Страница 9 из 41
– Ты о сперме?
– О чем же еще, милый? – она хохотала.
Тогда Петреску решил, что она – катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, – пафосно решил Петреску.
Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама – часть этого мироздания.
– Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня…
– А ты?
– Милый, сказала я ему, – наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты – мой кошелечек.
Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.
– Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?
– Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.
– Ты не такая.
– Нет, конечно, – Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула – и ты уже должен был это понять.
– Твой принцип, – Петреску важничал, – называть вещи своими именами.
Наталья кивнула. Потушила сигарету и потянулась. Встала: майка на узких плечах, живот виден, старые джинсы.
– Трахни меня.
Петреску решил, что перед ним – греческое божество, случайно попавшее в его век. Мантисса. Первое впечатление было у лейтенанта– уж она-то из буржуа. Из вырвавшихся из под родительской опеки буржуа, сорвавшихся с катушек от нежданной свободы. Вы бы тоже сорвались: ждать-то приходиться по 18—20 лет. На самом деле, буржуа она была куда меньшим, чем Петреску. Конечно, она тоже была молода, она тоже читала Лимонова, и Буковски, и ей нравилось; правда, нравилось и ему, но она не считала это протестом. Она могла наплевать на что угодно, а он – нет. Она оказалась куда сладострастнее и раскованнее.
– Здравствуйте, Дан.
Сотрудник Службы информации и безопасности Молдовы, майор Эдуард прошел в кабинет, и огляделся, не снимая темных очков.
Рабочее место Дана представляло собой небольшую прокуренную комнатушку пять на семь метров. Белые некогда занавески почернели, и на их грязном фоне еле проглядывало очертание какого-то лица. Эдуарду даже пришлось приподнять очки, чтобы убедиться: силуэт действительно есть, это не оптический обман. На подоконнике, отчаянно, как умирающий, разбросав желтые листья в стороны, засыхал фикус. Старая машинка, – «Ятрань», автоматически подметил Эдуард, – издавала нервные звуки, и каретка, несмотря на то, что Дан перестал печатать, то и дело улетала куда-то влево. Лента на машинке была затертой. Два стола, три стула, на одном из, покачиваясь, расположился Балан. Эдуард брезгливо приподнял плащ, и спросил:
– А что это у вас за занавески такие? С портретами…
– Это не портреты, – засмеялся Балан, – да и не занавески. Это саваны, которые нам загнал несколько лет назад какой-то чудак. Он, понимаете, саванов накупил, думал торговлей заняться. А дело не пошло. Ну, мы с ребятами купили пару штук, и повесили их вместо занавесок. А портрет – это лик Христов, который на саване намалеван был. Продавец, конечно, товар постирал, но силуэт остался. Когда темно, и с улицы фонарь светит, лик особенно хорошо виден, доложу я вам.
– Жутковато, – вздрогнул Эдуард, – должно быть, у вас по вечерам…
– Да и по утрам не лучше бывает, – весело согласился Дан, и лихо открыл бутылку пива о край стола (теперь Эдуард понял, отчего край стола такой зазубренный) – как-то я прямо тут ночевать остался, и прикрылся занавеской, пардон, саваном, как одеялом. Спал на столе, руки на груди сложил. Уборщица, когда утром зашла, в обморок упала.
– Весело, – поддержал звучное ржание Дана кривой улыбкой Эдуард
– Еще бы, – благодушно кивнул Дан, – пива не хотите?
– Нет. Предпочитаю, знаете ли, хорошее вино.
– Бросьте, – глаза Дана заблестели, – вы же не из здешних, откуда вам знать толк в хорошем вине?
– Я как раз из, – оскорбился Эдуард, – как вы изволили выразиться, здешних.
– А имя у вас какое-то странное, – подозрительно щурился Балан, – не молдавское, как будто.
– Эдуардами, да будет вам известно, – приосанился невысокий майор госбезопасности, – часто называли английских королей.
– Присаживайтесь, ваше величество!
Довольный собой Балан снова заржал, и Эдуард, брезгливо вытерев стул носовым платком, уселся. Спину он держал очень ровно, в отличие от журналиста, согнувшегося в три погибели. Это педанта Эдуарда не могло оставить равнодушным.
– У вас будет сколиоз, если вы сохраните такую осанку, – сообщил он Балану.
– Сколи… Что? – удивился Дан, согнувшись еще больше обычного.
– Сколиоз. Искривление позвоночника, – терпеливо объяснил Эдуард.
– Главное, – глянул Дан красными глазами на собеседника, – чтобы душа была прямая.
– Ну, этим вы похвастаться, – мягко улыбнулся Эдуард, – как я знаю, вряд ли можете.
– Как и вы, – парировал Дан, и грубо спросил, – зачем пришли?
Эдуард прокашлялся, и полез в карман за платочком, чтобы приложить к губам, как вспомнил, что протирал платком стул. Придется так, подумал он раздраженно, и хмыкнул.
– Судя по прелюдии, – заинтересованно сказал Дан, – хотите предложить что-то интересное…
– Куда уж интереснее, – согласно кивнул Эдуард, и снова закашлялся. – Дайте воды.
– Нет воды. Возьмите вот пива.
– Спасибо, я в обед не пью, – соврал Эдуард. – В общем, дело такого рода. Как вы знаете, ситуация, которая сложилась сегодня, учитывая непростую борьбу, которую ведет мировое сообщество с международным терроризмом, очень сложная.
– Иисусе, – сказал, обращаясь к еле заметному на занавеске лику, Балан, – что он только что произнес?
– Хватит дурачиться, – устало прервал Эдуард смех Балана, – вы нам нужны. Нужны, как патриот, как человек, который любит свою страну и готов идти на некоторый риск ради того, чтобы она процветала.
– Сколько? – жадно пригнулся вперед Балан.
– Да, – чуть поморщился Эдуард, – мы знали, что вас заинтересует, в первую очередь, материальный аспект. Так сказать, человек человеку волк. Сначала я, потом страна. Хотя Кеннеди сказал…
– Кеннеди вряд ли бы смог объяснить мне, почему я должен работать на ущербную спецслужбу ущербной банановой, пардон, кукурузной, республики за жалкие гроши! – неожиданно зло прервал чекиста Балан. – Как и не смог бы объяснить мне, почему я должен работать за гроши, если в ведомостях, пункт «расходы на агента», вы указываете огромные суммы, а потом их прикарманиваете!
– Прошу вас, – негодующе поднял Эдуард руки, – не будем ругаться. Мы же патриоты.
– А вы забавный чекист, – открыл новую бутылку Балан, – что вы думаете по поводу студенческих волнений?
– Они не политические. Ну, хочется детишкам побунтовать из-за того, что проезд в троллейбусе станет дороже вдвое, пусть их. Этим полиция занимается. А что?
– Да так, ничего. Мне давеча одна девица, из бастующих, коленом в пах врезала. А ведь я их всячески защищаю в статьях!
– Сочувствую. Так вот, мы обладаем данными о том, что в ближайшее время наша республика окажется вовлечена в мировой крестовый поход против терроризма. Может быть даже, против нашей воли.
– Понятно. Еще средства на финансирование нужны?
– Не будьте циником!
– Простите, простите, – сдался Балан, – ну, и? Что дальше? Я-то вам как могу помочь?