Страница 3 из 26
А потом, через несколько лет, я неожиданно решил для себя загадку того самого бродяги. По крайней мере, мне хотелось верить в это. Все сходилось: и марш мятежных полков из Питера в далекие, незнаемые места, и непреодолимое желание незнакомца двигаться по их следу.
И вдруг неожиданный случай в поселке Краснореченском, известном в нашем крае спиртным производством. Ну, скажу вам, веселенькое место! Во всем населенном пункте не найдешь трезвого существа. Даже свиньи там похрюкивают с задором, потому как употребляют в пищу одну пивную барду.
Это случилось во времена моей работы в театре. Бригада артистов Ачинска приехала сюда со спектаклем «Франсуаза» по одноименному рассказу Льва Толстого. Сюжет незамысловатый, но острый. В Марсель после многолетнего скитания по морям прибывает французский корабль, матросы которого тут же сходят на берег. Они рассыпаются по тавернам, а затем один из моряков идет в бордель. Там ему предлагают на выбор юных проституток. С одной из них он уединяется в отдельной спальне, и в их разговоре выясняется, что это младшая сестренка матроса.
Может, кого-то и не возьмет за сердце такой оборот событий, но только кого-то, а не сибиряков, да еще когда они находятся в очередном подпитии. Публика бешено аплодировала нам, за наше здоровье пили прямо в зрительном зале поселкового клуба.
А закончился спектакль, мы долго решали, что делать нам дальше. На ночной поезд уже опоздали. Ожидать утреннего прямо на заплеванном полу крохотного вокзальчика станции не хотелось. Заведующий клубом предложил женщинам ночевать в его кабинете, а мужчин забрал к себе домой.
Мы охотно согласились с ним. Кроме его отца, дома не было никого, потому как супруга заведующего находилась в отъезде. Отец, а его звали Михеичем, служил на почте и интересовался театральным искусством. Он был на нашем спектакле, и ему понравилась наша игра. А более всего Михеич говорил об авторе рассказа Льве Толстом. Его давно поражала одна необычная ситуация:
— Подумать только! Писатель никогда не видел Сибири, а все знает про нас. Да он что, колдун?
— О чем это вы? — с недоумением спросил я.
За Михеича ответил завклубом:
— Батя удивляется «Житию Федора Кузьмича». Ведь в этом рассказе описаны наши места. Скупо, но описаны. И путешествие святого обрывается в нашем селе. Даже поразительно как-то.
Я читал этот рассказ. Главный его герой — император Александр Первый, для всех россиян умерший в Таганроге, а в самом деле скрывавшийся от мести масонов под чужим именем в Сибири. Но там упоминается село Зерцалы.
— Оно неподалеку отсюда, — говорил Михеич. — В Зерцалах Государь пробыл не более полугода, а потом сгоношил себе избушку в бору. Так бабка моя рассказывала, а бабке — ее бабка по матери. Если захотите, завтра обыденкой сбегаем в гости к Федору Кузьмичу. То-то рад будет, потому как он позабыт и позаброшен.
Я не спал всю ночь. Я уже верил, что это случилось именно так. Но почему не догадался об этом раньше? Подвела память. Да разве удержишь в голове все, что приходилось читать? Бесспорно, это он, тот самый, который тайком исчез сначала из Таганрога, а потом с сеновала у переправы через Обь.
Мы торопливо шагали по извилистой лесной тропе. Стройные сосны высоко вздымались в чистое небо, а вокруг них зеленели полянки, на которых буйно цвели купальницы, которые в Сибири зовут жарками. Глядя на это море цветов, Михеич несколько раз гордо вскидывал лохматую голову и спрашивал меня:
— Так где же стояла здесь келья Федора Кузьмича?
Я пристально рассматривал каждый метр лежавшего передо мной лесного ковра. Нигде не было даже намека на какие-то приметы давнего жилья. Лес как лес, ветры в художественном беспорядке разбросали сосновые шишки. Под ногами прогибалась и похрустывала подстилка из опавшей хвои, она яро попахивала смолой и грибами.
— Плохой из тебя следопыт, — заключил Михеич и пальцем показал на куртинку лесных цветов. — Вот это и есть святое место. Нигде не встретишь такого множества жарков, как здесь. Бабы их рвут ежегодно, а цветов становится больше и больше. Еще в тридцатых годах, в канун войны, можно было разглядеть прямоугольник основания жилья и крошки древесного угля. Кому мешала келья, не знаю, но ее сожгли. Говорят, приезжали безбожники из Томска.
С грустью простились с чарующим душу лесным великолепием. И уже не стало для меня так важно, был ли это Александр Первый или не утонувший в Неве князь Уваров. Мятежная душа победителя Наполеона все равно не раз прилетала сюда, в наш край, заселенный солдатами известных гвардейских полков. Она прилетала очищаться от смертного греха отцеубийства. Пусть Александр не убивал Павла Первого, но он мог не допустить жестокой расправы масонов со своим императором. Осознание этого мучило Александра многие годы. Заняв без желания российский престол, он в конце концов добровольно ушел от честно полученной славы. А вместо него похоронили простого солдата, чем-то внешне схожего с царем. Когда искавшие погребальное золото большевики в 1921 году вскрыли царский саркофаг, он оказался пустым. Вот тебе, бабушка, и юрьев день!
Еще в мае 1821 года, когда императору стало известно о заговоре масонов, Александр с горечью признался:
— Я разделял иллюзии и заблуждения этих господ, поэтому не мне карать врагов России.
Между тем, запрещение тайных обществ состоялось.
— Хватит! — сказал Александр и подписал рескрипт от 4 августа 1822 года.
Император не боялся за себя. Исполнив главное в жизни дело — разгромив Наполеона, — он мог спокойно умереть от руки масонов, мстивших ему за столь решительный шаг. Царь страшился другого: «вольные каменщики» способны стереть с лица земли русскую государственность. Вот почему он ушел в небытие заурядным странником. А трон завещал своему младшему брату, Николаю. Такая бумага была составлена еще в 1819 году. В отличие от среднего брата, Константина, который был лишен воли теми же масонами, Николай не допустит кровавого российского бунта. В этом можно быть уверенным.
Вечная память тебе, Александр Благословенный! Спи спокойно. Ты сделал всё, что мог и что должен был сделать император православной России.
Младшая дочь
Если бы я не жил в Красноярске, то непременно благоденствовал бы только в Хакасии. И вовсе не потому, что там прошла моя послефронтовая, далеко не беззаботная молодость. И совсем не потому, что там я состоялся, как писатель. И даже не потому, что в Абакане родились мои дети, которых я люблю и которые мне бесконечно дороги: ведь они останутся после меня, как значимая частица моего существа, если не физического, то духовного. А это уже кое-что!
Но потому, что избранная мною Хакасия сама по себе очень уж хороша. В нее влюбляешься с первого взгляда и остаешься верен ей всю свою жизнь. Сколько раз я с грустью и благодарностью думал о ней! И в самых светлых своих снах я бродил по её бесконечным дорогам, заходя в знакомые и незнакомые мне улусы и слушая сказания о её прошлом из уст народных певцов — хайджи. Много раз я встречался с патриархом или, вернее сказать, ханом всех сказителей Хакасии Семеном Прокопьевичем Кадышевым. И по заведенному обычаю, он осторожно, как легкий порыв ветра, обнимал меня высохшей от времени рукой и приветствовал глуховатым старческим голосом:
— Изен, парень! Здравствуй!
Затем снимал со стены свой шестиструнный чатхан и щедро одаривал меня накопленными в течение многих веков бесценными сокровищами хакасского фольклора. И я сразу же невольно оказывался в необыкновенно интереснейшем мире дотоле незнакомых мне жизненных обстоятельств, символов, импровизированных представлений. В мире подлинной, а не надуманной красоты. Сам бог Кудай, надменный и неприступный, кряхтя от старости, охотно сходил к нам в эти счастливые часы. Поджимая по себя свои короткие ноги в богато расшитых ичигах, бог поудобнее устраивался у очага и, затаив дыхание, внимательно слушал народного певца. И ни словом, ни жестом не мешал беснующемуся в юрте шаману. Они хорошо понимали друг друга. Ведь так и должно быть: где добрый бог, там и сопровождающий его шаман — верный пророк и служитель. А иначе кто же будет беседовать с несговорчивыми духами ээзи? Они хитрые, эти самые духи, говорить с кем попало не станут.