Прекрасное далеко

Энн открывает дверь в другую комнату — но там нет ничего, кроме лиан.

Вэнди вздрагивает.

— Я иногда просыпаюсь и так себя чувствую, словно я здесь — единственная душа.

Она робко протягивает покрытые синими пятнами пальцы к корзине с ягодами, собранными Пиппой, теми самыми ягодами, которые обрекли нашу подругу на пребывание в этом мире. Я замечаю голубоватые пятна и на губах Вэнди.

— Вэнди, ты ела эти ягоды? — спрашиваю я.

Лицо девушки искажается страхом.

— Но ничего больше не было, мисс, а я так проголодалась!

— Я поднимусь на башню, осмотрю окрестности, — говорит Фелисити, и тут же ее шаги звучат на осыпающейся лестнице.

— Мне страшно, мисс, — говорит Вэнди, и из ее глаз льются слезы.

— Ну, ну… — Я поглаживаю ее по плечу. — Мы ведь здесь. Все будет хорошо. А как поживает мистер Дарси? Где твой беспокойный дружок?

Губы Вэнди дрожат.

— Бесси сказала, он прогрыз клетку и сбежал. Я его звала, звала, но он так и не вернулся.

— Не плачь, не плачь. Давай лучше попробуем его найти. Мистер Дарси! — зову я. — Ты очень плохо себя ведешь, крольчонок!

Я ищу везде, где только мог бы спрятаться глупый кролик — в корзинах с ягодами, под полусгнившими коврами, за дверями. Потом я замечаю клетку, стоящую на алтаре в церкви. Ветки, из которых она сплетена, выглядят целехонькими, никто не прогрызал их, зато дверца открыта.

— Ищешь своих подружек? — В темном углу вспыхивает ярким светом фея. — Возможно, они вернулись в Зимние земли?

В комнату врывается Фелисити.

— Пиппа ни за что не ушла бы без меня!

— Ты в этом уверена? — интересуется крылатое существо.

— Да, уверена, — отвечает Фелисити, но ее лицо мрачнеет.

— Кто-то идет, — говорит фея.

Она молнией вылетает из замка. Фелисити, Энн и я спешим за ней к лесу. По другую сторону ежевичной стены к нам движется облако пыли. Это кентавры, они мчатся во весь опор. У стены они резко останавливаются, не решаясь перейти на Пограничные земли.

Кентавр кричит сквозь колючки, обращаясь ко мне:

— Тебя зовет Филон, жрица!

— Зачем? Что случилось?

— Креостус убит!

В гроте под оливковыми деревьями, где раньше стояли руны Ордена, распростерлось на земле тело Креостуса. Руки вытянуты вдоль тела. Глаза открыты, но ничего не видят. В одной руке Креостус сжимает цветок мака. Цветок словно отражает кровавую рану на груди кентавра. Мы с Креостусом не дружили, уж очень у него был тяжелый характер, но он был таким энергичным… Тяжело видеть его умершим.

— Что тебе об этом известно, жрица? — спрашивает Филон.

Я с трудом отвожу взгляд от пустых глаз Креостуса.

— Я об этом узнала всего несколько минут назад.

— Лгунья! — Из-за камня выскакивает Неела. — Ты знаешь, кто в этом виноват.

Она превращается в Ашу — оранжевое сари, покрытые волдырями ноги, темные глаза…

— Ты думаешь, что это сделали хаджины, — говорю я.

— Ты знаешь это! Креостус отправился разбираться насчет мака. Это вонючее племя обмануло его на целый бушель! А теперь мы находим его здесь, с маковым цветком в руке! Кто еще мог это сделать? Грязные хаджины, с помощью Ордена!

Голос Неелы прерывается от избытка чувств. Она нежно гладит Креостуса по лицу. Потом со слезами прижимается к его груди, ложится поперек недвижимого тела.

С реки доносится голос горгоны:

— Орден мог быть слишком суров, но жрицы никогда никого не убивали. И ты забыла, что они сейчас не могут входить в сферы. У них нет здесь власти.

Неела яростно смотрит на меня.

— И все же я видела жрицу, которая шла к Храму, одна.

— Неела говорит правду, потому что мы были тогда с ней, — подтверждает какой-то кентавр. — Мы тоже видели жрицу.

— Вы лжете! — кричит Фелисити, готовая встать на мою защиту, но мои щеки краснеют, и это не остается незамеченным Филоном.

— Это правда, жрица?

Я попалась. Если я расскажу им то, что мне известно, они обвинят меня в вероломстве. Если я солгу, а они обо всем узнают позже, будет еще хуже, намного хуже.

— Да, я ходила в Храм, одна, — говорю я. — Но не для того, чтобы повидаться с хаджинами. Я говорила кое с кем другим. С Цирцеей.

— Джемма… — выдыхает Энн.

Глаза Филона округляются.

— С той обманщицей? Но она мертва. Убита твоей собственной рукой.

— Нет, — возражаю я. — Она все еще жива. Она заперта в колодце вечности. Мне необходимо было повидать ее, расспросить о Зимних землях и…

По толпе кентавров пробегает волнение. Они придвигаются ближе. Фелисити смотрит на меня с ужасом.

Неела вскакивает, ее голос дрожит от бешенства, губы кривятся в безумной улыбке.

— Я тебе говорила, Филон! Я тебе говорила, что ей нельзя доверять! Что она предаст нас точно так же, как предали другие! Но ты не хотел слушать. А теперь, теперь Креостус мертв! Он мертв…

Неела закрывает лицо руками.

— Так, значит, одна из Ордена теперь обитает в Храме, — говорит Филон. — С хаджинами.

— Нет. Это не совсем так. И она не состояла в Ордене. Они не желали иметь с ней ничего общего…

— Но ты готова? — ревет кентавр.

Неела обращается к толпе. На ее глазах больше нет слез.

— И вы поверите той, которая уже солгала? Вы видите, что даже ее подруги не знали о ее вероломстве! Жрица Ордена и та предательница сговорились с хаджинами, чтобы завладеть силой! Возможно, Креостус узнал слишком много, и потому его убили! Неужели вы не потребуете правосудия?

Кентавры, лесной народец, горгона — все поворачиваются к Филону, а он закрывает свои кошачьи глаза и глубоко дышит. Когда его глаза снова открываются, в них появляется жесткое, решительное выражение, и мне становится страшно.

— Я предоставил тебе презумпцию невиновности, жрица. Я защищал тебя перед своим народом. Но в ответ ты не дала нам ничего. Теперь я встану рядом со своим народом, и мы будем делать то, что сочтем необходимым, чтобы защититься. Nyim nyatt е volaret.

Кентавры поднимают тело погибшего собрата, уносят его на плечах.

— Филон, прошу тебя… — начинаю я.

Странное существо поворачивается ко мне спиной. И лесные жители один за другим, словно захлопывая за собой двери, отворачиваются от меня. И только Неела замечает мое присутствие. Уходя вслед за своим народом из грота, она оборачивается и плюет мне в лицо.

Фелисити бесцеремонно тащит меня в сторону.

— Ты разговаривала с Цирцеей?

— Я искала ответы. Мне необходимо было разузнать все о Зимних землях, — отвечаю я, — и только она одна могла рассказать то, что мне… что нам нужно было знать.

— Нам?

Фелисити пронзает меня взглядом. Энн берет ее за руку.

— Цирцея ничего не дает бесплатно. Что ты дала ей взамен? — резко спрашивает Фелисити.

Я не отвечаю, и Энн делает это за меня:

— Магию.

Смех Фелисити звучит жестко, грубо.

— Нет, не может быть. Скажи, что ты этого не сделала, Джемма!

— Я искала ответы! Она ведь помогла нам избежать опасностей Зимних земель? — говорю я, лишь теперь осознавая, какая это жалкая самозащита.

— Да она, похоже, сама убила Вильгельмину Вьятт! Об этом ты подумала? — возмущается Фелисити, и я холодею.

Я рассказала Цирцее о Евгении, о дереве. Что, если…

— Не похоже на то, — не слишком уверенно возражаю я.

— Ты просто дура! — фыркает Фелисити.

Я толкаю ее.

— Ты уж очень много знаешь о том, что надо делать; может быть, именно тебе следовало владеть магией!

— Хотелось бы мне этого, — цедит Фелисити сквозь зубы. — Я бы заключила союз с Пиппой и своими подругами, а не стала бы затевать шашни с врагом.

— Ты так уверена в Пиппе? Ну и где же она?

Фелисити внезапно с силой бьет меня по лицу. От пощечины по всему телу идет звон. Она рассекла мне губу. Я чувствую вкус крови на языке, и во мне пробуждается магия. И в тот момент, когда пальцы Фелисити касаются рукояти меча, я отшвыриваю его прочь, как игрушку.

— Я тебе не враг, — тихо говорит она.