Ложь

Москва…

Москва жила. Ясный, приятный голос толково рассказывал о музыканте Григе, о значении его произведений, о силе его таланта, об обаянии его музыки, о том, что нет концерта, где не исполняли бы романсов Грига… Как бы вскользь, но значительно, спикер отметил «демократичность» Грига. Композитор, дескать, восставал против процесса Бейлиса, и отказался написать кантату для коронации…

«Ложь», – думал Акантов. Какое могло быть дело Григу до Бейлиса[86], и кто и какую коронационную кантату мог ему поручить?.. Все – ложь… Это были большевики…

Женский голос, под аккомпанемент фортепиано, пел песню Сольвейг. Оркестр сыграл отрывки из «Пера Гюнта». Танец Анитры и «Смерть Азы». Это была Москва.

В ней уживались как-то большевистская ложь с русской правдой.

Там расстреливали, убивали и пытали людей, и там же смеялись, танцевали, слушали доклады о музыке, и наслаждались произведениями великих композиторов.

Акантов досиживал до того времени, когда звонили в радио Кремлевские колокола, и неясно и глухо бурчал мрачный «Интернационал».

Тогда он ложился спать, усталый от далекой прогулки, от впечатлений услышанного по радио, от волнений, мыслей, и засыпал.

И снова: «Сссс!», и тихий, настойчивый голос: «Мак-бенах!»…

В раскаленном мозгу повторялись слова масонской клятвы:

«Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов, доктрины и обычаев франкмасонства и хранить о них вечное молчание. Обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем ни для рассказа, ни для письма, ни для печати, или всякого другого изображения, и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, до сожгут его потом и развеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталось ни следа, ни памяти об изменнике»…

Думал Акантов:

«Мы присягали Государю… Где наша присяга?.. Государь о нас всех сказал в страшные февральские дни 1917-го года: “Везде измена, подлость и предательство”… Господь справедлив, и все то, что испытывает там русский народ, и что тут испытываем мы, в томлении нашего изгнания – все это кара за нашу измену, за нашу подлость и предательство…! И сколько лет еще мы должны нести эту Божью кару?.. Нет, надо смело уйти из ложи… Пусть казнят; это – лучше мучений совести…».

В ночных мыслях писал письмо отказа, отвозил масонские знаки и эмблемы Галганову но, наступало утро, и Акантов молча, угрюмо собирался на службу, и шел, ничего не решив, ничего не придумав, и ощущая в себе холодную, липкую трусость, какой никогда не было в нем в часы самых кровопролитнейших боев…

V

Так прошло лето, и наступила осень.

Акантов ожидал к себе наставников. Осенний день был пасмурный и хмурый. Было тепло, пахло дождем. Платаны бульваров покрылись розовато-белыми пятнами облезлой коры. Их листва порозовела. Дубы, липы и тополи стояли еще густые, нарядные, зеленые и мощные. Над Сеной клубились туманы. Город шумел над рекой, а на воде было притаенно тихо. Природа ждала осеннего разгрома.

Акантову было томительно скучно, и, как всегда в такие часы раздумья и тоски, вспоминал Лизу, и жалел, что тогда, поддавшись впечатлению безысходности своей бедности, согласился отпустить ее с Февралевыми в Америку.

В шестом часу вечера к Акантову пришли Галганов и Пижурин. Оба были особенно торжественны. Недоставало только передников на животах, Галганов и шофер внесли Пижурина в комнату Акантова и усадили в кресло… Молча обменялись рукопожатиями левых рук.

Пижурин блеснул стеклами своих телескопических очков и сказал Галганову:

– Дорогой брат, прошу доложить о нашем постановлении относительно брата Акантова.

Галганов, сидевший на сомье, нагнулся к Акантову и заговорил быстрым свистящим шепотом и так невнятно и тихо, что Акантов не все мог разобрать:

– Настало время вашей работы. Во главе Русского Обще-Воинского Союза должны стать новые, более молодые и гибкие люди. Генерал Миллер[87] стар. Он впадает в дряхлость. Его энергия и подвижность обманчивы…

– Это неправда, – сказал Акантов.

Галганов точно не слышал. Он продолжал:

– У нас готова смена. Мы выдвигаем молодежь… Наш кандидат…

– Это ничтожество.

– А как вы сами его вчера чествовали!.. Слышали, какие были речи!.. Суворову равный!.. Ничтожества?.. Но разве мы вам не объясняли, что это и есть наша задача: повсюду ставить ничтожества на ответственные посты… Когда наверху продажная тряпка, нами возвеличенная и раздутая, тогда правим мы, масоны!..

– А не большевики ли?..

– Брат Акантов, не говорите глупости, – строго прохрипел со своего места Пижурин. – Вам говорят о деле…

Снова жужжал в ухо Акантову, как надоедливый комар, Галганов:

– У вас, Егор Иванович, большой авторитет… Незапятнанное имя. Как вы скажете, так оно и будет. Офицеры вас послушаются…

– Но… Он – пьяница…

– Рубаха-парень… Отличный товарищ… Такие нам и нужны: добрые малые, председатели офицерских пирушек. Помните, что «Руси веселие есть пити»… Вы проведете это и вы скажете, что…

Чуть разбирал, что шептал ему на ухо, Акантов. Нечто ужасное от него требовалось.

– Это ложь! – воскликнул он в негодовании.

– Это не ложь, это условная правда… Вы будете говорить о растрате денег… Об отсутствии работы, вы будете говорить о недовольстве правонастроенных кругов, о вспышке неудержимого гнева… Вы будете…

– Лгать… Договаривайте, Владимир Петрович. Договаривайте… Нет, достоуважаемый брат, лгать, клеветать и подличать я не буду… Довольно…

– А… Так!.. – прохрипел, с трудом приподнимаясь с кресла, Пижурин. – А!.. Так!.. Вы забыли, что вы присягали… Вы знаете, что вы обязаны исполнить приказание старшего брата… Надеюсь, что вы знаете, в каком градусе я, и в каком вы…

– Знаю, – запальчиво крикнул Акантов. Им овладело холодное бешенство. Он понял: настала пора все порвать, и тут же, сразу. За эти месяцы бессонных ночей он многое узнал и оценил. Он служил в банке. Последнее время он внимательно просматривал чеки, которые посылали ему к оплате. Редки были русские имена, но когда такие попадались, Акантов не слыхал про них в эмиграции. Это были люди вне эмиграции. Кто же русский мог быть здесь вне эмиграции?.. Только большевики. Он работал с большевиками, он работал для большевиков!.. Его устроил Галганов; Галганов же провел его в масонскую ложу… Выводы напрашивались сами собой.

Точно вдруг прорвались на сером небе тяжелые тучи, и яркие лучи солнца лились на Акантова. Был слеп, и стал прозревать. Был глух, и услышал; был парализован, и всем телом ощутил всю гущизну облепившей его большевистской лжи… Да, ведь, и точно, все руководители большевиков были, масонами, и высокого градуса. Литвинов-Финкельштейн, Ленин-Ульянов, Бронштейн-Троцкий, все это были масоны! Вот, что вдруг открылось ему, когда понял всю гнусность предложения, сделанного ему Галгановым.

Из подавленного, пришибленного, беженского «я» вдруг встал генерал Акантов, тот, кто водил свой сборный полк в атаки на большевиков и никогда не боялся смерти. Поднялся старый царский полковник Акантов, стрельбы полка которого так боялись австрийцы и немцы. Те Акантовы были прямы и честны, и тем никто никогда не посмел бы сделать такие предложения…

– Я лгать не буду… Устраивать «дворцовые» перевороты не в моем характере… То, что вы хотите сделать, – вздор… Никогда никакая офицерская организация не убивала своих начальников. Это делали большевики…

86

Действительно, норвежский композитор Эдвард Григ (1843 – 1907) физически не мог выступать против процесса Бейлиса, поскольку сам процесс начался через несколько лет после смерти композитора, осенью 1913 г. (само убийство имело место в 1911 г.). Суд над хасидом Менахемом Менделем Бейлисом, обвиненным в ритуальном убийстве 12-летнего Андрея Ющинского, окончился оправданием Бейлиса. При этом, процесс имел широкий общественный резонанс, сопровождался массированной антисемитской кампанией, и, с другой стороны, многочисленными протестами всероссийского и мирового масштаба. Последнее роднит суд над Бейлисом с известным процессом Дрейфуса (1894 – 1906), французского офицера еврейского происхождения, обвиненного в шпионаже и, в конечном итоге, также оправданного. В этом случае, Э. Григ действительно выступил противником обвинения и даже отменил в знак протеста свой концерт в Париже. – Примеч. ред.

87

Евгений Карлович Миллер (1867 – 1939), генерал-лейтенант, руководитель Белого движения на Севере России (1919 – 1920), в эмиграции – председатель Русского Обще-Воинского Союза (с 1930 г.). 22 сентября 1937 г. был похищен агентами НКВД и вывезен из Парижа в Москву. Целью операции было продвижение на пост председателя РОВС агента НКВД генерала Н. Скоблина, который принял активное участие в организации похищения, заманив Миллера на встречу с сотрудниками НКВД, действовавшими под видом немецких дипломатов. Расстрелян во внутренней тюрьме НКВД 11 мая 1939 г. – Примеч. ред.