Путь Эвриха

— Ой-е! Приехали! Вон под тем обрывом заночуем, лучшего места нечего и искать! — окликнула товарищей Кари, направляя вороную кобылу к неглубокому оврагу, края которого густо поросли приземистым, словно жмущимся к земле кустарником.

Эврих кое-как сполз с коня и уцепился за стремя, чтобы не упасть. Подождал, пока ноги обретут устойчивость, и принялся отвязывать от седла свертки с поклажей. Сложив вещи прямо на землю, расседлал замученное животное и окинул оценивающим взглядом противоположный склон, оврага, выбранный Кари для ночлега. Что ж, приходилось ему ночевать и в еще более скверных местах, и если дождь не возобновится, как-нибудь они до утра перебьются. Хорошо бы развести костерок — он с сомнением оглядел заросли кустарника и отцепил от пояса длинный нож, выданный ему женщинами вместе с рубахой, штанами, халатом и плащом. Мельком подумал о том, что непременно надобно обзавестись обувью, пока новая хворь не привязалась, и, шлепая босыми ногами по раскисшей земле, направился к кустам, дабы нарезать веток, дыму от которых будет не в пример больше, чем огня.

Великое рвение, проявленное Кари при обустройстве ночлега, не могло восполнить недостаток опыта, которым девушка, по вполне понятным причинам, не обладала. Возможно, она и не преувеличивала, говоря, что Тамган часто брал ее с собой на облавные охоты и ей не раз приходилось ночевать вдали от становища, однако за три года, проведенных в Соколином гнезде, Кари успела многое позабыть, а Тайтэки с Алиар никогда и не знали, что значит ночевать без шатра, юрты или хотя бы крытой повозки. Дело, как и предполагал Эврих, кончилось тем, что он, как умел, расширил обнаруженное Кари углубление, частично прикрытое нависающим над оврагом дерном, густо переплетенным корнями кустов. Застелил его сухими плащами, а сверху натянул кусок парусины, образовавший что-то вроде навеса, способного защитить спящих под ним от ветра и мелкого дождика.

Крохотный дымный костерок, на котором аррант ухитрился вскипятить котелок с водой, несколько приободрил путников, а заваренный Алиар травяной сбор вызвал на их лицах слабый румянец, но оживление длилось недолго. Неугомонная Нитэки, желавшая во что бы то ни стало послушать пение Эвриха, смежила веки прежде, чем первые звезды успели появиться в просветах между несущимися по небу тучами. Положив малышку в центре неуютной, несмотря на все старания арранта, пещерки, Тайтэки и Алиар, судорожно зевая, прижались к ней с двух сторон и заснули еще до того, как Кари вызвалась подежурить первую половину ночи. Эврих, намеревавшийся было спросить, чего ради девушка собирается бодрствовать, благоразумно промолчал и после недолгих колебаний улегся рядом с Алиар, рассудив, что эта родившаяся в далеком фухэе женщина является наименее кровожадной из его спутниц.

Он сильно устал и тут же уснул бы сном праведника, если бы не буравил его спину колючий взгляд опальной супруги кунса Канахара. Из-за этого-то взгляда, вероятно, сон долго не шел, а когда аррант все же сумел погрузиться в зыбкое забытье, был тревожным и недобрым. Эврих вскрикивал и просыпался в испарине до тех пор, пока Алиар, бормоча что-то ласковое, не подгребла его к себе под бок и он не затих, блаженно улыбаясь, согретый теплом ее большого сильного тела.

Кари видела, как блестят глаза у табунщиков-чифлахов, завороженных безыскусным пением Эвриха, и от всей души ненавидела хитроумного арранта.

Медоречивый чужеземец завоевывал сердца незнакомых людей быстрее, чем иная хозяйка ощипывает перепелку, а уж если в руках у него оказывалась дибула, на которой он и играть-то толком не умел, доверчивые степняки таяли, как воск на солнце, совершенно забывая, что хорошо подвешенный язык помогает скрывать тайные помыслы лучше, чем упорное молчание. Причем самое возмутительное заключалось в том, что голос у арранта более чем посредственный, куда ему до настоящего улигэрчи! Стихи срифмованы как попало, да и какое, казалось бы, табунщикам дело до Верхнего мира, например, где они никогда не были и скорее всего никогда не будут? О котором до этого может и слыхали лишь краем уха? Нет, что бы чужак ни говорил, явно знает он приворотные заклятия и пользуется ими самым бессовестным образом!

Ишь, подлец, заливается! А эти сидят, уши развесили! И мясо из-под седел распаренное достали, шулюн сварили, заветный бурдюк с архой вытащили, дабы мог почтенный улигэрчи глотку ополоснуть!

Девушка стиснула кулачки, силясь побороть разгоравшийся в ней помимо воли гнев.

Хуже всего было то, что положа руку на сердце она не могла назвать арранта закоренелым лжецом и льстецом. Он не прикидывался дружелюбным, а в самом деле — вот ведь идиот несчастный! — видел в каждом встречном друга и едва ли не брата. Предостерегал, пугал, размалевывал лица своих спутниц так, что на них без содрогания смотреть невозможно, а сам, оказываясь у костра степняков, болтал с ними без всякой опаски, будто с дорогими родичами встретился. Про скот, про погоду, детей и обычаи расспрашивал дотошно, подробно — для души — вот в чем дело! Она же сама видела, как он перышком после разговора с табунщиками какие-то диковинные закорючки на своих пергаментах вырисовывал — записывал что-то из услышанного. Ну ничего, ниче-гошеньки интересного эти парни ему сказать не могли и не говорили, она рядом сидела, во все уши слушала, а он пишет, переводит драгоценные листы и краску!

И ладно бы только писал! Нет, мало ему просто улигэрчи быть, он еще со своими лекарскими познаниями лезет! Старику глухому полночи уши лечил — просил его об это кто? Сам вызвался, да еще сам же старого глухаря уговаривал, чтобы тот ушко осмотреть позволил. Парню тому припадочному рану на ноге чистил — охота была в вонючем гнойнике копаться? Пел бы себе и пел, о дивных краях, о прекрасных глазах, да жрал шулюн наваристый, отпивался кумысом и архой. Нет же, мало ему в души людям залезть, потоптаться там на любимых мозолях, еще в телесах дай поковыряться! А потом сам же из седла среди бела дня выпадает или втихаря ноги к стременам привязывает, чтобы не свалиться, — сидит ни жив ни мертв, в лице ни кровинки, будто всю ее недужным да увечным отдал. Хотя на первый взгляд всего и делов-то поводил руками, пошептал что-то. Ни тебе плясок с бубном, ни принесения жертв Великому Духу, ни заклинаний громоподобных. Вроде и колдует, и шаманит, и творит чудеса, но все с таким видом, будто занозу вынимает, — подумаешь, дескать, начал старик слышать — он еще крепкий дедуля! Подумаешь, зарастил подранному волками бок — пустячок, право же, тот бы и сам как-нибудь зажил!..