Родина

Она не знала, что Дмитрий Никитич в эту минуту тоже, думал о ней. Посасывая трубочку тайком от дежурной сестры, Пластунов вспоминал. Все, что делала для него Соня, вносило тепло и свет в его одинокую жизнь. Он вспоминал звучание ее голоса, ее глаза, наивно-открытую смену выражений ее лица, которое вдруг по-женски пышно хорошело, когда румянец загорался на ее бледненьких щечках. Едва ли ей приходило в голову, как жадно запоминал он каждую мелочь, которая говорила ему о том, что душа Сони тянулась ему навстречу. Но с осторожностью человека, испытавшего боль потери, Пластунов еще боялся верить приближающемуся счастью. А может быть, все, что радовало его, — только выражение сочувствия, окрашенное яркой и непосредственной щедростью, которой так богата молодость?

Через несколько дней врачи разрешили Пластунову осторожно двигать левой рукой, обещая скоро снять гипс с плеча. Соня радостно встретила это сообщение:

— Воображаю, как вам надоело лежать в духоте! На улице седьмое мая, а вас все не выпускают. У нас опять приятная новость, Дмитрий Никитич.

— Ну? — встрепенулся Пластунов.

— Люди переезжают в восстановленные дома… и ваша квартира тоже скоро будет готова! — сияя, докладывала Соня. — Знаете, кто у нас сейчас главный герой дня? Ольга Петровна Шанина. Все только и пристают к ней, когда она выдаст ключи от квартир и комнат. А она непреклонна: «Ключи получите, когда до последней задвижки и гвоздика будет проверено качество отделки квартир!» Кто-то пожаловался на нее Соколову, но он стал на сторону Ольги Петровны. А краска в вашей квартире на полу еще не просохла. Я забежала туда сегодня и проверила… собственной рукой!

— Спасибо, спасибо за хлопоты! Значит, Соня, скоро будем справлять новоселье… Шампанское за мной! — пошутил Пластунов. — Теперь к делу: принесли вы мне мою большую папку?.. Очень хорошо, спасибо, Соня. Развяжите ее.

Соня стала развязывать папку и вдруг застыла от неожиданности, — на колени к ней скатилась небольшая фотокарточка.

— Это… ваша жена?

— Да.

И хотя Соня не спрашивала, Пластунов рассказал ей историю своего знакомства и любви к Елене Борисовне.

— Я прожил с ней четырнадцать счастливых лет.

— Да… — задумчиво вздохнула Соня и снова внимательно посмотрела на карточку. — Любить так долго и потерять — это ужасно тяжело…

«Она не ревнует к прошлому», — отметил про себя Пластунов, и ему стало легко, будто девушка, которую он любил, чем-то навек одарила его.

Возвращая карточку, Соня смущенно и озабоченно добавила:

— Надо для этого портрета заказать красивую рамку, например из клена…

— Да, непременно закажу, — ответил Пластунов, благодарно тронув ее руку.

Пластунов вышел из госпиталя только во второй половине мая. Соня, по уговору, зашла за ним, и вместе они вышли на улицу. Пластунов зажмурился от жаркого солнца и вдруг громко расхохотался.

— Ну? Что такое? — тоже смеясь, спросила Соня. — Что вас рассмешило, Дмитрий Никитич?

— Радуюсь, Сонечка, радуюсь, что кончилось госпитальное лежание! — и Пластунов схватил руки девушки. — И… какая вы сегодня!

— Ну, ничего особенного… — смутилась Соня.

— Все особенное! — весело настаивал он. — Белое платье, белая шляпа… прелестно! Всегда носите эту шляпу!

— А я и надела ее для вас! — неожиданно призналась Соня.

— Умница! — похвалил он, еле сдержавшись, чтобы тут же не прижать ее к себе. — Сонечка, друг мой! Какая радость — вернуться в строй!

— Дмитрий Никитич, а ведь вы счастливый: вы возвращаетесь в день, когда десятки заводских людей переезжают в свои квартиры. А во-вторых, сегодня общее выходное воскресенье!

— Великолепно! — И Пластунов, взяв Соню под руку, воскликнул: — Немедленно идемте смотреть на это замечательное зрелище!

Дом специалистов, самый большой жилой дом в Кленовске, ярко белел на солнце, а стекла широких окон будто плавились золотом майского полудня. По линии всех этажей мелькали руки, распахивающие окна. Двери всех четырех подъездов были открыты настежь, по каменным лестницам цокали каблуки, гремели чайники, сундуки, ведра..

— Перебираемся в новое гнездо! — крикнул Николай Петрович Назарьев, кивая Пластунову и Соне.

Супруги Назарьевы, усталые, счастливые, ведя за собой четверых ребятишек, шли к угловому подъезду Дома специалистов, нагруженные чемоданами, узлами, коробками.

— Счастливого новоселья! — весело пожелал им Пластунов, размахивая фуражкой.

Отгибая тонкой рукой край шляпы, чтобы лучше видеть лицо Пластунова, Соня сказала:

— Я никогда не думала, что это может быть так приятно — смотреть, как люди переезжают на новые квартиры!

— Которые вы, Соня, строили для них!

— Да, строила… — с обиженным вздохом произнесла она. — Эти люди очень ценят мои труды, а вы…

— Что… я? — испугался Пластунов. — Что вы хотите сказать, Соня?

— Я же вам говорила, что ваша квартира скоро будет готова, а вы даже не интересуетесь, когда вы получите ключ…

— Какой же я недогадливый! — расхохотался Пластунов, ударяя себя по лбу. — Простите, милый друг, простите! А ключ, помнится, я должен получить у Ольги Петровны.

— Нет! Я уже получила для вас ключ… Вот он! — и Соня, торжествуя, вынула из сумочки ключ. — Впрочем, не берите его: как один из восстановителей этого дома, сдам вам квартиру из рук в руки!

Смеясь, она побежала вперед. Каблучки ее светлых туфелек музыкально застучали по ступеням, а белое платье летело вверх, как весеннее облачко.

— Прошу! — произнесла Соня, распахивая входную дверь. — Нет, стойте! Я проверю, все ли в порядке! — звонко приказала она, и Пластунов, улыбаясь, остановился на площадке.

Он видел, как Соня на цыпочках вошла в квартиру, обежала все три комнаты, заботливо обвела рукой подоконник, косяки, створки дверей и наконец легкой, танцующей походкой вышла в переднюю навстречу Пластунову.

— Все в порядке! Прошу!

Она стояла в широкой полосе солнечного потока, льющегося из распахнутого окна, и казалось, все в ней светилось, переливалось, играло пышными красками майского дня, все обещало новую жизнь.

С бурно бьющимся сердцем Пластунов переступил порог своей квартиры.

В трех комнатах было пусто, чисто; от желтого блеска полов, от белой эмали дверей и подоконников, отливающих золотом, от солнца и голубизны неба, что глядели в распахнутые окна, чуть дурманного запаха свежей краски — от всего веяло новизной, предчувствием большого праздника и перемен, которые будто уже глядели в глаза.

— Ну… как? — будто экзаменуя, спросила Соня.

— Прекрасно! Не знаю, как вас всех благодарить… — неровным голосом ответил Пластунов и увидел, что его волнение, как искра, передалось Соне.

Она сняла шляпу, положила ее на окно и, смущенно смеясь, сказала:

— Жарко… правда?

Пластунов будто впервые увидел ее нежный лоб, прозрачные, лучистые глаза, полуоткрытые губы — и вдруг понял, что этой минуты он ждал много дней.

— Соня… — прошептал он, протягивая к ней руки.

Он прижал к себе ее легкое тело, ее тонкие, теплые руки неумело обняли его шею — и горечь одиночества словно растаяла мгновенно от сияния ее глаз.

С улицы донеслись знакомые голоса.

— Это меня зовут… — будто пробуждаясь, улыбнулась Соня и обернулась лицом к окну.

На улице, окружив ручную тележку, наполненную разным багажом, стояли Игорь Чувилев, Игорь-севастополец, Сережа Возчий, Анатолий Сунцов и Юля.

— Сонечка! — весело кричал Чувилев. — Это квартира Дмитрия Никитича?

— Моя, моя! — в тон ему ответил Пластунов, высовываясь из другого окна. — Переезжаете, товарищи?

Хор смеющихся голосов ответил ему:

— В Дом стахановцев, напротив вас. У нас там целая квартира…

— Соседями будем… С новосельем вас, дорогие соратники! — приветливо сказал Пластунов.

— Спасибо, Дмитрий Никитич! — крикнула Юля, а вся компания громко захлопала в ладоши.

Сережа Возчий, выставив рыжеватую макушку, вдруг прогудел, как в дудку: