Родина

— А уж ковать тебе с Невидлой доведется, Петр Тимофеич, — сказал Лосев.

Петр Тимофеевич заметил, что у него есть «критика» по поводу боковой части рисунка.

— Если б у нас литейный цех работал и если бы мы эту решетку отливали, дело было бы проще, а вот в ковке этот цветок и вот этот завиток стебля с листком получатся слишком выпуклыми и, чего доброго, цепляться за платье будут. Поднимется по лестнице девушка молоденькая в этаком пышном платьице, со всякими там оборками, а цветочек наш ее хвать!.. Девица потом нас, мастеров, проклянет… А разве мы этого хотели! И по-хозяйски и по художеству рассуждая, всю эту часть рисунка надо повернуть, по-моему, вот так…

И все трое, попеременно передавая друг другу то карандаш, то циркуль, еще кое-где выправили рисунок. Потом все пошли в столовую.

Едва успел Ян сесть за стол, как вбежала Маня, громко хлопая в ладоши:

— Ян, Ян! Чехословацкая передача по радио!

— Где? — вскинулся от неожиданности Ян.

— Да у нас же, во дворе! Сейчас будут передавать!

Когда Ян Невидла выбежал на заводский двор, из черного колокола репродуктора уже раздавался голос диктора:

«Восьмого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Красная Армия вышла к государственным границам Советского Союза и Чехословакии… Эту весть с восторгом встретил измученный гитлеровскими палачами, но непокоренный народ Чехословацкой республики…»

— Непокоренный народ! — благоговейно повторил Ян и, сняв фуражку, замер, как на посту.

«…Мы находимся на обширном плацу, где происходит смотр войск и парад Чехословацкой бригады, которая завтра отправляется на фронт», — продолжал голос диктора.

Яну Невидле казалось, что он не только слушает, но и сам находится на этом обширном плацу, который описал диктор. Яну будто виделись нежно зеленеющие холмы и рощи, апрельское теплое небо над русской равниной, где, готовясь в бой с лютым врагом, развернулись строем чехословацкие войска. Он слышал, как, братски касаясь друг друга, плещутся по ветру алые флаги Советского Союза и красно-сине-белые флаги Чехословацкой республики. Когда заиграли чехословацкий гимн, у Яна Невидлы жарко забилось сердце. И вдруг словно огонь пробежал в его крови, — он услышал мужественный, спокойный голос, который говорил на чешском языке:

«Перед вами великая цель — освобождение любимой родины… Эта цель стоит борьбы и жертв. Вы пойдете вместе с Красной Армией мстить за муки своего народа…»

Потом русский генерал говорил о том, как чехословацкие воины уже заслужили себе славу в боях у деревни Соколово, на подступах к Харькову.

«В рядах белорусских и украинских партизан бьются поляки, чехи, словаки… Растет боевое единство славянских народов, скрепленное кровью славянских патриотов!»

Потом слово взял чехословацкий генерал. Опять, как песенная мелодия, зазвучала чешская речь. Генерал напомнил, что первым из славянских воинов, получивших звание Героя Советского Союза, был подпоручик Оттокар Янош, смертью храбрых погибший в боях за освобождение Харькова.

«Каждый из наших солдат прошел тяжелый путь, чтобы попасть на советскую землю, под братский кров…»

Биографии чехословацких воинов, о которых очень кратко, но выразительно упомянул генерал, походили на события в жизни Яна Невидлы. Чех Стефан Кручел, насильно угнанный в Германию, перешел из гитлеровской армии к белорусским партизанам. Словак Эло Гамбора подобным же образом перешел к украинским партизанам. Братья-чехи Безлачик, как и Ян Невидла, рабочие-металлисты из Праги, перешли к русским партизанам, сражались в брянских лесах. Надпоручик Марчел привел с собой целую воинскую часть: сначала он разыскал своих соотечественников, разбросанных в разных ротах и соединениях; затем распропагандировал их, а далее эти чехи и словаки сами стали пропагандистами свободолюбивой борьбы, — так расширялся круг смельчаков, которые наконец нашли время и место, чтобы перейти на сторону Красной Армии.

Когда в честь целой вереницы имен, упомянутой генералом, все поле грянуло: «Наздар!», Ян, гордясь своим народом, вскинул руку и тоже крикнул:

— Наздар!

«Присяга и знамя святы, — строго и торжественно звучал голос чехословацкого генерала. — Солдат может потерять все, даже жизнь, но честь — никогда! Следуйте во всем высоким примерам воинов Красной Армии! Каждая победа Красной Армии — наша победа!»

Когда над невидимым русским полем раздались слова чехословацкой воинской присяги, Ян Невидла стал громко повторять их:

«Клянемся всем, что нам свято… что мы с радостью положим и жизни наши на алтарь Родины… что мы будем сплочены в бою… что мы будем бороться до конца…»

Чехословацкие воины запели народную песню, сложенную еще сподвижниками Жижки, и знакомая с детства боевая мелодия, как вешний гром, ударила в сердце Яна Невидлы. Потрясенный суровым восторгом, он повторял слова старинной боевой песни:

Потом Ян услышал военную команду и вслед за ней ровный гулкий топот тысяч сильных ног, — то шагали воины Чехословацкой бригады, готовясь к бою. И, словно видя их лица и взгляды, зовущие его за собою, Ян Невидла чуть не шагнул вперед широким солдатским шагом — и вдруг увидел, что на заводском дворе полно людей. Было ясно, что все, как и он, прервали свой обед, чтобы послушать радиопередачу, посвященную чехословацкому войску. Было ясно видно по выражению этих дружественных ему лиц, что слушатели во всем понимали его и разделяли его радость и гордость тем, какие славные, боевые ребята пойдут в бой вместе с Красной Армией.

Чехословацкая передача кончилась. Все возвращались в столовую.

Иван Степанович, садясь за стол напротив Яна, сказал задушевно:

— Вот ты, брат, повидался со своими.

По дороге домой Ян посвятил старого мастера во все свои планы.

Восьмого апреля, два дня назад, прочитав сводку Совинформбюро, взволнованный Невидла отправился в госпиталь к Пластунову — посоветоваться, каким образом ему, честному чеху, стать чехословацким солдатом. Пластунов обещал помочь Яну репатриироваться, обещал также дать ему хорошую характеристику, — чтобы чехословацкое военное командование знало, какого солдата оно принимает. А сегодня Ян узнал фамилии посла его республики и ее боевых генералов. К тому из них, который приводил солдат к присяге, он и обратится. Он пошлет генералу вместе с «полным описанием» своей жизни просьбу принять уведенного проклятым Гитлером честного чеха, а затем советского партизана и советского рабочего в Чехословацкую бригаду. Он будет биться за освобождение своей родной страны рядом с Красной Армией, которой он счастлив будет помогать. В детстве и подростком он вместе с отцом пас стада богатых мужиков, исходил Восточные Карпаты, Прикарпатье, Бескиды, пробирался с отарою сквозь леса, пересекал степи. Он может быть недурным разведчиком, потому что, как сейчас, помнит горные дороги, проселки и тропки, по которым довелось ему шагать.

— Иван Степаныч, скажите мне: будут у меня на родине довольны, какой я есть? — спрашивал Ян, взволнованно заглядывая в лицо Лосева.

— Чего ж им быть недовольными тобой? — вдруг рассердился Иван Степанович, — Зря-то не толкуй, а соображай. Можешь сказать потом своему генералу, что ты не сидел на месте, а наступал. Вот тебе город Кленовск! Помнишь, небось, какая эта улица была восемь месяцев назад?

— Эта?.. Ямы одни да этот… как его?

— Бурьян. Так? А теперь глянь-ка из конца в конец — всюду леса. А Дом специалистов отсюда видишь, Ян?

— Вижу! Самый большой в городе!

— Так вот, скажи своему будущему командованию, что ты этот дом восстанавливал, что ты отличный завод восстанавливал, что на этом заводе ты недурным стахановцем стал, — значит, ты, как и весь наш Советский Союз, в наступление шел! Нет, брат, ты не серди меня. Дай бог каждому в таком виде, как ты, домой вернуться!