Страница 7 из 10
Император с отвращением отбросил бумагу. Русский царь сам виноват в гибели своих подданных! Ведь именно он приказал вывезти с пути Великой армии все население и все припасы. Если кто-то остался, то это вина исключительно русского правительства и их же недоработка. И потом… цивилизованная война не подразумевает тактику «выжженной земли», так вообще никто не воюет! Неужели бы французы стали убивать крестьян из-за нескольких мешков зерна, если бы оно имелось в достатке? Варвары… скифы…
Но подписывать смертные приговоры все равно придется, как и присутствовать при их исполнении. Положение обязывает, оно попросту вынуждает подчиниться грубой силе. Иначе можно распрощаться с далеко идущими планами. Не время пока возражать.
В следующем листе похожий протокол допроса, только имена и названия деревень другие. Ага… среди вменяемых преступлений появилось людоедство — солдат убил и съел собственного командира. Этот приговор можно подписывать со спокойной душой.
Третий протокол… четвертый… пятый…
Вышедшего от императора капитана окликнул посыльный из штаба дивизии Тучкова, о чем говорила красная повязка на руке:
— Ваше благородие, капитан Нечихаев просил вас зайти к нему в любое удобное время. Лучше всего прямо сейчас.
Павел Сергеевич улыбнулся, показывая, что оценил шутку. Он и сам собирался обсудить с Михаилом Касьяновичем кое-какие вопросы, так что просьба оказалась весьма своевременной. В запасе есть два часа, и пока французский император изучает бумаги, можно сходить.
— Проводишь?
— Так точно, ваше благородие!
От кабинета Наполеона до штаба Красной Гвардии пять минут быстрым шагом — Тучков не хотел выпускать императора из поля зрения и всегда размещался поблизости. Или наоборот, определял Бонапарта рядом с собой, но не признается в этом из соображений вежливости по отношению к союзнику.
Нечихаев встретил капитана горячим чаем с баранками. В войсках давно вошли в моду «кутузовские» самовары емкостью в два стакана, а у практически непьющего гусара таковых имелось две штуки. Второй — наградной, с памятной гравировкой на блестящем боку.
— Присаживайтесь, Павел Сергеевич.
— Спасибо, Михаил Касьянович, — капитан налил себе чаю в стакан с подстаканником и придвинул поближе блюдечко с медом. — Все же не можете привыкнуть к сахару? Это вы зря, уж поверьте специалисту.
— Я разве спорю? — улыбнулся Нечихаев.
Да, капитан Воробьицкий знал, о чем говорил. Будучи одним из энтузиастов выведения сахарной свеклы, он до войны смог составить достойную конкуренцию продукции французских колоний и в компании еще пятерых малороссийских промышленников почти монополизировал оптовую торговлю. И при этом опытный офицер, послуживший у самого Суворова по интендантской и квартирмейстерской части и не имевший нареканий со стороны генералиссимуса.
Что еще про него сказать? Умен, расчетлив, честен в картах, склонен к философским размышлением за трубкой и хорошим коньяком, богат. Собственно, и в армию из отставки вернулся добровольцем, дабы отличиться и получить причитающиеся орденоносцу льготы по налогам. Выражал недовольство штабной должностью при французском императоре, поэтому предложенный Нечихаевым прожект принял с воодушевлением.
— Какие-то вопросы, Михаил Касьянович?
— Вот, — на стол перед капитаном лег плотный конверт. — Доклад лейтенанта Фролова, одного из сопровождающих Бобруйский полк офицеров. Что вы на это скажете?
Павел Сергеевич достал бумагу и пробежался взглядом по неровным строчкам. Ну и что в докладе из ряда вон выходящего? Французы постоянно грызутся между собой, и убийство какого-то там Жан-Луи Гастона вряд ли можно назвать выдающимся событием. Рядовых в бывшей императорской гвардии много, и одним больше, одним меньше…
— Но это еще не все?
— Да, не все, — подтвердил Нечихаев и достал следующий пакет. — А вот доклад лейтенанта Самохина, присланный два дня назад. Обратите внимание на фамилию француза.
Ага, вот это уже серьезно. Некий Жан-Луи Гастон сообщил русскому офицеру о переданном Наполеону Бонапарту письме, а на следующий день был задушен неизвестными и выброшен за борт. Падение тела в воду заметили часовые на соседнем корабле, так что замаскировать преступление под дезертирство злоумышленникам не удалось.
— Однако…
— Вот именно, — кивнул Нечихаев. — Вы уверены, Павел Сергеевич, что наш почтальон отдал императору именно наше послание, а не какое-либо иное?
Воробьицкий потер переносицу, что случалось с ним при сильном раздумье:
— А куда ему было деваться? Или пойти под трибунал, что гарантировало веревку, или согласиться с предложением.
— Не слишком ли легко и быстро согласился?
— У него был выбор? — вопросом на вопрос ответил Павел Сергеевич и тут же дополнил: — Хотя наша убедительная просьба вполне могла соответствовать его собственным планам. Можно сказать — удачно наложилась на них. Или он действовал по указаниям, а бонапартистский заговор существует независимо от него. Дело темное.
— Что будем делать? Через три дня флот выходит в море.
— А если… — Воробьицкий в задумчивости завязал узлом чайную ложку. — Если ненавязчиво посоветовать Наполеону в первую очередь бросить в бой гвардию?
— Бобруйский полк?
— Да, его. Понимаю, что от решения императора ничего не зависит, но выйти с этим предложением на Тучкова он может?
— Может, — согласился Нечихаев. — Но как организовать сей спектакль?
— Мытьем и катаньем, — улыбнулся Павел Сергеевич. — Сейчас же и займусь.
Два часа, проведенные за изучением протоколов допросов и подписанием смертных приговоров, тянулись бесконечно долго, и Наполеон с нетерпением ожидал появления старшего адъютанта. Нетерпение выражалось в бесцельном хождении по кабинету и в ненавидящих взглядах, бросаемых на злополучную папку с документами. Бросить бы ее в огонь!
Опасные бумаги с опасными признаниями. Скорее всего, их подбирали специально, но по ним выходило, что чуть ли не всю «старую гвардию» можно хоть сейчас отправлять на виселицу. Доказательств, свидетельств, показаний очевидцев более чем достаточно. Да, привыкшие к победам «ворчуны» не церемонились… но это же не повод! Или повод? Царь Павел Петрович вполне способен оставить союзника без наиболее верных и боеспособных частей. Это своих он бережет, а чужих… десятью тысячами больше, десятью тысячами меньше. Французы всего лишь мелкая монета на кону большой русской игры. Что же делать?
А сохранить людей необходимо, тут вопрос жизни и смерти, как бы ни пафосно звучала избитая фраза. Нет, смерти император не боялся — видеть гибель мечты гораздо страшнее.
Решение пришло одновременно с постучавшим в дверь адъютантом:
— Вы опаздываете, капитан.
В ответ Воробьицкий щелкнул крышкой карманных часов и покачал головой:
— Еще одна минута, Ваше Величество. У вас изделие господина Абрама-Луи?[2] Никогда не доверяйте проходимцам!
— Я подписал бумаги, — Бонапарт не стал развивать часовую тему. — Это все, или ваши трибуналы готовят мне еще сюрпризы?
— Они работают не покладая рук, Ваше Величество. Государь император Павел Петрович не может оставить безнаказанными преступления, совершенные против народа и гуманности. Согласитесь, что пролитая невинная кровь взывает к отмщению?
— Ваш император настолько злопамятен, капитан? Неужели ему чуждо милосердие?
Наполеон осторожно, но упорно подводил адъютанта к нужной мысли, и тот оправдал надежды, клюнув на приманку:
— Милосердие нужно заслужить, Ваше Величество. Потом, кровью, подвигом… Да вы и сами можете это увидеть на примере дивизии Красной Гвардии. Вспомните, она когда-то была штрафным батальоном, сформированным из государственных преступников. А что мы видим сейчас? Лучшая и наиболее боеспособная часть Российской Императорской армии, а бывшие штрафники командуют ею. В чинах и орденах, о прошлых же прегрешениях более никто не говорит и не ставит в упрек.
2
Авраам-Луи Бреге.