Страница 26 из 41
Всеволод Рождественский (со ссылкой на Кривича) передает следующий анекдот о том, каким образом это произошло:
Гумилев, бывший дежурным по классу, перед уроком латинского языка вложил свою книжечку в классный журнал, принесенный из учительской, и положил на кафедру… Прогремел звонок, возвещающий “большую перемену”, и Анненский покинул класс с журналом в руках. Кончилась перемена, и Гумилев отправился в учительскую за журналом для другого преподавателя. И, идя обратно по длинному коридору, обнаружил директорский подарок.
Нелепость на нелепости: вероятно, предполагается, что Анненский, не афишировавший своих поэтических занятий, приходил на уроки с экземпляром “Тихих песен” наготове – на всякий случай. Или на большой перемене он сбегал домой за книжкой своих стихов для двоечника Гумилева? То, что он преподавал не латынь, а греческий, в данном случае уже второстепенно. И зачем бы Гумилеву, хорошо знакомому с тем же Кривичем, передавать книгу его отцу столь экзотическим способом? Самое же главное, что стихотворная надпись Анненского (как стало известно после ее факсимильной публикации в “Дне Поэзии. 1986”) сделана не на “Тихих песнях”, а на “Первой книге отражений”, вышедшей год спустя после “Пути конквистадоров” – в 1906 году и под подлинным именем автора.
Во всяком случае, личное общение Гумилева и Анненского началось именно с “Пути конквистадоров”.
С этой книги началось и не менее важное для Гумилева общение с Брюсовым. На посланную ему книгу мэтр счел необходимым отозваться отдельной рецензией, а не просто уделить ей фразу-другую в библиографическом обзоре. В сущности, это было очень добрым знаком, хотя особых похвал для гумилевской книжки у Брюсова не нашлось.
По выбору тем и образов автор явно примыкает к “новой школе” в поэзии. Но пока его стихи только перепевы и подражания, далеко не всегда удачные. В книге повторены все обычные заповеди декадентства, поражавшие своей смелостью и новизной на Западе лет двадцать, а у нас лет десять тому назад… Отдельные строки до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока… Формой стиха г. Гумилев владеет далеко не в совершенстве… Но в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только “путь” нового конквистадора и что его победы и завоевания – впереди.
Между юным поэтом и мэтром завязывается переписка. В первом же письме Брюсов предлагает Гумилеву сотрудничество в “Весах”. Начиная с двенадцатого номера за 1905 год (в котором напечатаны подборка стихотворений Бальмонта и повесть самого Брюсова “Республика Южного Креста” – ранний образец science fiction) “Весы” публикуют и беллетристику. Одна из причин – конкуренция с основанным в январе 1906 года журналом “Золотое руно”, редактором-издателем которого стал один из крупнейших капиталистов России (и художник-дилетант) – Н. П. Рябушинский. Первоначально в “Золотом руне” публиковались почти все писатели “декадентского” круга, в том числе и сам Брюсов, но вскоре отношения непоправимо испортились. С 1907 года борьба между журналами приняла не только конкурентный, но и идеологический характер.
По словам Гумилева, внимание Брюсова и его лестное предложение воскресило его “уверенность в себе, упавшую было после Вашей рецензии” (письмо от 11 февраля). Но дело было не только в самооценке и в перспективах литературной карьеры. В письме от 8 мая Гумилев признается: “Уже год, как мне не удается поговорить ни с кем так, как хотелось бы”. Год – как раз столько прошло с момента разлада с Анной Горенко. Поэтому юноша так дорожит обретенным диалогом с учителем, старшим товарищем. По всей вероятности, эпистолярно общаться с Брюсовым оказывается проще, чем вживую – с Анненским. Во-первых, Брюсову тридцать три года, а не пятьдесят, главное же, он никогда не ставил “новому конквистадору” двоек по греческому.
“Ваше участие ко мне – единственный козырь в моей борьбе за собственный талант”. В этой фразе (из того же письма) удивительней всего даже не то значение, которое придавал Гумилев брюсовскому “участию”, а определение своего литературного ученичества как “борьбы”. Борьба с собой, накачка мускулов, суровая школа. Гумилев уже усвоил: он – не из тех, кому что бы то ни было дается даром.
Тем временем выходит сборник царскосельских литераторов “Северная речь”, в котором участвует и Гумилев. Гумилев с тем же письмом от 8 мая посылает его Брюсову на рецензию. Рецензия действительно появляется в шестом номере “Весов” – там же, где были напечатаны три стихотворения Гумилева[32]. Брюсов уделяет внимание лишь одному произведению – трагедии Анненского “Лаодамия”, напечатанной под собственным именем автора. Но и к ней он достаточно суров: “Перед нами “условно”-античная трагедия, действующие лица говорят, как у Шекспира, четырехстопным ямбом, а хору предлагается петь рифмованные стихи. Всего несноснее в драме язык, довольно бесцветный, хоть и пестрый…” Как автор трагедии на сходный сюжет (“Протесилай умерший”) Брюсов увидел в неведомом царскоселе конкурента. Опыты же Коковцева, Кривича, драма П. Загуляева “Волки”, рассказ Д. Полознева “Счастливый брак” не вызвали у него вовсе никакого интереса. Впрочем, и лирические стихи Анненского, напечатанные в “Северной речи” под псевдонимом Никто (не “Ник. Т-о”, как в “Тихих песнях”), Брюсов никак не отметил. Не отозвался он и на два вошедших в сборник стихотворения Гумилева – “Смерти” и “Огонь”, хотя они были сильнее любого опуса из “Пути конквистадоров” и любого из трех стихотворений, напечатанных в “Весах”. “Огонь”, не включенный ни в один авторский сборник, – редкий образец лирики Гумилева, где чувствуется прямое влияние Анненского:
В письме от 15 мая Гумилев подробнее пишет о себе – пишет просто и откровенно; но в неловком слоге письма сквозит совсем еще отроческое смущение перед взрослым и важным адресатом:
Из иностранных языков читаю только на французском, и то с трудом, так что собирался прочесть только Метерлинка. Из поэтов больше всего люблю Эдгара По, которого знаю по переводам Бальмонта и Вас (ради Бога, не сочтите это за лесть, и если Вы скромны, то припишите моей недостаточной культурности).
Между прочим, Гумилев сообщает Брюсову о своем желании уехать на пять лет за границу, по дороге заглянув в Москву – единственно чтобы побеседовать с редактором “Весов”. Но в этот раз встреча не состоялась.
Тем временем еще одна рецензия на “Путь конквистадоров”, принадлежащая хорошему знакомому автора, С. Штейну, появилась в газете “Слово” (политическом издании октябристской направленности) за 21 января 1906 года.
“Г. Гумилев, – пишет царскосельский филолог, – очень молод, в нем не перебродило, много он не успел творчески переработать. Несомненно, однако, что у него есть зачатки серьезного поэтического дарования…” Штейн отмечает, что “не столько г. Гумилев владеет стихом, сколько стих владеет им”, недоумевает, откуда “у молодого поэта есть тяготение к архаизмам… странно противоречащее стремлению автора следовать лучшим образцам новейшей русской поэзии”. Имеется в виду, видимо, Бальмонт. По словам Штейна, Гумилеву лучше удаются стихи “со сказочным, мистическим оттенком” (в качестве примера приводится “Греза ночная и темная”). Рекомендация критика – “большая простота и непосредственность”, а также, разумеется, “исправление дефектов стиха”.
32
“Там, где похоронен старый маг…”, “Мой старый друг, мой верный дьявол…” и “Я зажег на горах красный факел войны…”.