Амур широкий

— Ты головешкой швырялась, я не забыл, — сказал он.

— Отец Ойты, забудем лучше, а то тебя засудят, увезут куда-нибудь. Как мы без тебя?

Полокто подумал, что и на самом деле ни к чему этот скандал, а то припомнят старое, тогда не сдобровать. Теперь Гэйе сама просит прощения, не хочет с ним разлучаться. Пусть живет, лишь бы тихо жила, не скандалила. Теперь он знает, чего она боится — одинокой старости.

Наступили сумерки, няргинцы разошлись. В пустой конюшне остались Холгитон и Пиапон.

— Опозорила она, совсем опозорила, — бормотал старик.

— Ну и женщина, как только отец Ойты ее столько лет терпит, — сказал Пиапон, чтобы смягчить боль старика.

— Все знали, все молчали, а она при моих детях, внуках криком кричала об этом. Убить ее мало. Закопать мало…

— Хватит, отец Нипо, не горячись. Ты ведь сейчас все говоришь со злости, а зло пройдет, и ты не захочешь закапывать Гэйе.

— Плохая женщина, очень плохая. Знаешь, о чем я подумал? Раз Гэйе плохая, опозорила меня, выходит, и муж ее плохой, потому что так долю терпит ее. Полокто не хочет идти в колхоз, а я сделаю наоборот, пойду в колхоз. Невод оставь у себя, я остаюсь в колхозе.

«Ничего не понимаю, — подумал Пиапон. — Серьезно он это или нет. Может, он в детство впал?»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вернулась в Нярги долгожданная Лена Дяксул. Пиапон обрадовался, вздохнул облегченно — наконец-то в стойбище появился грамотный человек. И не знал, не догадывался сэлэм Совет, что с появлением учительницы появится много новых забот и огорчений.

Секретаря Хорхоя он самовольно отсгранил от должности и объявил, что отныне ему будет во всем помогать учительница, чтобы со всеми вопросами обращались к ней. Хорхоя поставил бригадиром на строительство. Молодого Кирку назначил помощником учительницы, чтобы он отвечал за ремонт старой фанзы под школу. Требовались скамьи, столы, доски для школы, и Пиапон съездил к Митрофану, договорился, чтоб помогли малмыжские столяры.

«Куда Пиапон без Митропана, — думал он, возвращаясь. — Пришла новая власть, появилось много советчиков, грамотных людей, а без Митропана не обойдусь…»

— Столы, скамьи будут, — объяснил он учительнице.

— С учениками плохо, — заявила Лена Дяксул, — многие не записываются, собираются на путину ехать.

— И правильно, без кеты от голода пропадешь.

— Кета нужна, знаю я, но школа главнее.

— После путины продолжишь занятия.

— Нельзя, советский закон требует открывать школу первого сентября и учить всю зиму.

Пиапон задумался — как быть? Он обязан выполнять законы, для этого его оставили председателем. Но как уговорить охотников оставить детей в пустых фанзах? Вот еще напасть!

— С теми, которые в колхоз вошли, поговорим, — ответил он неопределенно.

— С другими нельзя разве поговорить?

— С другими тоже поговорим.

Все было неясно в голове Пиапона, все неопределенно. Попал он в какое-то чудовищное положение, когда приходится изворачиваться, обещать, хотя и не знаешь наперед, как выполнить свое обещание.

— С Киркой ты еще раз обойди всех, — сказал он учительнице.

— Кирка какой-то непонятный человек, неразговорчивый.

Почему веселый Кирка стал молчаливым, грустным, Пиапон знал и считал себя в этом виноватым. Но как исправить вину, не знал. Судьба Кирки лежала на нем обомшелым тяжелым валуном.

— А ты разговори его, ты молодая, он молодой.

— Пыталась, а все равно грустный, глаза какие-то стариковские.

— Он хороший охотник, поговори с ним.

После полудня Лена пришла в большой дом Пиапона. Вошла, поздоровалась. Женщины, копошившиеся возле холодного очага, обернулись, стали разглядывать гостью. Особенно долго, придирчиво разглядывала Лену немолодая седеющая женщина — Исоака. Мужчины после еды лежали на нарах, курили трубки. Все они сели.

— Я к тебе, Кирка, — смущенно сказала Лена.

Женщины переглянулись, мужчины усмехнулись. Кирка молча сполз с нар, обулся и пошел к выходу. Лена попрощалась и вышла.

— Как хорошо-то, женщины в середине дня сами зовут мужчин, — сказал Улуска и засмеялся.

— Чего смеешься, дело у человека, — сказал Калпе, отец Кирки.

— Если какое дело, могла послать кого-нибудь другого, — заступилась Агоака за мужа. — А то приходит к женатому человеку: «Я к тебе, Кирка». Женскую совесть потеряла. Может, у них, у грамотных, так принято?

Началась привычная перебранка…

— Какая большая у вас семья, — сказала Лена.

— Большой дом, — ответил Кирка.

— У нас тоже есть большие дома.

«Зато у вас нет таких, как я, женатых на своей тете-старухе», — с горечью подумал Кирка.

Они обошли все стойбище, и в списке учеников прибавилось еще одно имя. Солнце опускалось ниже, и его стрелы били через листву тальников прямо в глаза. Лена прошла от последней фанзы к берегу и села на горячий песок. Кирка сел рядом.

— Только начала работать, а уже устала, — сказала Лена. — Что будет, когда начну уроки вести? Кирка, а ты умеешь читать?

— Маленько.

— Ты всегда такой неразговорчивый? И дома такой же? Дети у тебя есть?

Кирка отвернулся, вытащил из-за пазухи трубку, закурил. Как хотелось Лене разговорить этого молчуна! И не знала она, что разбередила у парня сердечную рану. Пятый год живет он с Исоакой, завидует своим сверстникам, у которых уже по два, по три ребенка. У него не будет детей, потому что жене уже под пятьдесят. Часто вспоминает Кирка свою любовь — Миму, вспоминает и вечер, когда прощался с ней. Мима вышла замуж и немного времени спустя родила дочь, очень похожую на Кирку.

— Как только с тобой живет жена, — продолжала Лена. — Нельзя быть таким, ты ведь молодой. Скучные люди рано стареют.

— А ты всегда такая разговорчивая? — спросил Кирка.

— Да, всегда. Я учительница, все время должна говорить с детьми. Кирка, расскажи о себе.

— Чего рассказывать? В большом доме здесь родился, отец, мать тут, вместе живем. Все.

— О жене расскажи.

— Жена? Что жена? Женщина. Все.

— Тяжело тебе живется, наверно, потому ты такой. Не знаю я о тебе ничего, но думаю, что тебе тяжело.

Лена поднялась и зашагала в стойбище, а в большом доме все уже знали, что Кирка с учительницей сидят на берегу протоки. И опять начались пересуды, пока Исоака не сказала:

— Перестаньте, зачем вы так? Взрослые люди, детей бы постеснялись. Зачем так? Вас ведь это не касается, это наше дело. Перестаньте.

Другой раз женщины набросились бы на Исоаку, но тут они не посмели даже рта открыть, столько боли было в ее словах.

Вернувшись домой, Кирка тут же засобирался на ночную рыбалку.

— Не езди сегодня, останься дома, — попросила Исоака.

Кирка никогда не слышал от нее такой просьбы, с первого дня женитьбы делал все, что хотелось ему: в любое время, не говоря ни слова жене, он уезжал на рыбалку, охоту или в гости в соседнее стойбище. Он был свободен и, как мог, показывал окружающим свою независимость.

Исоака никогда ничего не говорила ему, она понимала его душевное состояние. Женой его она стала, поскольку было это решено советом большого дома. В первый раз, когда пришлось исполнять обязанности жены, она испытывала такой же стыд, неловкость, как при первом замужестве. Но этот стыд не походил на тот, прежний, когда она была молода, неумела и влюблена, когда неизведанная истома захватила ее, закружила… Теперь было все не так. Стыдно ей было оттого, что Кирка моложе ее сына. Спать с юношей моложе сына… Она чувствовала, что такую же, если не большую неловкость и стыд, испытывает Кирка, и посчитала своим долгом подбодрить его, успокоить. Все обошлось, Кирка был молодой, ему требовалось женское тело.

— Не езди, Хорхой привезет рыбы, — повторила Исоака.

Хорхой — сын Исоаки. До сих пор никто в большом доме и в стойбище не знал, кем должен он приходиться Кирке. До женитьбы Кирки все было ясно — они двоюродные братья. А теперь? Отчим? Как Хорхою назвать отчимом человека моложе себя на два года? Так и не определят няргинцы, кем приходится Хорхой Кирке.