Путь Эвриха

— Ее не предупреждать, а на цепь сажать надобно! И чего, спрашивается, прицепилась? Я сюда что, по своей воле пришла?.. — плаксиво начала смуглокожая, но договорить ей Ньяра не позволила:

— Ежели б по своей воле, так я б тебе давно ноги выдернула! Ступай откуда пришла!

— Господин, меня прислал тебе в дар Хозяин Степи! Только ты можешь отправить меня обратно во дворец. Скажи своей бешеной девке, чтобы унялась! Ведь не жена она тебе, такая же, как я, рабыня, а гонору-то!

— Как же я ее уйму? С ней, как видишь, не так-то легко справиться! И ведь она в общем-то права: двоим вам у меня тесно будет. Возвращайся-ка ты и правда во дворец. Скажи… Скажи, что у меня уже есть в доме хозяйка и помощница ей не требуется.

— Ты в своем уме, господин? От подарков Хур-манчака не принято, знаешь ли, отказываться! Взгляни на меня, чем я хуже твоей… — Смуглокожая опасливо покосилась на Ньяру и проглотила готовое сорваться с языка ругательство.

— Может, и не хуже, но от добра добра не ищут. Возвращайся во дворец. Гакко, проводи ее, чтобы на улице не обидели. Кицуд, накрывай в трапезной на стол.

— Зря ты это делаешь. Хозяин Степи будет очень недоволен, что его подарком пренебрегли. Да и с меня палачи шкуру спустят. А я ведь многое умею! Оставь меня у себя, не пожалеешь! — Смуглокожая призывно улыбнулась, и Батар уже готов был оставить присланую ему Хурманчаком рабыню, однако, поймав брошенный Ньярой взгляд на украшавшие стену скрещен ные мечи — подарок одного из воинственных заказчиков, — решения своего менять не стал.

Выглядывавшие из-под превратившейся в лохмотья одежды прелести смуглокожей не оставили его равнодушным, но почему-то он не поверил, что, вернувшись во дворец, она действительно попадет в руки палачей А Ньяра, похоже, не остановится ни перед чем, дабы выжить соперницу.

— Угораздило же меня посадить себе на шею эту неистовую саккаремку! — пробормотал косторез и нетерпеливо махнул рукой: — Гакко, Кицуд, вы не слыхали, что я сказал? Хантай, разбери мою сумку и наточи новые резцы. Ну, долго я буду ждать?

Повинуясь окрику хозяина, подмастерья, Кицуд и смуглокожая рабыня покинули гостевую комнату, оставив Батара с Ньярой наедине.

— Ты соображаешь, что натворила? Из-за твоей дурацкой ревности Хурманчак запросто может лишить меня не только выгодного заказа, но и жизни! Думаешь, я так незаменим, что мне твои выходки без последствий с рук сойдут? Вот возьму плеть, посмотрим тогда, кто в доме хозяин!

— Возьми, сделай милость! — Девушка подалась к косторезу, вжала высокую, пышную грудь в его мускулистое тело, охватила руками за шею. — Я уже давно собиралась тебе посоветовать купить для меня плеть. Тебе должно понравиться, как я корчусь и кричу от боли. Моего прежнего хозяина это очень возбуждало. Надобно только приобрести еще и заживляющий бальзам, ты ведь не захочешь, чтобы на моем теле остались шрамы?

— Шрамы? — непонимающе переспросил Батар, поглощенный мыслями о том, как Хурманчак воспримет его отказ от подарка. — Ты что же, в самом деле скучаешь по хозяйской плетке?

— Если она сделает меня в твоих глазах более желанной… — Ньяра со значением облизнула полные губы.

Тут до костореза дошло, что она впервые на его памяти упомянула бывшего своего господина.

— Отхлестать тебя плетью — заманчивая идея, и при случае я воспользуюсь ею. Тем более сегодня ты ото заслужила. Но сейчас, раз уж ты заговорила о прежнем господине, я хотел бы узнать, почему он решил избавиться от тебя столь жестоким способом. Девушку, предложившую купить для нее плеть, едва ли можно назвать строптивой, и стало быть, на Кровавое поле тебя тащили не за то, что ты отказалась ублажать своего хозяина.

— Можешь мне поверить, ему я покупать плеть не советовала! И с ним я не была столь же покладистой и услужливой, как с тобой! — высокомерно заявила Ньяра. — Но зачем тебе понадобилось ворошить прошлое? До сих пор мы прекрасно ладили, не задавая друг другу лишних вопросов. Ты сделал все, чтобы я не чувствовала себя рабыней в твоем доме, и, предложив тебе взяться за плеть, я поступила так только потому, что вижу в тебе не господина, а любовника, которому хочу доставить наслаждение. Ты знаешь, некоторые люди становятся особенно страстными, когда…

— Тебе кажется, что я слишком холоден с тобой? — Батар сжал Ньяру в объятиях, но желания обладать ею не ощутил. Перед внутренним его взором возник образ Энеруги, и он стиснул зубы, силясь прогнать наваждение, уже который день не дававшее ему покоя. Он не желал думать об этой девке с зеленовато-серыми глазами! Под мужским одеянием он даже фигуру ее разглядеть не мог, но Ньяре она, ясное дело, и в подметки не годится! Тогда почему же, хотелось бы знать, мысли его помимо воли то и дело возвращаются к ней?..

— Да. Ты сильно изменился с тех пор, как тебя призвали во дворец. Я не чувствую прежнего огня. Твое тело рядом, но сам ты где-то далеко. — В голосе Ньяры Батару послышался невысказанный упрек, и он поспешил сменить тему:

— Ты так и не ответила мне, за что же тебя волокли на Кровавое поле? Кто был твоим прежним хозяином и почему он пожелал избавиться от тебя?

— Для чего тебе знать это? Ты ревнуешь меня. К нему? — с надеждой спросила девушка.

— Это Цунзорнай? Он — единственный мой заказчик, которого ты избегаешь, не так ли?

— Ты угадал, — разочарованно ответила рабыня, отводя глаза от костореза.

— Если он узнает, что палачи не исполнили его приказ и ты осталась жива, тебя ожидают большие неприятности?

— Огромные! Так что лучше не спрашивай меня ни о чем.

— Я и не спрашивал, однако если ты выгнала эту девицу, опасаясь каких-то разоблачений, то поступила крайне неосмотрительно.

— Нет-нет, она могла причинить нам вред, поселившись в твоем доме, а так сообщить ей Хозяину Степи будет не о чем. Ну что ты на меня смотришь, будто впервые в жизни увидел? Мог бы и сам сообразить, что она послана следить за тобой! Владыки редко проявляют щедрость и широту души без особых на то причин. Рабыни, подаренные Хурманчаком своим приближенным, исправно доносят ему обо всем, что делается в домах их хозяев.

— Вот как, Хурманчак подослал ко мне соглядатая… — Батар опустился на подушку и задумчиво принялся крутить в руках взятую с низкого столика шкатулку. — Но я все же не понимаю, зачем надобно было отсылать эту девку и тем давать повод для недовольства и подозрений Хозяину Степи? Ты поступила опрометчиво…

— Ты уверен, что тебе совершенно нечего скрывать от Хурманчака? Может быть, ты забыл о приходившем к тебе сотнике из «стражи Врат»? — напомнила Ньяра, присаживаясь у ног Батара.

— Что ты хочешь этим сказать? — Косторез вздрогнул, припомнив полученную от Сюрга серебряную коробочку и стеклянный флакончик.

— У меня есть пренеприятнейшая способность слышать то, что не предназначено для моих ушей. Кроме того, я знаю, как ты ненавидишь Хурманчака, и эта рабыня тоже рано или поздно проведала бы о твоей тайне. — Ньяра положила руку на колено Батара. — Если Хозяин Степи будет гневаться, ты выдашь его палачам невесть что возомнившую о себе служанку и те быстренько вправят мне мозги. Хотя я бы, конечно, предпочла, чтобы ты высек меня сам. Тогда тебе не придется отсылать меня из дому. Хурманчаку ты с чистой совестью доложишь, что виновная понесла заслуженное наказание, а сам, быть может, получишь некоторое удовольствие. Я буду кричать очень громко и очень жалобно, — доверительно прошептала она, в то время как руки ее ласкали и поглаживали тело Батара.

— Ненавижу причинять людям страдание! Однако у тебя уже, оказывается, все продумано. Ты знаешь все мои тайны лучше меня самого. Вот уж не ожидал, что судьба моя окажется в руках моей собственной рабыни, а та, вместо того чтобы предъявить мне невыполнимые требования, вызовется претерпеть ради меня порку, — буркнул косторез, обнимая Ньяру за плечи.

Он поверил всему, что она сказала, сразу и безоговорочно. И про подсыла, и про то, что Ньяра подслушала его разговор с Сюргом, и про то, что она давно уже догадалась о его мечте отомстить Хозяину Степи. Ее самопожертвование тронуло Батара до глубины души, и он готов был в лепешку расшибиться, чтобы достойно отблагодарить девушку за любовь и заботу. Смущало его только одно: испытываемое им чувство признательности не имело ничего общего ни с любовью, ни с желанием близости. Он никогда не говорил своей прекрасной невольнице, что любит ее, и до недавнего времени восхитительное тело Ньяры возбуждало в нем желание, которое не трудно было принять за страсть,