Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 39 из 57



Сейчас, глядя на толстоватые ноги, резвившиеся под массивным задом, – Лида все пыталась дать подсечку моей жене и повалить Алису на снег, – я вспоминал тот легкий запах разложения, цветочной гнили, что почувствовал, содрав с нее колготки и белье, и проскользнув лицом мимо бедер к стопам. Если бы мы были в городе, я бы погнал Лиду в душ. Но в этом летнем доме воду нужно было бы греть, а мы слишком торопились.

Так что я просто позволил себе насладиться запахами палой листвы.

Аромат грибниц, шорохи вдали, и писк лисенка, потерявшего мать, плеск реки, звон колокольчиков, которые предприимчивые пастухи приладили к дверям овчарен, рассыпанных на том берегу реки, на высоких холмах, с которых наш поселок, – разбитый на ровном берегу, – должно быть, выглядел просто схемой для спортивного ориентирования.

Колокольчики звенели от ветра, а когда дверь овчарни кто-то пытался открыть, начинали просто дребезжать. В таких случаях слышны становились спустя какие-то минуты, протяжные крики людей, свист и пощелкивание. Волков у нас уже лет сорок как не водилось, люди овец не воровали, так что, – чаще всего, – это или кто-то из стада пытался выбраться наружу, или бродяга хотел погреться. Мы слышали все так, как будто сами были на том берегу, хотя не вышли из дома ни разу. Я навалился на Лиду сразу же, как только раздел, и, – хотя буквально вымесил всю без остатка, – не нашел ни малейшего признака покраснения. Как она отличалась от Алисы! Та покрывалась ранами Христовыми, настоящими кровоподтеками, стоило мне коснуться кожи. Она даже как-то запретила мне посещать спортивный зал, потому что от штанги мои руки потеряли чувствительность, и я слишком сильно сжимал. Само собой, после она высмеяла меня за то, что я поправился. Кроме шума наверху, и легкого запаха немытого тела – Лида и потела, и пахла, и ела, и все это как мужчина, в отличие от Алисы, – я запомнил еще, как она неловко пыталась поднять ноги. Слишком большие для того, чтобы я мог покойно сложить их за спиной. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как перевернуть ее. Она сказала – не жалуясь и не смущаясь – что поправилась, и это создает определенные неудобства. Зато сиськи у тебя стали поистине гигантскими, сказал я. Это входит в число неудобств, сказала она. Брось, мне нравится, сказал я. Потом меня осенило.

Ты случайно не беременна, сказал я.

Нет, сказала она, но если что, сообщу.

Я не перестану трахать тебя, когда ты забеременеешь, сказал я. Я буду брать тебя до самых родов, насколько тебе позволит твой врач, а после ты будешь сосать мне сорок дней. Как древнегреческая девственница, попросившая новобрачного обождать с дефлорацией. Ну, а после? А после он ее проткнул. Проткну и я тебя. А дальше, сказала она. А дальше я буду трахать тебя всегда, где бы ты не была, чтобы не делала, сказал я убежденно, потому что у меня снова начиналась эрекция и я верил в то, что говорил. Ты можешь развестись и выйти замуж снова, уехать… Я буду твоим любовником всегда. Мы созданы друг для друга, сказал я, залезая на Лиду.

Тогда почему ты на мне не женишься, сказала она, морщась.

Почему ты морщишься, сказал я, прекрасно зная, но сладострастие и похоть… мне так хотелось услышать это, и я получил то, что хотел. Что ты кряхтишь так, как будто у тебя первый раз, сказал я, глядя ей в глаза.

У тебя такой большой, сказала она.

Это как в холодную воду войти, сказала она жалобно.

Сначала страшно и боязно, и обжигает… сказала она. А потом восторг, сказала она.

Я начал поддавать, слушая, как завывает в трубе ветер, – камин оказался плохой идеей, став просто одним из путей наступления холода в дом, – и как начинает завывать Лида. Из-за того, что она поправилась, мне приходилось пробиваться, чтобы засадить, как следует. Широкие ляжки, массивная спина. Я обхватывал, как только мог, и трудился, не только накачивая Лиду, но и раскачивая ее тяжелые ноги. Она чуть ли не поскрипывала и все кривлялась: поразительно, насколько она теснее миниатюрной Алисы, подумал я в который раз. Под конец я зачастил, и, – чувствуя облегчение, и начавшееся скольжение, – не нашел в себе сил остановиться. Кончил, выгибаясь. Глянул вниз.

Подумаешь, сказал я. Если залетишь, никто ничего не поймет, у нас с твоим мужем комплекция одинакова, сказал я. Она промолчала.

К тому же, Диего постоянно говорит, что хочет ребенка, сказал я, когда мы уже подъезжали к городу, и Лида сидела сзади, укутавшись в свою яркую молодежную куртку.

Диего много болтает, но верить ему нельзя, сказала она что-то впервые с тех пор, как мы выехали из поселка на берегу реки. Он лицемер, сказала она. По крайней мере, эта его болтовня никак не сочетается с тем, что он себя стерилизовал, сказала она и я надолго замолчал, пораженный.

Ты слишком сурова к мужу, Алиса тоже не скажет обо мне и слова доброго, сказал я, наконец, тоном папаши, утешающего сына, что проиграл на баскетбольном турнире на первенство школы.

Алиса за тебя глаза выцарапает, сказала Лида, как же ты этого не понимаешь, глупый.

Я почувствовал ревность и легкий испуг.

Ты что, собираешься меня бросить, сказал я, но она лишь фыркнула.

У меня тебя нет, сказала она, как я могу тебя бросить.



Ну, тогда, сказал я, успокоенный, почему ты не оставишь меня Алисе, если считаешь, что она так меня любит.

Потому что в таких делах союзников нет, сказала она, пряча нос в воротнике.

Я чертыхнулся и включил было печку, но потом вновь выключил. Уже не имело смысла, мы ехали по улицам, и вот-вот я должен был высадить Лиду. Глянул в зеркало заднего вида. Лида не смотрела на меня.

Сука я последняя, сказала вдруг она. Гроблю чужое счастье.

Ты просто вызываешь во мне жалость, сказал я. Вернее, пытаешься это сделать. И ты не знаешь, в каком аду мы жили.

А по-моему, сказала она, тебе просто охота трахаться.

И это тоже, сказал я.

Остановишь в центре, на углу у «Макдональдса», попросила она, я кивнул. Место свиданий студентов. Мы были молоды. И почувствовали себя совсем юными.

Снова молчание. Я не мог понять, чего она добивается. И понял вдруг, что это можно считать нашей первой размолвкой. Если, конечно, это можно вообще считать размолвкой. Наверняка, ей хочется чего-то большего, подумал я. Когда женщина начинает рефлексировать, она влюбилась. Лида влюбилась в меня. Я почувствовал гордость.

Ты могла бы развестись с Диего и мы… сказал я.

Ты сам в это веришь, сказала она. Не упрекая, и не провоцируя. Она просто интересовалась.

Ты никогда не решишься, сказала она.

Если что и случится, так это мне придется все сделать, сказала она.

Я прикинул.

Беда в том, что я слишком привык к Алисе, и по-настоящему комфортно чувствую себя лишь с ней, сказал я. Мы так долго прожили вместе, что только она не раздражает меня: ни неудачными шутками, ни случайными нелепыми фразами, ни привычками, ни… сказал я. Как раздражаю я, сказала Лида. Да нет, я вовсе не это имел в виду, сказал я. Ну, а трахаться тебе с ней нравится, сказала она. Да, но я чувствую, что Алиса стала чуть холодна, сказал я. В то время, как мои аппетиты возрастают, сказал я. Я почувствовала, сказала она.

Что за день, одни комплименты, пробормотал я, пытаясь перестроиться в оживленный первый ряд.

Я не залечу, сказала она.

Почему ты так уверена, сказал я, чувствуя и облегчение и обиду.

Я вполне могу зад… сказал я. Я просто пью таблетки, сказала она. А Диего знает, сказал я. Думаю, нет, хотя догадывается, сказал она. По крайней мере, намекает, что догадывается, сказала она. Но, может, это просто пробные удары, сказала она. У вас не бой в ринге, а брак, сказал я.