Амур широкий

Нина обняла окаменевшую Идари.

— Ты откуда? — тихо спросила Идари. — Из Ленинграда? Как там наш Богдан? Здоров?

— Здоров.

— А ты кто ему?

— Друг, товарищ.

— Хорошо, девушка, спасибо.

Нина ожидала слез, объятий, как в Нярги, и очень удивилась выдержке Идари, если не сказать, холодности ее; Пота тоже не выказывал радости, он посадил гостью на нары, позвал мужчин. Возле Нины сели Токто, Гида и брат Богдана Дэбену.

«Что же они так? — думала Нина. — В Нярги дяди, тети рыдали, а отец с матерью даже не обрадовались».

— Богдан письмо прислал, — сказала она.

— Здесь некому читать, — сказал Токто, — читай ты.

Нина прочитала письмо, перевела на нанайский язык. Она ожидала, что попросят вновь перечитать, но никто не просил. Только самая красивая и молодая из женщин смотрела на Нину невидящим взглядом, будто уснула с открытыми глазами.

— Жив, здоров, ну и хорошо, — сказал Токто. — Хотел учиться — выучился. Вон какое длинное письмо написал. Молодец, Богдан!

— Упрямец, — то ли похвалил сына, то ли осудил его Пота.

Перед Ниной поставили столик и еду. Постелили ей постель рядом с Идари. Несмотря на усталость, она не могла уснуть. Все ей казалось необычным в этом жилище: глубоко вырытая землянка, глиняный пол, холодный очаг, сплошные нары и сами хозяева землянки. Почему они так холодно отнеслись к письму Богдана?

— Ты устала, девушка, усни, не думай, — услышала она шепот Идари. — Усни, девушка.

«Вот еще, — подумала Нина, — успокаивает вроде. Что же Богдан рассказывал про родителей? Живут на Харпи, летом в Джуене. И все? Да, все. А про Пиапона? Что добрый, честный, справедливый, умный. Выходит, что больше про Пиапона рассказывал. Но сколько интересного и любопытного он рассказывал о дедушке Баосе! Неужели он дедушку любил больше матери и отца? Странно…»

Утром Нина проснулась позже всех. Прислушалась — тишина. Открыла глаза — нары пустые, все постели убраны. В окно бьет солнце. Нина оделась, вышла на улицу и зажмурилась от яркого света.

— Встала? — услышала она голос Идари. — Подойди сюда, умывайся, а я полью тебе на руки.

— Нет, я, пожалуй, на берег пойду, там умоюсь.

— На берегу тоже хорошо, только камни острые.

Возле летнего очага хлопотали Идари и красавица Гэнгиэ.

— Пойдем вместе на берег, — сказала Гэнгиэ и подхватила коромысло с ведрами.

Нина взяла полотенце, мыло, зубную щетку и порошок. Когда она все это разложила на корме лодки, Гэнгиэ спросила:

— Тебя как зовут?

— Нина. А тебя?

— Гэнгиэ. Я вторая жена Гиды, сына Токто.

— Вторая жена? Такая красивая и согласилась?

— Будто меня спрашивали. Ты расскажи, как Богдан живет. Ты с ним часто видишься?

— Часто. Каждый день.

— Каждый день? А ты не жена его?

— Да что вы? — Нина расхохоталась весело и непринужденно.

— Чего смеешься? Что, он плохой? Что, нельзя за него замуж?

— Хороший он, очень хороший, но он никогда не объяснялся мне в любви и не говорил о женитьбе.

Нина стала чистить зубы.

— Так все в городе зубы чистят?

— Да.

— А мыло у тебя какое пахучее, я отсюда чую его запах. И ты всегда моешься таким мылом? Как я тебе завидую… Ладно, побегу, мать Богдана ждет. Она хорошая, а ты, я видела, рассердилась на нее.

— Ничего не рассердилась.

— Рассердилась. Богдан ушел от нее мальчиком, дед забрал его за то, что она сбежала из дома с Потой. Он долго искал их, хотел убить и смыть позор. Когда Богдану лет десять было, он забрал его. С того времени Богдан все время жил в Нярги, даже стал Заксором, хотя его отец Киле.

— Вот как, а он никогда не рассказывал об этом.

— Он не расскажет, стыдно ведь. Отец с матерью, как только он уехал в город, все время просят шамана, чтобы он узнал, жив Богдан или нет. Отец моего мужа тоже любил Богдана, все время вспоминает. Да разве можно его не любить? Ты быстрее мойся, кушать тебе пора. Наши мужчины сети проверили, улов привезли, поели и опять уехали максунов острогой колоть, а ты только встаешь. Что, в городе все так долго спят?

— Нет, Гэнгиэ, я одна такая засоня, — засмеялась Нина.

Гэнгиэ тоже засмеялась, подняла ведра и пошла к землянке. Когда Нина пришла вслед за ней, Идари, не говоря ни слова, обняла ее, поцеловала в щеки, и, заглянув в глаза, опять поцеловала.

— Ты обиделась вчера, я знаю, — сказала она. — Не надо. Я просто растерялась, а растерянность твою не должны другие видеть, надо ее скрывать. Вот мы все и скрывали. Прочитай еще письмо, а?

Нина присела на чурбан и стала читать поданное письмо. Идари уже не стеснялась ее, тихо плакала.

— Такой он упрямый, весь в деда, — сказала она.

— Он очень вежливый, спокойный, — сказала Нина, словно оправдывая Богдана.

— Хоть бы краешком глаза взглянуть на него… «Как же это мы забыли его сфотографировать? — вдруг подумала Нина. — Надо же так, забыли. Как хорошо было бы теперь показать матери, каков ее сын в городском костюме, в очках…»

— Встретитесь, потерпите еще…

Идари вытерла краешком головного платка глаза и стала подавать еду. Когда Нина наелась, Идари стала расспрашивать о сыне точно так же, как расспрашивали в Нярги. До полудня продолжалась беседа между ними, Идари сама много рассказывала о себе и муже, о Токто, Гиде и его двух женах. Нина все записывала в заветный блокнот.

После полудня вернулись рыболовы, привезли много рыбы. Женщины наточили ножи, разожгли огонь под большими коглами; наступил их черед разделывать рыбу, готовить жир на зиму. Нина находилась рядом, записывала свои наблюдения, расспрашивала, как готовят рыбий жир, юколу. Ее оторвал от этого занятия Пота, позвал в землянку. Он попросил рассказать о Богдане, и Нине пришлось повторить рассказ для мужчин. Потом Токто начал рассказывать, как организовали колхоз озерские нанай.

— Просто, совсем просто, — начал он. — Когда пришла советская власть, она нам привезла даром муки и крупы. Голодали мы, большая вода стояла. Мы подумали — хорошая власть, но не верили ей: уж очень необычно она начала с нами дело вести. Это-то и насторожило нас. Ты понимаешь меня? Успеваешь записывать? Потом советская власть разогнала старых торговцев и сказала нам: «Долги ваши хитростью появились, больше их нет. Некому платить, мы вьннали торговцев-кровопийцев». Вот когда, девушка, наши поверили новой власти! А когда нам сказали, что надо в колхоз объединяться, мы все согласились, даже собак собрали воедино. Правда, они как голодали, так и голодают, кто их летом станет кормить, пусть себе сами корм достают. Вот они и бегают везде. Колхозники тоже везде живут, рыбачат. Почему не в одном месте? А где этот колхоз? Я председатель, а я не знаю, что делать. Рыбу ловить? Так мы всю жизнь и без колхоза себе ловили рыбу. Понимаешь? Теперь говорят, будете ловить рыбу и сдавать в Болонь на рыбозавод. Но пока в такой день везешь туда рыбу, она сгниет трижды. Говорят, осенью колхозом кету ловить надо и на базу сдавать. Это другое дело, кету можно ловить, можно сдавать. Вот тогда колхоз будет. Зимой все будем в тайге, колхозом будем охотиться. Где будет большое стойбище? В Хурэчэне, наверно. Деревянные дома почему не строим? Нам в своих домах неплохо. Зачем нам деревянные? Их долго строить, гвозди, доски, стекла требуются. Хлопотливое дело. Лошадей почему не держим? У нас собаки сильные, хорошие, в десять раз лучше лошади. На мясо, что ли, кормить лошадей? Так у нас лоси кругом бегают. Это амурские нанай совсем разбаловались возле русских, каждый хочет походить на них, вот и покупают лошадей, строят деревянные дома. Один купил лошадь, другой думает, а я что, хуже его, — тоже покупает. Сосед построил деревянный дом, другому завидно, и тот тоже начинает строить. А нам не надо за русскими гнаться, у нас все свое есть…

Нина с удивлением слушала рассуждения Токто; сколько она беседовала с рыбаками, председателями колхозов и сельских Советов, — ни один не рассуждал так оригинально, как Токто.

«Правильно говорил Богдан, — подумала она. — Здесь, в каких-нибудь тридцати километрах от Амура, другая жизнь, другие мысли».