылали мы Испытующему богу человека, чье сердце не знает страха, а рука твердостью своей превосходит камень! Пусть Панакави испытает его и возьмем себе, если нуждается в верных слугах! Пусть вернет нам, если слуг у него хватает, и мы воздадим храбрецу высшие почести! Слава Ночному богу!
— Слава! Слава! — в едином порыве завопили негонеро, вскакивая на ноги и потрясая над головой сжатыми кулаками.
Тилорн и его спутники тоже повскакали с земли, вливая голоса в приветственный клич, обрекающий Вихауви на страшную смерть. Они сделали все, что могли, чтобы освободить его, но усилия их оказались тщетны. Что бы ни вытворяли негонеро во славу Панакави, почетный пленник всегда оставался в центре внимания, рядом с Мафан-оуком и ра-Сиуаром. Во время диких плясок с копьями, пения гимнов и причащения всевозможного рода напитками, которыми колдун с ритуальными словами собственноручно наполнял протянутые ему раковины, скорлупы кокосовых орехов и глиняные плошки, Вихауви находился в середине магического круга из священного огня, заклинаний Мафан-оука и полдюжины стражей, не сводящих с него горящих глаз. Трижды Тилорн с Ваниваки пытались, воспользовавшись всеобщей экзальтацией, подобраться к будущей жертве — и трижды им приходилось отступать за спины заходящихся в крике негонеро. Землянин напрягал все силы, чтобы блокировать сознание учуявших неладное стражей, и подлинным чудом можно было считать, что это ему до поры до времени удавалось.
Несколько раз Ваниваки, потеряв терпение и надежду, готов был выхватить из-под причудливых одеяний бронзовый нож и броситься на помощь другу, однако благодаря неусыпному надзору Маути юноша все же не совершил столь непоправимого, пагубного для всех поступка. Одно ритуальное действо сменялось другим, но Вихауви оставался по-прежнему недосягаем, и когда негонеро, совершив очередной головоломный танец, шумной толпой устремились к озеру Панакави, Тилорн подобно Ваниваки уже склонен был признать, что затея их провалилась или вот-вот провалится. Любая попытка освободить пленника привела бы к тому, что донельзя возбужденная толпа разорвала бы троицу вставших у нее на пути безумцев в клочья. Выхода не было, и тут Маути, узнать которую под фантастическим одеянием можно было исключительно по голосу, спросила: