Страница 92 из 94
– Маэстро, зрители, – сказал он.
– Сколько их там, – сказал Лоринков.
– Пятнадцать душ, – сказал зазывала.
– Срань Господня, – сказал Лоринков.
– Дела все хуже, – сказал зазывала.
– Да и страна тут бедная, – сказал он.
– Может, я не выйду, – сказал Лоринков, глядя на бутылку.
– Мы отсюда просто не уедем, – сказал зазывала.
– Денег нет даже на бензин, – сказал он.
– А вдруг там какая-то из моих одноклассниц, – сказал Лоринков.
– Вот позору-то будет, – сказал он.
– Терять нечего, – сказал зазывала.
– Надолго мы здесь? – спросил Лоринков.
– На все лето, – сказал зазывала.
– Мы же передвижной цирк, – сказал он.
– Ну хорошо, – сказал Лоринков.
– Иду, – сказал он.
Поднялся, и, пошатываясь, пошел в шатер. Зазывала, постояв, глотнул из бутылки. Опять неразбавленный спирт, подумал он. О-ла-ла, подумал он.
Пожал плечами, и пошел в зал.
* * *
– Дамы и господа! – сказал доктор Лоринков.
– Перед вами я, маэстро макабрического стеба, певец балканской мультикульту… – сказал он.
– Фокусы давай, – сказал кто-то в зале.
– Как в кино давай, – сказали в зал.
– Про воображариум и чтоб мультики, – сказали в зале,
– Ой, я с ним в школе училась, – сказали в зале.
– Он еще у директриссы сумочку спер, – сказали в зале.
– Его потом еще из школы выгнали, – сказали в зале.
– Точно он, – сказали в зале.
– Бля, – сказал доктор Лоринков.
– Он еще и матерится, – сказали в зале.
– Здесь, между прочим, дети! – крикнул кто-то.
– Мама, мама, кули мы тут делаем, – крикнул кто-то из детей.
– Пошли в тир! – сказал кто-то из детей.
– Сынок, мы уже заплатили, – сказала мама.
– Кстати, мы заплатили, – сказала она.
– Мы ЗАПЛАТИЛИ, – сказала она многозначительно.
– А! – встрепенулся уснувший было доктор Лоринков.
– Дамы и господа! – сказал он.
– Прошу вас посмотреть сюда, – сказал он, подняв руку.
– И смотреть, не отрываясь, несколько секунд, – сказал он.
Зрители, скептически хмыкая, уставились в руку Лоринкова.
– Щас он включит фонарик и мы все сотремся в памяти, – сказал кто-то.
– Правильнее говорить, нам сотрут память, – сказал кто-то.
– Замолчите, козлы, – сказал кто-то.
– Сам козел, – сказал кто-то.
– Господа, – укоризненно сказал Лоринков.
В шатре смолкло, наконец. Все глядели на руку человека на сцене. Вдруг в ней появилось что-то, очень похожее на стилет, и правда засветилось. Большой экран погас, а потом вспыхнул, и стал похож на гигантскую глиняную табличку.
– Табло, – сказал кто-то.
– Скрижали, – укоризненно сказал зазывала, вернувшийся в зал.
Кто-то охнул. Это у одной из женщин начались схватки. А не хер брюхатой в лунапарк ходить, крикнул кто-то. Беременную вывели. Все стихли.
…доктор Лоринков начал размахивать перед собой палочкой, словно блатной – ножом-бабочкой, и на табличке стали появляться огненные буквы.
– Ле-нин-град-ские-дети, – прочитал кто-то неуверенно в зале.
Лоринков кивнул и замахал руками сильнее.
На скрижалях стали появляться буквы, слова, и фразы. Зазывала приложился к бутылке, и сел в уголке.
…Лоринков писал. Лица сидящих в зале менялись, как в кино. Время шло.
Свет от экрана падал на лица, было видно, что женщины плачут, а мужчины еле сдерживаются. Дети грустили, их головы с непокорными – как детским и полагается – вихрами прижимали к себе матери. Горящие буквы сменялись. Шатер наполнялся синим светом…
– Конец, – появилось на экране.
* * *
На шестой день в шатре доктора Лоринкова собралось сто пятьдесят человек.
На восьмой появилась очередь по записи. Спустя две недели поехали туристы из других стран. Зазывала подсчитал выручку, сунул деньги в сейф, записал код на бумажке, которую немедленно же потерял, и вышел в зал.
– Дамы и господа! – сказал он.
– Сегодня перед вами… – сказал он.
На сцену вышел Лоринков в постиранной уже майке.
– Кто сегодня? – спросил он.
– Москвичи, – сказал зазывала.
– Дамы и господа! – сказал он.
– Сегодня вы узнаете, как все-таки доктор Лоринков сумел сохранить детский, ясный взгляд на мир! – сказал он.
– А? – сказал Лоринков.
Поднял голову и все увидели, что глаза у него красные, а взгляд мутный.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Цыган давай, – сказали в зале.
– Что? – спросил Лоринков.
– Цыган, солнца, и витаминов, – сказали в зале.
– Точно москвичи, – сказал Лоринков.
– Чартер заказывали, – сказал зазывала.
– А чего он у вас такой… не аутентичный? – сказали в зале.
– Уверяю вас, – сказал зазывала.
– Совершенно аутентичный! – воскликнул он.
– Ну так чего тянет? – капризно сказали в зале.
– И пусть мистики побольше и чтоб цыгане! – крикнули с галерки.
– Все понятно, – сказал зазывала.
– Все понятно, – сказал Лоринков.
– Дамы и господа! – сказал зазывала.
– Итак… – сказал он.
– Выпить есть? – спросил Лоринков.
– Ну чего ждем, – сказали в зале.
– Ладно, – сказал Лоринков.
Поднял руку. Появились огненные кусты. Появился столб пламени. Появились скрижали. На скрижалях появились буквы.
«…. крыши на домах Этейлы все были из жести потому, что свой первый дом он поднимал, когда был совсем молод восемнадцати лет – и денег, чтобы покрыть их серебром, у него не было. Не беда, думал молодой и тщеславный Этейла, – гордость моя сродни тщеславию, и если…»
* * *
Спустя месяц в шатре появилась пресса.
Когда зазывала привел журналистку с очень порывистыми движениями и плохой кожей за кулисы в шатер, Лоринков спал. Бутылка покоилась у него на груди. Зазывала кашлянул. Лоринков сел. Потом подумал, махнул рукой и снова лег.
– Анджела Гонза, – сказала журналистка.
– Доктор Лоринков, – сказал доктор Лоринков.
– Я хочу сразу взять быка за рога, – сказала она.
– Я была вчера на вашем представлении, – сказала она.
– Вы Бог? – сказала она.
– Это еще почему? – сказал доктор Лоринков.
– У вас есть скрижали, огненные буквы, столб света и кусты, – сказала она.
– Вы начинаете писать и все замирают, – сказал она.
– Все как у Бога, – сказала она.
– А, ерунда, – сказал Лоринков, и почесал яйца.
– А у вас большое хозяйство, – сказала она.
– Детка, – сказал он.
– Я не трахался больше месяца, – сказал он.
– Может быть?… – сказал он.
– А мое интервью будет эксклюзивным? – спросила она.
– Ты настоящий журналист, – сказал он.
– Иди ко мне, – сказал он.
…после секса – Лоринков умудрился не уронить с груди бутылку, – журналистка поправила прическу и закурила.
– Ты славный, – сказала она.
– Ну… – сказал Лоринков.
– У меня был жених, – сказала она.
– Мэр города! – сказала она.
– Мы почти уже поженились, я даже платье выбрала, – сказала она.
– А тут он… сбежал с какой-то… крысой, – пожаловалась она.
– Детка, – сказал Лоринков.
– Что я могу для тебя сделать? – сказал он.
– Покажи мне что-нибудь, – сказала она.
– Нет-нет, – сказала она, заметив, что он вновь тянется к ширинке.
– Скрижали, – сказала она.
– Ладно, – сказал Лоринков.
– Сделай это для меня, – попросила она.
– Сделай эту русскую сучку, к которой он ушел, настоящей крысой! – воскликнула она.
– Сделай это! – выгнулась она.
Лоринков вздохнул. Потом глотнул.
Сел, хлопнул в ладоши. Погас свет. Лоринков протянул руки небу, не видному через брезент шатра, и в углу появились скрижали. На камне загорелись буквы.
«… мэр Кишинева полюбил… полюбил впервые… хоть он уже и был помолвлен… а полюбил он настоящую крысу…»
* * *
В июле прибыла большая партия девушек в юбках ниже колена и больших пуховых шалях. Девушки кутались в шали, и гнули шеи. Зазывала рассадил девиц по стульям, которыми заменили старые скамьи, и пошел за кулисы. Там все было на месте. И Лоринков и бутылка.