Страница 35 из 47
Неотвратимое приближение смерти, которое Алексей Михайлович почувствовал, когда перенес жесточайшую простуду, царь встречал как веление свыше, с завидным спокойствием истинного христианина. Он исповедался и принял причастие из рук святейшего патриарха Иоакима, благословив на царство сына Федора, которому в ту пору миновал четырнадцатый год, распорядился, чтобы все, задолжавшие казне, были прощены, повелел расплатиться деньгами по частным искам и выпустить из тюрем и острогов узников с «малыми прегрешениями», а также вернуть «к домам своим» ссыльных.
Вечером 29 января 1676 года «на четвертом часу после захода солнца» самодержец российский Алексей Михайлович отошел ко Господу. Тотчас удары большого колокола на Иване Великом известили Россию о печали.
О горестной утрате Симеон Полоцкий написал: «Случилось великосвирепое преизлиха, и неудобь стерпимое на ковчег российского царствия в день субботний, иже в ночь 29 Иануария, нападе треволнение, неожиданная смерть пресветлейшего монарха». В этом неописуемом треволнении Симеоном Полоцким были созданы «Глас последний свято почившего о Господе благочестивейшего, тишайшего пресветлейшего великого Государя Царя и великого князя Алексея Михайловича» и «Плачи…» — вирши, которые он передал из рук в руки наследнику престола Федору Алексеевичу.
ГЛАВА XV.
ПО ЗАКОНУ НЕБА И РАЗУМА
Более двух тысяч первых лет держался обычай
От природы добро и зло распознавать.
Ее образ видишь в сердце, слова же такие:
Твори добрые дела, оставь иные!
Друг Одиссея Ментор, который занимался воспитанием и обучением его сына Телемака, во время легендарного путешествия, красочно описанного Гомером, наверное, не предполагал, что его имя прочно войдет во многие языки и будет означать либо подлинное наставничество, либо менторство, надоедливое поучительство. Слово «дидаскал», пришедшее в Россию из Византии и неизменно произносившееся в веке семнадцатом, так и не перешагнуло границы века восемнадцатого.
Волею Провидения Россия получила государя, в духовное и умственное становление которого дидаскал Симеон, можно без преувеличения сказать, вложил самого себя без остатка. Великий грех взяли на себя маститые российские историки С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, Д.И. Иловайский, пытаясь умалить результаты царствования ученика Симеона Полоцкого Федора Алексеевича, приписывая тому чрезмерную физическую немощь, не позволявшую якобы нести бремя государственной власти в полной мере — так, как впоследствии это делал Петр Алексеевич.
Юноша на троне в действительности не являл собой тип властелина, работника на троне, и многое воспринял от отца, как-то: страсть к потехам, набожность, любовь к чтению, которая ублажала сердце и порождала глубокомыслие. Ни одно из реальных дел юного государя: будь то укрепление значимости Думы, которая при Федоре Алексеевиче стала играть роль подлинно совещательного органа; уничтожение местничества, клещом впившегося в Московское государство; судебная реформа, до которой в темницы или на плаху попадали без суда и следствия; обустройство Кремля и Москвы — не творилось «с кондачка», то есть без ума и расчета.
Что же касается младшего брата, Петра, то и здесь существует огромный разброс исторических мерок, вплоть до нелицеприятных. Дескать, крестный отец и сводный брат Федор Алексеевич за заботой о царевиче Петре и вниманием, которое он уделял его обучению (вспомним, для кого предназначался «Букварь» Симеона Полоцкого), умело скрывал лицемерие.
Между тем к когорте лицемеров, которые будто бы окружали царя Федора Алексеевича, который в силу «хилого телосложения» и слабого здоровья правил Россией «лишь номинально», доброхоты от истории причислили всех сестер царя Федора. Девицы порой безотлучно находились у постели любимого брата, стараясь облегчить приступы болезни, которая неизменно наваливалась на него по весне. Но более всех досталось царевне Софье, повзрослевшей, набравшейся ума и прибравшей к рукам заботу о брате. Чего только тут не напридумывали! Мол, уход за страждущим государем лишь повод для того, чтобы вырваться из постылой теремной, келейной жизни и появиться на людях. Мол, не без участия Симеона Полоцкого в руках Софьи Алексеевны оказалась книга, где описывалось житие дочери греческого императора Аркадия Пульхерии, которая взошла на византийский престол в девятнадцатилетнем возрасте с именем Августины. Мол, именно эта книга совершила сущий переворот в душе Софьи и породила неуемное желание властвовать, до поры до времени умело скрывавшееся.
В Русском биографическом словаре, в котором помещена статья о Федоре Алексеевиче, сообщается: «Из распоряжений правительства царя… обращают внимание мероприятия в следующих отраслях народной жизни: экономической, административной и просветительской». Попытаемся преодолеть предвзятость и объективно поведаем, хотя бы кратко, о людях, коим юный царь доверял исполнение своих помыслов в тех самых «отраслях», о которых говорится в уважаемом и авторитетном источнике. Но прежде отметим любопытную деталь: ни в одном сочинении Симеона Полоцкого, ни в его черновых записях мы не обнаружим освещения дворцовых интриг. А они ведь творились на его глазах, да еще какие! Вот она, подлинная наука Тайного приказа. К слову, последний в царствование Федора Алексеевича лишился своего особого статуса и вошел в число государевых приказов на равных правах.
Мы уже упоминали имя боярина Богдана Матвеевича Хитрово, воспетого Симеоном Полоцким по случаю и без оного. Правда, в виршах придворного поэта фамилия воспитателя царевича звучала как «Хитрой». Утвердительно можно сказать, что она соответствовала действительности, ибо никогда боярин не действовал напрямик, а через вдовицу Анну Петровну Хитрово. Анна Петровна, как утверждают одни источники, — «женщина, пользовавшаяся большим влиянием при дворе… умная и злая». В других характеристиках мамка Федора Алексеевича — «суровая постница, благочестивая и богомольная», безусловно преданная своему любимцу. С ней Симеон Полоцкий был накоротке.
«Ввиду малолетства его царского величества, — заявил голландским посланникам боярин А.С. Матвеев, — четверо знатнейших бояр будут управлять наряду с ним». Звезда фаворита Алексея Михайловича, входившего в лагерь Нарышкиных, вскоре закатилась. В четверку, кроме известного нам Б.М. Хитрово, входили И.М. Милославский, Ю.А. Долгорукий, Н.И. Одоевский, могучие спины которых скрыли от непосвященных зарождение уникального союза женщины и мужчины — великой княжны Софьи Алексеевны Романовой и князя Василия Васильевича Голицына — союза, основанного на взаимной любви и общности целей. Глоток духовной свободы, заложенной виршами и учительством Симеона Полоцкого, оказался сладостным и трагичным.
Итак, все сферы государственной деятельности и приказы были поделены. Федор Алексеевич, вопреки утверждению С.М. Соловьева о том, что юный царь являлся «преобразователем… оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни», основательно принялся осуществлять программу российского просветительства, выработанную в полном согласии с Симеоном Полоцким. Серьезным ударом по общенациональному невежеству должно было стать открытие Славяно-греко-латинской академии. Увы, при жизни Симеону Полоцкому не суждено было увидеть свое детище. Устав, написанный им, стал камнем преткновения в реализации задумки.
Патриарх Иоаким, возглавлявший лагерь «мудро-борцев», без благословения которого было немыслимо создание первого высшего учебного заведения России, изрядно переработал, а то и вовсе переиначил суть многих положений труда Симеона Полоцкого. Ничем не мог помочь своему учителю и Федор Алексеевич, у которого с патриархом сложились натянутые отношения. И это немудрено. Юный государь был европейски образован и слыл заядлым книгочеем, почитателем наук и искусств. В.Н. Татищев, взявшийся за написание «Истории государства Российского», отмечал, что Федор Алексеевич «великое искусство в поэзии имел и весьма изрядные вирши складывал» и к тому же «пению был великий охотник». Заметим, что в переводе с греческого имя Федор означает «наделенный Божиим даром».