Страница 82 из 89
– То есть, мы сошлись на том, что лучший молдавский писатель это все-таки я, а не вы, – уточнил не любивший недосказанности Лоринков.
– Я уже старый, – смущенно признался Друце.
Ладно, – сказал Лоринков, – тогда я готов признать, что в молодости вы были хоть и не так хороши, как я, но тоже ничего так….
– Ну, как писатель, – пояснил Лоринков не понявшим и напрягшимся таджикам.
– Я уже умираю, – сказал Друце, – и хочу, чтобы ты знал, мой мальчик…
– Москва это Рим, а мы, гастарбайтеры, его рабы… Грядет новый Спартак!
– Вы же не гастарбайтер, – сказал Лоринков, – вы же всем в Молдавии говорили что…
– Вот именно, – сказал Друце, – я всем в Молдавии говорил, что…
Лоринков понял и сочувственно помолчал.
– Это еще ничего, – скеазал Друце.
– Композитор Дога моет машины на Пречистенке, или какой-то еще «-истенке», – признался Друце.
– Хуй поймешь москвичей с их названиями, – поморщился Друце.
– А до этого он на Арбате фокусы показывал, а я всегда тут подметаю, – сказал он.
– Ладно, – сказал Лоринков, – хули вы от меня все хотите?
– Вы, молдаване, с вашими проблемами сраными, – сказал Лоринков, – как я их решу?
– Вы обязаны быть пророком, – сказал Друце.
– Мне что блядь, – сказал Лоринков.
– Мне написать книгу про то, как молдаване устраивают крестовый поход куда-нибудь в Италию или Москву? – спросил он.
– Ха-ха, – посмеялся он.
ххх
… Ближе к полуночи московский дворник Ион Друце повел писателя Лоринкова по одному «очень важному адресу». За правдой.
Он писатель, как и мы с вами, – бормотал Друце, ставший, по замечанию Лоринкова, совсем уж каким-то юродивым. – Он за угнетенных, он за народ…
– Новый Горький он, – сказал Друце.
– Вот хуйня-то, – сказал Лоринков, никогда не любивший Горького.
Ему не хотелось себе в этом признаваться, но поселок гастарбайтеров произвел на него гнетущее впечатление. Мужчины стояли перед московский многоэтажкой с железной дверью и кодовым замком. По молдавским меркам это было жилье миллионеров. Друце вызвал в домофон кого-то, и спустя пятнадцать минут этот кто-то вышел. Крепкий молодой человек лет тридцати пяти. Лысый.
– Актер Куценко! – сразу узнал Лоринков любимого актера.
– Захар Прилепин! – поправил его крепыш.
– А вы кто? – спросил он.
– Скажите, – проборомотал Друце, лобзая руку крепыша, – что делать? Куда идти? Смысл? В чем… Мы пришли… Люди, они страдают… – Гастарбайтеры… Путин… Хуё-мое бля…
– Мы из Молдавии, – сухо сказал Лоринков.
– А, – сказал крепыш.
– Сейчас настроюсь, – сказал он и откашлялся.
– Ребятушки, – сказал он, – жизнь она ведь сладенькая как писюнечка, розовенькая, в складочках, ветерком подует, ромашечкой запахнет, она вся такая… восхитительненькая… ну и Наташа Марарь конечно молодец… я так сказать рад…
– Но вернемся к писюнечке… живешь ты ей, родимой, не надышишься, складочки ее пальчиками раздвигаешь, сочком не набалуешь… – продолжил крепыш под все возрастающее удивление Лоринкова.
– А тут придут гоблины злобные, растопчут ромашечку сапогом ментовским злобным, мусором черным душеньку закидают, поля необъятные наши, эх, да что ж вы родненькие затол…
– Восхитительно, – перебил Лоринков, – вы, наверное, еврей?
– Это еще почему? – спросил крепыш.
– Только евреи умеют так восхищаться Россией и русской природой, – сказал Лоринков.
– А вам она не нравится? – спросил крепыш.
– Нет, – сказал Лоринков, – её, как и всего в России, слишком много.
– Батюшка, мы за другое тебя просить пришли, – сказал Друце, поклонившись.
– Мы БУНТ задумали.. – прошептал Друце. – Батюшка, возглавь нас…
– Жидов бить будем, гулять будем… – пообещал Друце.
Лоринков глянул на дворника с удивлением. Но потом подумал, какая в сущности, разница. На свидание со сведущей в литературе дамой он все равно уже безнадежно опоздал. Но вызывал удивление один момент.
– А они-то здесь при чем?! – спросил он Друце.
– Стилистика, – коротко обронил тот.
Лоринков кивнул и подумал, что Друце местами бывает не так уж и плох.
– Бунт, – сказал задумчиво крепыш.
– Нет, ребята, – сказал он. – У меня дела, у меня колонок одних пятнадцать штук, и все как одна про то, какой строй у нас буржуазный…
– Так взломаем его к ебеням, – нездорово оживился Лоринков, который всегда увлекался.
– Не, – сказал крепыш, – в некотором смысле меня в нем все устраивает…
– Противоречивый я, как Русь необъятная, – сказал крепыш.
– А по-моему, это противоречие еще Маркс описал, – сказал Лоринков,
– Ну, в смысле, когда ты ебешь других это для тебя здорово, а когда ебут тебя, это не здорово, и любой буржуа хочет, чтобы ебал только он, но так не бы… – начал объяснять он.
– Значит так, на хуй пошли оба, – сказал крепыш.
– Мне завтра на эфир… – сказал он, открывая подъезд. – Да и сборник писать, рассказов…
– Сборник за ночь?! – в голосе Лоринкова появилось неподдельное уважение, ведь, как и любой мастер, он уважал работяг.
– Ну, – сказал крепыш, – я типа вроде как читаю Толстого, Чехова, отбираю лучшее, и потом мы это сборниками издаем…
– А, – сказал Лоринков и засмеялся.
– Покеда, клоуны, – сказа крепыш, оглядевшись.
– Россеюшка-Россеюшка ты моя засранная да замызганная, – покачал он головой.
Бросил окурок на асфальт и закрыл за собой дверь.
ххх
… в полуобморочном состоянии, лежа на лестнице московского Кремля, майор Лоринков мечтал о глотке воды.
– Лоринков! – крикнули сверху.
– Майор Лоринков! – уточнил кричащий.
По правильному русскому языку, верному ударению в его фамилии, – что еще не удавалось с первого раза ни одному русскому, – и отсутствию московского акцента майор понял, что говорит чеченец. Это был человек с фамилией Сурков и огнеметом.
– Лоринков, – крикнул Сурков, – оно вам надо было?
– Интеллигентный человек… – покривил душой Сурков.
– Попробуйте, хотя бы попробуйте, отыграть все назад, – попросил Сурков.
– А я вас за это на встречу президента с молодыми писателями приглашу, – сказал он без особой надежды.
– Ну, как молодого писателя, – уточнил на всякий случай огнеметчик Сурков.
Майор улыбнулся.
– Двое детей, две залысины, двадцать книг, и глубокая рана в боку, – сказал он.
– Какой я вам на хрен молодой писатель, – сказал он.
– Я давно уже обитатель Олимпа, – сказал он.
– А сейчас я окажусь там во всех смыслах, – сказал он.
После чего разрядил автомат вверх.
Продолжил мечтать, и уже не почувствовал огня…
Майор мечтал о том, чтобы увидеть лицо отца. Вспоминал о зарождении отрядов НРКА, о первых битвах войны, о тяжелых подмосковных зимах, о перебежчиках в ряды повстанцев из армии… О том, как все Великие Писатели Земли Русской, – ну, из ныне живущих и по их версии, – отказались от того, чтобы возглавить Сопротивление. Как плакал и бил земные поклоны поэт Емелин, деловито прекративший делать это после того, как закончилась пленка на видеокамере, установленной в углу храма. Как отказался от того, чтобы возглавить идеологическое крыло НРКА, и он. Все приговаривал, хлопая в ладоши, «эпатаж» и «ох повыбили из нас силушку, нагнули человека русского». Как отказывались все, а Новодворская и Проханов еще и звонили в приемную ФСБ и пришлось убегать через крышу. Что единственным, кто был готов согласиться, оказался Пелевин, – ну так он единственный из них и писать умеет, так что Лоринков не удивился, – но у того уже были планы насчет Дальневосточного ханства, и он их реализовал.
Лоринков еще подумал, что это поразительно.
В очередной раз всемирное восстание рабов в империи мира возглавил выходец из дыры мира.
Чего уж там, подумал Лоринков.
Пизда мира.
Молдавия.
И это оказался он. Ее непутевый сын.
Русский майор Лоринков, который и строевым шагом-то ходить не умел.
Потом майор, вспоминая дом, все же умер. Масштабные боевые действия постепенно возобновились. Кто-то выстрелил, кто-то ответил, кто-то понял, что пора с этим кончать, кто-то по рации вызвал подкрепление, откуда-то подтянулась колонна БТРов и танков.