Ложь

– А если уничтожить всю католическую церковь, как большевики уничтожили в России православную церковь? – сказал вихрастый, худой, с темным, до черна загорелым лицом еврей, и встал со своего места.

Раввин улыбнулся:

– Ну – сказал он добродушно, – я не думаю, чтобы нужно было принимать такие меры. Кое-что в этом направлении делается в Испании и во Франции… Католицизм не страшен для еврейства. В католической церкви антисемитизм не столь «angry»[71]. С ним можно справиться и без этого. Католицизм – против фашизма, и нам с ним временами по пути.

Раввин развернул следующую записку:

– Долго ли Хитлер продержится у власти?.. Раввин качнул головой и ровным, спокойным и бесстрастным голосом изрек:

– Если продержится пять лет, то продержится долго.

– Но, ведь, вот они, эти пять лет! Они не за горами, – нервно и возбужденно выкрикнула еврейка.

Раввин ничего не сказал, и прочитал следующую записку:

– Не надо ли нам уже организовываться и создавать свою армию против «наци»?.. – Я только что говорил об этом. Мы уже организованы. По крайней мере, здесь, – ответил раввин и снял новую записку.

– Правда ли, что Румынский король Карл, по требованию своей сожительницы-еврейки, принял иудейство?..

– Не знаю, вопрос очень деликатный, но думаю, что нет…

В следующей записке раввин прочитал:

– Правда ли, что в России евреи перетянули струну, и что там возможно избиение евреев? Что, в таком случае, мы будем здесь делать?..

Этот вопрос особенно взволновал раввина. Пухлое, круглое лицо его покраснело. Он заговорил страстно, потрясая кулаками, бил ладонью по кафедре, как бы отсекая и подчеркивая сказанные фразы:

– Евреи совершенно не виноваты в Русской революции. Это клевета!.. Русскую революцию устроила тупая, необразованная, мечтательная и подлая русская интеллигенция, и жадный, грубый и дикий мужик… Остервенелая солдатчина, потерявшая дисциплину и напившаяся кровью!.. Евреи в России оторвались от нашей нации. Они предают там нас. Там нет демократии, а вне демократии нам нечего делать. Из-за этих выродков еврейства, отрекшихся от своего еврейского корня и в диком усердии, наравне с христианскими храмами, разрушающих синагоги, мы вести войны не будем, нам нет дела до них!.. Это не западноевропейские евреи!.. Да, они многое сделали, отрицать этого не будем, это верно. Они создали интернационал, они создали большевизм и это великая их заслуга. Но защищать их там мы не можем и… не будем… Пусть прежде создадут там подлинную демократию, и тогда мы придем править Россией. Наша опасность не в том, что в России могут разгромить, или прижать евреев: их там не раз громили, они всякий раз вставали сильнее прежнего. Опасность для евреев – в Германии, Хитлер, вот наша опасность. Вот наш враг номер первый…

Раввин задыхался от злобы:

– Хитлер – величайший пророк нашего времени! – кричал он перед затихшей синагогой. – Хитлер – пророк совершеннейшей христианской веры, сумевший христианскую любовь воплотить в жизнь, и потому он злейший враг иудейства… Хитлер, и только Хитлер, нам страшен! У него подлинный фашизм, у него народ, а не демократия!.. А нам нужна демократия… Россия?.. Что говорить о России? В России правят евреи, но там нет демократии, и там нет христианства… Там нет людей… Там прах и гниль… На что нам Россия?..

Раввин в возбуждении скомкал остальные записки и сошел с кафедры.

Прихожане стали подниматься со скамей и потянулись к открытым дверям синагоги. За ними светило яркое солнце. Оно блистало радугами на ледяшках крупного града, усеявших паперть и ступени темпля.

Город жил полною, бурною жизнью.

X

По наблюдениям доктора Баклагина, вся русская эмиграция более или менее утряслась заграницей. Создались политические профессиональные союзы, иногда дружные одни с другими, порою враждующие, появились газеты и подле каждой свои читатели. Баклагин по первому взгляду умел определять эмигрантов, как они живут, не большевики ли, не зловредные ли какие люди? Поговорит на визите, мимоходом спросит, в каком союзе состоит пациент, где служит или чем занимается, – и уже знает, сколько спросить с пациента за лечение, ими просто лечить даром. Были у него пациентами и одиночки, не входившие никуда, ни в какое объединение, и все-таки люди – чистые. Скажет: «Служу на ферме, батраком. Некогда мне эмигрантские фигли-мигли разводить, по лекциям, по “чашкам чая” шататься. Надоело!.. Да и ни к чему все это!..».

Но отметил Баклагин в бесподобной своей памяти и людей иного толка. Кто они? На маленьких собраниях, вечерах, интимных благотворительных балах в офицерских собраниях, или залах при мэрии, они не бывают. Но вдруг появятся они на большом эмигрантском балу, в роскошных залах Мажестик-отеля, на балу в пользу инвалидов, на вечере литераторов, или на Пажеском балу, где бывает много иностранцев…

В прекрасном смокинге, в манишке, сшитой по мерке, они всегда в окружении иностранцев, французов, членов Палаты депутатов, секретарей посольств, журналистов, артистов, или с ними англичанин, представитель большой фирмы, или еще чаще какие-то международные евреи. На лотерее они покупают много билетов и не берут выигрышей. Жертвуют широко: тысячефранковыми билетами…

Баклагин – живая справочная книжка русской эмиграции в Париже, их не знает. Они лечатся у французских знаменитостей.

Эти люди не смешивались с эмигрантской массой. Они жили от нее обособленно. Их окружали такие же богатые и тоже сомнительной профессии иностранцы.

У них были собственные машины: Роллс-Ройсы, или Эспано, или немецкий просторный Мерседес, и шофером – француз, изящный и надменный, или русский гвардейский офицер, с княжеским или графским титулом, воспитанный, молчаливый и замкнутый.

И жили они в 16-м аррондисмане, в Отэй, в широких и тенистых улицах-бульварах, или в районе Мадлэн, где имели собственные квартиры с богатой обстановкой. У одних были жены и дети, другие жили с накрашенными особами резвого поведения, кинематографическими артистками, или певичками из оперетки, и бывали с ними частыми посетителями ночных кабачков.

Что они делали днем? Куда ездили? По каким делам носились по всей Европе, откуда добывали деньги? Это была тайна. Тайна даже от собственной жены.

Иногда вдруг прошумит по вечерним газетам, наполнит страницы «Intransigeant» и «Paris-soir» громкое дело. Узнает публика мировой столицы о похождениях Monsieur Alexandre’a, о миллионном хищении, подлогах, ограблений общественной кассы, о разоренных вдовах и сиротах. Monsieur Alexandre окажется русским жидом Ставицким из Одессы[72]. Полиция его ищет. Происходит нечто темное: не то убийство, не то самоубийство, и… дело замирает, поднятый шум утихает, разоренным вдовам и сиротам предоставляется право плакать о своих деньгах, прокученных очаровательным monsieur Alexandre’ом, в общественной кассе – изыскивать способы пополнить похищенное…

Или, – и тоже вдруг, внезапно, – утром, среди бела дня, в Булонском лесу, на глазах прохожих, заколют шпагой господина Навашина.

Газеты пошумят, разоблачат, что господин Навашин служил у большевиков и что-то с ними не поладил, и опять, и недели не пройдет, все снова шито и крыто, будто ничего и не случилось. Убийцы не найдены, и только вдова, в шляпке с крепом, и осиротившая собака, с которой любил гулять господин Навашин, напоминают, что такой человек был, что он убит совершенно безнаказанно[73].

А то – найдут в провинции, подле железнодорожного пути, труп всеми уважаемого судьи Ле Пренса, заколотого кинжалом, а подле – и самый кинжал. И опять – ни убийц, ни причины убийства – ничего не найдено, ничего не открыто. Один пустой газетный шум. Над всем спускается темная завеса тайны…

Хромали сыскное дело и полиция в демократических странах. Были связаны они множеством условностей, отвлекавших их от исполнения долга.

71

Суров (англ.).

72

Имеется в виду Александр Ставиский (1886 – 1934), французский мошенник и аферист еврейско-украинского происхождения. В начале 1930-х гг. основал несколько фиктивных финансовых обществ. Большой резонанс получила т.н. «афера Ставиского» – многомиллионная мошенническая операция с одним из ведущих французских банков – Ссудно-закладным банком города Байонны. Афера Ставиского, в которую были вовлечены французские правительственные круги и высшие чиновники парижского муниципалитета, привела к глубокому политическому кризису и попытке фашистского переворота в Париже в феврале 1934 г. По версии полиции, покончил жизнь самоубийством, застрелившись 8 января 1934 г. – Примеч. ред.

73

Дмитрий Сергеевич Навашин (1889 – 1937), советский финансовый работник, с начала 1920-х гг. возглавлявший Коммерческий банк Северной Европы, созданный большевиками для операций за границей. В 1930-е гг. стал «невозвращенцем» по причине того, что большинство его советских знакомых (Пятаков, Сокольников, Серебряков и др.) были репрессированы, и он всерьез опасался подобной участи. Согласно многочисленным источникам, был масоном высокого градуса, имел связи в высших политических кругах Франции. 25 января 1937 г. был убит в Булонском лесу при невыясненных обстоятельствах. По одной из версий, его ликвидировали чекисты, по другой – французские монархисты-кагуляры. В романе «Ложь» выведен ниже – под именем «Лазаря Максимовича». – Примеч. ред.