Путь Эвриха

— Не слушает меня нанг! Никто не слушает, — горестно качнул головой Буршас и запыхтел трубкой. — Даже ты, Дзакка, хоть и шаман, а дальше вытянутой руки видеть не желаешь.

— Зато ты слишком далеко заглядываешь. По весне молодежь грядущими заморозками пугаешь, — ответствовал шаман, глядя на пасущийся у подножия холма табун лошадей, крупы которых казались в лучах заходящего солнца выкованными из красной меди. — Охота тебе в самый ясный день дождик предрекать, каркать о беде, которая на другом конце Вечной Степи бродит?

— Старый ворон зря не каркает, беда, коли объявилась, не замедлит пожаловать, — проворчал Буршас уже более благодушно. Морщинистое лицо его начало разглаживаться — знал шаман, когда трубочку свою поднести. — На этот раз, может, и помилуют нас Боги Покровители. Но коли и дальше только о дне нынешнем думать будем, и стад, и табунов, и голов своих лишимся, верно тебе говорю. Меняется Вечная Степь, а мы как суслики но норам прячемся, не желаем вдаль глядеть.

— Всякая могила зарастает травой, — рассудительно заметил Дзакка, принимая трубочку из рук Бурша-са. — Взгляни на Тайтэки. Не ты ли предрекал, что, став женой Фукукана, накличет она на нас неисчислимые беды? А вот ведь родила ему дочь, живет с ним душа в душу!

Буршас покосился на молодую женщину, заносившую в шатер Фукукана разложенные для просушки и проветривания овчины и войлоки, погладил реденькую седую бородку и неохотно признался, что Тайтэки оказалась подходящей женой для нанга хамбасов.

— Однако если бы Фукукан женился на Хаккари, мы могли бы не бояться того, что Тамган сговаривается за нашей спиной с сегванами, — добавил он упрямо.

— Мне кажется, надобно нам не бояться этого, а, последовав примеру Тамгана, заключить с Канахаром союз. Энеруги набирает силу, и меня страшит, как бы во время осенней откочевки не постигла нас участь майганов. Матитай-нар, Букар-нар и Нодоэк-нар не хотят и слышать о том, чтобы остаться здесь на зиму, но я опасаюсь разъездов Хурманчака несравнимо больше, чем козней Тамгана и Канахара. До сих пор, во всяком случае, нам удавалось уживаться с ними мирно и…

— Ну-ка, погоди! — прервал Буршас шамана. — Чей это парнишка сломя голову несется? Хар-тибэ! Давай сюда! Что там стряслось?

Буршас вскочил на ноги и замахал рукой голоногому мальчишке, приближающемуся к становищу на взмыленном жеребце.

— Кокуры! Кокуры угоняют наши табуны! Хеш! Хеш-айвар! — завопил парень, взлетая на холм и поднимая коня на дыбы.

— Где? Какие кокуры? Что ты врешь?! — загалдели высыпавшие из юрт и шатров женщины. — Говори толком, что стряслось?!

— Вот тебе и пожили мирно! — процедил Буршас, бросив уничижительный взгляд на шамана. Пронзительно свистнул, подзывая пасшегося неподалеку коня, и когда тот подбежал, с непостижимым проворством вскарабкался ему на спину.

— Слышь, Дзакка! Позаботься о Тайтэки и дочери Фукукана! Спрячь их куда-нибудь, да побыстрее! — Старик стиснул лошадиные бока кривыми ногами в мягких, порыжевших от времени сапогах и охлюпкой понесся прочь из становища.

— Вот ведь чудак! Все бы ему скакать куда-то, все бы суетиться… — Дзакка неспешно высвободил из-под себя длинные сухощавые ноги, поднялся с кошмы и, попыхивая трубочкой, направился к увеличивающейся с каждым мгновением толпе женщин, обступивших парнишку, живописующего нападение кокуров на порученный его заботам табун.

— Эка невидаль, уворовали у него полсотни коней! Так мы же у этих негодников сотню потом уведем! А по осени, на Кургане Предков, все одно возвернем кто кому что должен… Сколько раз такое бывало, о чем тревожиться?.. — бормотал шаман, запахивая полы синего халата и приводя в порядок болтавшиеся на поясе талисманы.

Подойдя к толпе женщин, он открыл было рот, чтобы прикрикнуть на разоравшихся баб, но тут сразу с трех концов становища до него долетели мальчишеские вопли:

— Кокуры! Сегваны! Хеш! Хеш-айвар! Ай дабар хак! Ой-е!

Мальчишки гнали лошадей к шатру Фукукана, позабыв о том, что нанг повел мужчин на облавную охоту. Они размахивали руками, визжали, пугали женщин выпученными глазами и сами пугались еще больше, слыша, как матери начинают выть дурными голосами, видя, как те бестолково мечутся из стороны в сторону, не зная, бежать ли им отбивать похищенные табуны, прятать ли девок и малышей или опоясываться мужниными кривыми мечами, дабы дать отпор дерзким соседям, коли вздумается кокурам ворваться в становище.

— А ну не войте! Тихо, во имя Вечного Неба и Богов Покровителей! — рявкнул шаман, багровея от натуги, но призыв его не был услышан. — Цыц, клячи хромоногие! Прокляну! Чего развопились? Режут вас?! Насилуют?! Кокуров никогда не видали? Оглянитесь по сторонам — треть наших женщин в юртах кокуров родилась! Не так разве?..

Надсаживая голос и приседая от напряжения, шаман грозил, ругал, увещевал и уговаривал женщин прекратить истерику. Крикам его вторили старейшины родов, приковылявшие на площадь перед шатром Фуку-кана с некоторым опозданием. Прискакавшие с выпасов мальчишки, сообщив о похищении табунов, спешились и затихли; женщины, пережив первую волну ужаса, начали с недоумением оглядываться по сторонам, осознавая, что причин для паники нет: никто на них не нападает, а угон табунов — событие не столь редкое и непоправимое, чтобы рвать на себе волосы и собственными руками изготовленную одежду. В Вечной Степи и впрямь неспокойно, об Энеруги Хурманчаке такие истории рассказывают, что хоть уши затыкай, но здесь-то его разъездам делать нечего, а кокуры — они ко-куры и есть, их-то с какой стати бояться?

В сгущающихся сумерках послышались неуверенные смешки, кто-то из женщин в шутку крикнул, что сыновья в отцов уродились — волчьего воя боятся, и ухватил подвернувшегося под руку мальчишку-пастуха за ухо. Звонкий девчоночий голос предложил подругам поручить чистку котлов парням, а самим отправиться вдогон похитчикам. С хихиканьем и смехом степнячки потянулись к юртам, а Дзакка велел крутившимся под ногами малолеткам привести в шатер Фукукана старейшин родов и мальчишек-пастухов, дабы уяснить наконец, сколько же лошадей угнано и при чем тут сегваны, до сей поры в конокрадстве не уличенные.

Он был уже у входа в шатер нанга, когда с востока, со стороны, противоположной той, куда ускакали охотники, послышались отчаянные крики, надрывающий душу свист и торжествующий рев:

— Кодай! Хак-ка! Хак-ка! Кодай! Урагча Тамган!

Шаман замер, не веря своим ушам.

Не веря глазам своим, уставился он на вынесшихся из темноты всадников, размахивавших горящими факелами, бросавших их на конусообразные крыши юрт. Со свистом и улюлюканьем покрытые боевой раскраской кокуры не слезая с коней срывали развешанные на кольях кошмы и войлоки, подцепляли с земли начищенные котлы, хватали выскочивших из юрт женщин и детей, нещадно хлестали плетками оказавшихся на пути стариков и старух…

— Боги Покровители! Что же это деется?!. — Дзакка моргнул подслеповатыми глазами. Почувствовав внезапную слабость в коленях, уцепился правой рукой за шатровые растяжки, а левой рванул пояс с привешенными к нему талисманами. Воздел его над головой и истошно заверещал: — Стойте! Стойте, сыны Вечной Степи! Что творите вы? Одумайтесь!..

Не узнавая собственного голоса, он призывал на головы кокуров гнев Богов Покровителей и Великого Духа. Молил соседей опамятовать и остановиться. Заклинал, проклинал, грозил земным и небесным отмщением, но рассыпавшиеся по становищу всадники не слышали старого шамана, а если и слышали, то остались глухи к его словам.

На глазах Дзакки вспыхнула одна, вторая, третья юрта. Сбитый лошадью мальчишка был расплющен конскими копытами, дряхлый Матитай-нар выхватил нож и кинулся на верхового, но был остановлен ударом боевой плети, в каждую из трех хвостов которой вплеталось по тяжелой шипастой гирьке.

— Кодай! Хак-ка! Урагча Тамган!..

Пятеро всадников спешились перед шатром Фукукана. Вспомнив напутствие Буршаса, шаман, раскинув руки, заступил им дорогу:

— Великий Дух покарает вас! Он отомстит! Боги Покровители не попустят…