Самосвал

С работой, правда, было тяжко. Разумеется, никакого лица я не сохранял и, как только понял, что деньги заканчиваются, а ни один из моих рассказов «а-ля Павич» (Апдайк, мать вашу, Апдайк!) не покупают, пробежался по всему Кишиневу. Редакции,

иностранные компании, пресс-службы. Бренд-агентства. Пиар-агентства. Приемные депутатов, министров, вице-мэров и политических авантюристов.

Все они словно сговорились.

Конечно, меня пустили все — насладиться видом чужого крушения всегда приятно. Конечно, работу мне не дал никто. Только улыбались — «не хотим вспоминать, но, кажется, ты сам собирался забить на… как ты это назвал… систему? Ха-ха». Что самое отвратное, я был с Матвеем, которого просто негде было оставить, потому что градус моих отношений с его бабушками не то чтобы накалился. Его просто не было. Мы перестали даже звонить друг другу.

Единственное, что меня утешало: Матвей был очень красив, от него млели секретарши, а все остальные завидовали. И, уходя, я намекал им всем на то, что их-то дети — уроды. Ну да. Так оно и есть.

Дети, они ведь в родителей.

* * *

К счастью, Бог и репутация меня не оставили. У меня оставалось сто леев — сумма на один день, — когда я нашел работу. Порыскав несколько недель по интернету — порции рыбы становились все меньше, а я мрачнее, и вовсе не из-за жратвы, в конце-то концов, похудеть никогда не мешает, а из-за того, что рано или поздно безденежье должно было вот-вот коснуться черным крылом золотой головы Матвея, — я наткнулся на объявление о найме на работу. Агентству, которое специализировалось на составлении персональных гороскопов и толковании снов, требовался журналист, или, как они это назвали, «копирайтер», способный облечь в читабельную форму все, что там насочиняют их доморощенные астрологи.

— Мы составляем персональные, я подчеркиваю, ПЕРСОНАЛЬНЫЕ гороскопы и толкования снов для наших клиентов. Само собой, это стоит денег, и солидных, зато человек получает продукт, — объяснил мне владелец агентства, — только под себя. Вы уверены, что справитесь?

— Конечно, и вы это знаете, — решил наступать я, — ведь вы, наверняка, слышали обо мне.

— Да, вы лучший, — склонил голову мой будущий босс. — Позвольте вопрос?

— Позвольте ответ, — сказал я и начал привычно врать. — Вот он. Я не желаю больше заниматься журналистикой и политическим пиаром, потому что с возрастом в человеке просыпается совесть. Я не хочу насиловать, образно, конечно, мать убитой девочки ради того, чтобы она дала мне фотографию дочери. Не хочу врать о правительстве. Не хочу быть авгуром, потому что чем я лучше простых людей?!

— Спасибо, — кивнул он. — Наверное, вас часто спрашивают, раз вы уже знаете, что имеет в виду ваш собеседник, ког…

— Нет, я провидец, — улыбнулся я.

— Такие здесь и работают, — улыбнулся он.

— В чем суть работы? — спросил я. — Только честно и самое существенное.

— Найти ключ к каждому, — ответил он, и поправил галстук, — я надеюсь, я могу вам…

— Конечно, вы же будете платить мне зарплату, — сказал я.

— Мы даем людям общение. Они пишут письмо, рассказывают о себе. Спрашивают, что значит тот или иной сон. По сути, они хотят беседы. Общения. ИМ нравится, когда письмо не официальное, а человеческое, такое…

— Как будто они писали его себе в ответ сами, — заключил я.

— Вы правда провидец, — улыбнулся он. — Вижу, вы справитесь.

— Я буду неподражаем, — заверил я босса, — я стану настоящим зеркалом для них.

— Можно еще вопрос?

— Валяйте, только отгадывать на этот раз я не буду.

— Он всегда такой серьезный? Малыш?

— Вейка, — отзывается Матвей, который разглядывает в углу горшок с пальмой, и возвращается к созерцанию.

— Нет, — говорю я, — только когда срет.

— Серьезно?

— Ну да.

— А он эээээ?

— Да, срет.

— Красивый мальчик.

— Спасибо. Я знаю. Очень красивый.

— Он…

— Да, — отрезал я, — и он всегда будет со мной.

— Ничего страшного, — поднимает руки хозяин. — Работа, что называется, на дому. Причем платить мы вам будет хорошо. Если, конечно, работать будете хорошо. Впрочем, я в этом не сомневаюсь.

— Можно, теперь я задам вопрос? — спрашиваю я.

— Прошу вас…

— На кой черт вам содержать еще и астролога?

— Не знаю, если честно, — улыбается он, — я так понимаю, что с вашим приходом нужда в его услугах у нас отпадает.

— Так увольте его на хер, — пожимаю плечами, — хотя стоп. У него есть дети?

— Нет, — смотрит, наклонив голову, босс. — Насколько я знаю, нет.

— Тогда увольте и платите его зарплату мне. Две должности, две зарплаты.

— По рукам, — улыбается хозяин.

— Юке, юке! — говорит из угла Матвей, очень похожий на арийского мальчика с нацистских плакатов.

Он одет скромно, но прилично. Все чистое: я, кажется, могу давать уроки прачечного мастерства. Да и стиральную машинку я продать не смог, хотя собирался: ее для этого пришлось бы отсоединить от канализации и водопровода, а познаний сантехника на это у меня не хватило. Теперь оказывается, что к счастью.

Золотоволосый ангел. Мы умиленно любуемся им, после чего жмем друг другу руки, я получаю аванс, и тень уволенного астролога между нами вовсе не стоит, не лежит и не причитает. Плевал я.

Моему ребенку эти деньги нужнее.

* * *

Еще одно, из-за чего я бы хотел поскорее начать работать, это моя жена. Вернее, ее дневник, который я нашел под полкой в чулане, в который не заглядывал со дня ее смерти. Если честно, я туда и до ее смерти не заглядывал. Я туда вообще не заглядывал. А когда заглянул, клетчатая толстая — их называли, кажется, общими — тетрадь попала мне под ногу, и я ее вытянул.

Как афинянин — черный шар.

Словарь Оксаны

«Эгоист.

Он законченный эгоист, и я даже не понимаю, как и почему этот мужчина оказался здесь и сейчас. Возле моего сердца, возле моей матки. Хотя нет, с последней-то все понятно: это единственный случай, когда Он (я то есть, так она и обозначала меня в записях, ни разу по имени не назвала — прим. В. Л.) не врет, когда хвастается своим замечательным членом. Но неужели я стала бы жить с мужчиной только из-за секса? Терпеть все это? Вряд ли. Какого черта, как и почему, спрашиваю я себя и не нахожу ответа. Я сказала, что Он эгоист и врет. Наверное, я не права. Точнее, не совсем права. Он врет не сознательно, не специально. Просто отворачивается от фактов, от реальности и прячется за выдумки и россказни, которые льют из Него, как из фонтана, бьют просто! Он абсолютно самовлюбленный человек, который не обращает внимания на меня, на то, что я чувствую, на то, чего я хочу, чем живу и о чем мечтаю. Я для Него серая мышка, привлекательная физически, которую можно потрахать, когда встал, а потом пойти помыться и снова отправляться в путь. На поиски других женщин, на поиски чувств, приключений. Он может тратить время на что угодно, кроме меня. Мы днями не разговариваем. Наверное, Ему не о чем со мной поговорить? Мне с Ним — тоже. Любовь умерла. Впрочем, была ли она? Когда-то Он подарил мне хомяка. Ну, само по себе это уже говорит о Его отношении ко мне. Станет нормальный мужчина дарить женщине хомяка и аквариум? Ладно. В любом случае, я к хомяку привязалась. Еще бы. Больше-то мне поговорить дома не с кем было. А потом вдруг поняла, что я очень похожа на него: он, как и я, один, и прыгает, прыгает, прыгает вечно вверх по стеклу, в надежде выбраться из аквариума, и падает в стружку, а потом снова прыгает. Перебирает лапками по стеклу и как будто кричит: ну возьмите меня, ну пожалуйста, ну побудьте со мной кто-нибудь. Я и есть этот хомяк, поняла я.

Трус.

Он трус. Он боится себя. Господи, как я устала от Него и от Его постоянных страхов, которые Он прячет в себя, как собака, когда вылизывается, язык — в заднице. Он вечно, постоянно, параноидально боится, что Он, якобы, исписался. Исписался… Да Он еще толком писать не начал! Он так смешон! Все равно что пацан, который боится, что у Него не встанет, а секса еще и не было. Он пишет, пишет, пишет, вечно пишет. А когда не пишет, Ему кажется, что Он исписался, и Он бьется в истериках, принимая их за творческие муки. Какие муки? Что Он пишет? Какие-то глупые рассказы под Апдайка, причем гордится этим, потому что, видите ли, критики не видят, что они написаны под Апдайка, и говорят, что они написаны под Павича, какая чушь-то… Какая разница что и под кого написано. Книга, книга, книга, талдычит Он, как попугай. Глупец! Он не понимает. У Него под рукой — самая интересная и увлекательная книга в мире. Это я. Научись Он читать ее, переведи на язык письма, может, у Него и получилось бы когда-нибудь написать что-то стоящее.