Путь Эвриха

— У твоих шуток дурной привкус. Сдается мне, что ты нарываешься на скандал! — Тинкитань грозно сдвинула брови и выпятила вперед подбородок. — Ты ворчишь с того самого момента, как мы взошли на борт этого судна, причем без всякой на то причины!

— Как это без причины? Причина очень даже есть, да еще какая серьезная!

— Какая же? — поинтересовалась девушка подозрительно ласковым голосом.

— Все та же, — уныло буркнул Батар. — Никто меня не любит, и вообще…

— А я? — вкрадчиво спросила Тинкитань.

— Если это и так, поверить во что я решительно не могу, то ты умело скрываешь свои чувства.

— Скрываю, значит? Стало быть, это не я твердила тебе о них всю первую половину ночи, пока ты терзал мои груди и хм-м… вонзал в меня свое орудие, которым надобно таранить корабли, а не ублажать дражайшую супругу? — сдерживая улыбку, спросила девушка.

— Э-э-э, милая, чего вспомнила! Так это ж когда было? С тех пор, как ты сама говоришь, полночи прошло и целое утро…

— Врешь, утро еще только началось!

— Нет, определенно жаль, что я не смог напоить тебя приворотным зельем. — Косторез с сокрушенным видом покачал головой. — Эти мерзавцы-заговорщики…

— Единственная полезная вещь, которую они сделали, — это разбили флягу с колдовским пойлом. Которое ты — ха-ха! — принял за льющуюся из разрубленной груди кровь и которое я все равно пробовать бы не стала! И если ты еще раз упомянешь о том, что хотел опоить меня, или пожалуешься на то, что тебя никто не любит…

— Хорошо, я буду страдать молча, — покорно пообещал Батар и тут же получил ощутимый удар в бок Ну все, все, я буду страдать не показывая виду, сколь тяжелы мои мучения.

— О Промыслитель, какой невыносимый человек! — всплеснула руками Тинкитань и, приблизив губы к уху притворно отшатнувшегося от нее Батара, прошептала: — Я люблю тебя. И охотно доказала бы это тебе в очередной раз, если бы здесь было место, где можно уединиться.

— Если дело только за этим, то я мигом отыщу такое место! — возвестил разом повеселевший косторез. — Я тут как раз присмотрел…

— Потерпи немного. Я хочу последний раз взглянуть на Умукату. Ведь я здесь родилась и, в отличие от нашего капитана, действительно вряд ли увижу этот город еще хотя бы раз в жизни.

— Взгляни, — милостиво разрешил Батар, накрывая лежащие на фальшборте пальцы девушки своей ладонью. — И не укоряй себя ни за что. Только Великому Духу известно, во что власть превращает людей и какой стала бы Вечная Степь, окажись на твоем месте кто-нибудь другой.

— Спасибо, — шепнула Тинкитань, подумав, что лишь сумасшедший или святой может простить ей все, содеянное ею, в бытность ее Хозяином Степи.

Фыркая и отплевываясь от набившегося в рот снега, Эврих выбрался из сугроба и с недоумением осмотрелся по сторонам. В глаза прежде всего бросились добротные, сложенные из мощных бревен серебристо-серые избы, над которыми поднимались в нежно-голубое небо белые столбы дыма. Селение располагалось на холмах по обе стороны широкой реки, снежный покров которой был, словно диковинными узорами, исчерчен голубыми ведущими к прорубям тропинками. По пролегшей через реку наезженной снеговой дороге крепкая? рыжая лошадка тащила груженные дровами сани, за которыми, выкрикивая что-то звонкими голосами, бежала гурьба ребятишек в коротких справных полушубках.

— Однако!.. — Аррант вдохнул запах древесного дыма, сосновой хвои, свежеиспеченного хлеба и конского навоза Пахло достатком, благополучием, устоявшейся, размеренной жизнью Аррант очумело покрутил головой, темно-зеленая стена заснеженного леса за рекой, синие тени на снегу, золотое сияние низкого солнца напомнили ему что-то до боли знакомое, явно не имевшее никакого отношения ни к Вечной Степи, ни к Самоцветным горам.

Эврих не слишком-то верил в истории о том, что четвертые по счету Врата, через которые человек переходил из мира в мир, могли забросить его куда угодно. Собственно говоря, он вообще не думал о том, какими были у него эти Врата, ибо не рассчитывал миновать их благополучно даже с помощью своего зелья, однако при виде Храма Многоликого воспоминание об этом всплыло у него в мозгу. И хотя слова Аситаха как будто опровергали предположение, что именно четвертые Врата закинули его на Перекресток Миров, исключать эту возможность было, похоже, преждевременно…

Он в растерянности стряхнул налипшие на халат комья снега, потер покрасневшие от мороза руки, похлопал смерзшимися ресницами и совсем уже было собрался двинуться к ближайшей избе, когда сзади послышался заливистый лай. Со всех ног несшийся по тропинке пушистый серо-бурый пес с закрученным в кольцо хвостом, не добежав до арранта, остановился, окинул его внимательным взглядом светло-янтарных глаз и, удовлетворенный осмотром, призывно затявкал.

— Что же это за ерунда получается?.. — растерян-, но пробормотал аррант, всматриваясь в поднимавшихся от реки женщин. Отороченные мехом полушубки, теплые платки на головах, на плече у одной — коромысло с деревянными бадейками, у другой — чан с бельем, третья тащит маленькие гнутоносые санки с румяным малышом. — Ой-е! Да это же сольвенны! А река — Светынь. В Беловодье попал…

Эврих качнулся, сделал несколько шагов навстречу женщинам, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, а в голове царит полный сумбур. О Великий Дух, да ведь он прекрасно знает эту раскрасневшуюся от мороза молодицу с ярко-синими глазами и выбившимися из-под платка, редко встречающимися у сольвеннов черными косами!

— Ниилит?!

— Эврих?..

Пес, радостно повизгивая, будто старого знакомца встретил, закружился у ног арранта. Краснощекая девица, опустив бадейки, из которых плеснула на снег хрустальная вода, развела руками в вышитых рукавицах, не то собираясь обнять золотоволосого мужчину в невиданных на берегах Светыни одеяниях, не то изумляясь, откуда тот мог взяться посреди селения, не то ужасаясь шраму, изуродовавшему прекрасное и чистое некогда лицо, испещренное ныне черными точками, словно тронутый ржавью металл…

— Да прольется дождь под твои ноги, достойнейшая… — прохрипел Эврих саккаремское приветствие, заключая бросившуюся к нему Ниилит в братские объятия.

— Ты… Ты здесь! Живой! А шрам-то, шрам! О Богиня — Мать Всего Сущего, да откуда же ты тут взялся? — Ниилит отстранилась от него, вглядываясь в неузнаваемо изменившегося арранта и едва сдерживая подступившие к глазам слезы.

— Живой! — Она снова притянула его к себе, словно боясь, что стоит ей выпустить Эвриха из рук, как тот немедленно исчезнет, растворится в морозном сиянии так же внезапно, как и появился. — А Волкодав?..

— Жив был, когда мы в Тин-Вилене расстались. Сыскалось у него там дело неотложное, вот и задержался, — ответствовал аррант и в свою очередь спросил: — Тилорн как? Варох, Зуйко? По здорову ли живете?

— Все в добром здравии пребывают. А Тилорн к гончару пошел. К Козице, ты его знаешь. Днями и ночами у него пропадает. Да что Тилорн! Ты-то откуда, как, почему в халате драном? Замерзнешь ведь! Пошли, пошли скорее в дом!

Забыв о коромысле и бадейках, не обращая внимания на перешептывающихся за спиной подруг, Ниилит ухватила Эвриха за рукав и повлекла было по тропинке к дому, матица которого была украшена резной конской головой, но аррант, сделав пяток шагов, неожиданно замер, будто натолкнувшись на невидимую стену.

— Постой… А как же Кари? Аситах, Самоцветные горы… Как же она там, одна? Я не могу… Я же не хотел!

Эврих вцепился в плечи Ниилит, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. Он же оставил Кари в Самоцветных горах! Врата Миров, Храм Многоликого… Он хотел как можно скорее увидеться с Тилорном, чтобы передать ему «маяк», но не такой же ценой! Почему же Аситах… Да как она выживет в этих проклятых горах?! Как будет жить он сам, зная, что бросил ее там одну-одинешеньку? О Великий Дух, да что же это делается! Не надо ему ни Верхнего мира, ни Беловодья, если из-за них он должен оставить Кари! Перебьется как-нибудь Тилорн, подождет, пока они к нему без всякого колдовства доберутся!