Репетиция Апокалипсиса

Нет, я тебе не говорю, чтоб ты перестал мыслить. Но ты вспомни, как ты уравнял добро со злом и что с тобой было. Ницше своего любимого вспомни. Сумасшедшему путь назад заказан. Можешь представить себе покаяние умалишённого? То-то же.

И всё же проще вторить Сократу: я знаю, что я ничего не знаю… Но есть те, кто и этого не знает.

В последнее время всё труднее было говорить с людьми о Боге. Они были не просто слепыми и глухими, они отвергали Его. Земля превращалась в детдом. Нет, в интернат для сложных подростков. Безотцовщина. Точно так же, как бытие Божие было очевидным для меня, для них было очевидным его отсутствие. И вся эта огромная машина пропаганды, льющая грязь в небо…

И всё равно нужно было любить людей… Я так и не научился. Я, наверное, больше их жалел. Сколько любви помещается в жалости? Можно ли назвать жалость частью милосердия? Я и на кладбище пошёл жить и работать, чтобы научиться любить людей…

Помнишь, Миш, ты у меня спрашивал, что произошло с китайцами? Всё забывал тебе рассказать. На Алтае мне рассказывали такую то ли легенду, то ли историю… К главному китайскому генералу пришёл русский монах-старец. Пришёл с упреждением. «Вы, — говорит, — из-за того, что вашей земли стало меньше, решили пойти на Россию, взять то, что вашим никогда не было. Так вот, знайте: придёте как враги, умрём все, но не сдадимся, придёте как православные христиане, встретим как братьев в беде и поделимся всем, даже последним. Христос приходил спасти не только Иерусалим, не только нас, но и вас…» Говорят, генерал попросил, чтобы старец пересказал ему Евангелие, и был очень поражён услышанным. «Насколько ты веришь, старик, что Иисус воскрес?» — спросил он. «Настолько, — ответил старец, — что готов умереть за это прямо сейчас. А ты, — в свою очередь спросил старец, — готов умереть за идею убить как можно больше людей и гореть в вечном огне? Прямо сейчас?» Генерал не испугался, не робкого десятка был, умирать их учили, но крепко задумался. Говорят также: генерал ответил ему словами Конфуция: «Когда кого-либо все ненавидят, это требует проверки; когда кого-либо все любят, это требует проверки». И старец улыбнулся и сказал: «Если бы я мог своей смертью здесь доказать что-то, как это доказывали первые христианские мученики, то вот он я, в твой власти. Но вспомни другие слова великого философа, которого ты процитировал: «Не уступай возможности быть человечным даже своему наставнику». Если ты прольёшь реки крови, то ты прославишься как полководец в своей стране. Если ты победишь без войны, и победишь, в первую очередь, самого себя, то ты прославишься как мудрый правитель во всём мире». Генерал улыбнулся и снова процитировал Конфуция: «"В делах под небесами благородный муж ничем не дорожит и не пренебрегает, но следует тому, что справедливо". А ты — хитрый старик, и лицо у тебя при этом отнюдь не доброе, а суровое…» «"Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица", — вновь ответил словами Конфуция старец и добавил: — Вот видишь, я знаю, с чем ты можешь прийти, Маркса или Мао цитировать не буду. Почему бы тебе не знать, куда ты собрался идти?»

Не знаю, что в этой истории правда, а что — вымысел. Но результат тебе известен. Они крестились целыми армиями. И я тоже вспомнил Конфуция: «Далека ли человечность? Едва к ней устремлюсь, она ко мне приходит». И вспомнил батюшек, которые учили китайский язык, а над ними потешались. Зачем? — спрашивали их. А они отвечали: а как бы без Кирилла и Мефодия мы узнали о Спасителе? Слово в начале было, помнишь?

Знаешь, я похож на деревенского дурачка, которому в руки упал с неба алмаз, а он бросил его в навозную кучу. Потом пожалел о нём и перерыл всю эту кучу, чтобы найти драгоценный камень. Можно ли при этом не вымараться?

Ты всё спрашивал меня: в чём квинтэссенция всех моих убеждений? И что я мог ответить человеку, не слышавшему в себе слов Спасителя? А теперь вот отвечу просто и ясно. «Господи, милостив буди мне грешному». Вот и всё. Дальше иди сам.

Ты, конечно, нервничаешь. Ты думаешь, я знал, чем всё это кончится, во что выльется? Сценарий не мой, не забывай об этом. Если посмотришь предсказания старцев, то, с одной стороны, ужаснёшься, с другой — останется надежда. Загляни в Ветхий Завет. Там есть книга пророка Ионы. Небольшая в сравнении с другими. Зачем? Чтобы узнать и помнить: Ниневия была помилована… Чтобы не путать данность, предопределение и милость Божию.

Многое хочется тебе сказать, дорогой Михаил Давыдович. И всегда кажется, что не сказал главного. Хорошая мысля, как говорят в нашем народе, приходит опосля. Хорошо, если вообще приходит. Ну, мне пора…

Найдёшь меня в морге с тремя пулевыми отверстиями. Не признавайся, что ты меня знаешь. Замучают досужими допросами. Незачем это. Письмо это я отправил тебе тремя днями раньше по обычной почте. Единственное: попроси у них мою тетрадь, якобы для изучения. Не хочу, чтобы записи мои толковали превратно недалёкие журналисты. Смеяться — пусть смеются, к этому я привык. Да вот не до смеха скоро будет.

И помолись за меня. Ты же знаешь, помолиться за меня некому. А я там за тебя буду. Не потеряй, что обрёл.

Твой Макар».

4

— Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!

Галина Петровна не торопясь села в кровати.

— Ночь вроде.

— Бабушка, нас учили, что раньше на Руси у людей часов не было, вся страна жила по колоколам.

— Ну да, ну да…

— А чего ночью звонят?

— Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, — насторожилась та. — Неумёха какой-то звонит. Не поймёшь, набат или благовест. Скорее набат.

— Зачем?

— Если набат, значит, созывают всех.

— Мы туда пойдём? И что? — Даша напряглась, ей очень не хотелось идти куда-то ночью.

— Зовут — стало быть, пойдём.

— Сейчас?

— Сейчас. Историю изучала, знаешь, что просто так звать не будут. Давай-ка хоть помолимся чуток и отправимся…

— Я спать хочу.

— Ну так, в интернете висела или с Артёмом разговаривала?

— Ба-аб…

— Пойдём к иконам. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…

— Баб, мне кажется, это уже было, — поделилась Даша сомнениями, когда они уже шли по улице.

— Кажется — крестись, — буркнула Галина Петровна, которую и без того мучили тревожные мысли.

— Надо было такси вызвать.

— Всё бы вам с комфортом. Такси нынче десять буханок хлеба стоит.

— Ты бы всё экономила!

— Войну переживёшь — тоже экономить будешь.

Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.

— Ба-аб, — Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, — а папа действительно в Бога верил?

— Верил — даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.

— И что, он все заповеди соблюдал?

— Ну… — приостановилась Галина Петровна, — праведником он не был, но за Истину готов был на всё.

— Потому его преследовали?

— Потому.

— Он не боялся?

— Боялся. Кто ж не боится? Но знание Истины даёт такую силу!

— А мама?

— А мама верила ему.

— Почему они меня к тебе отправили?

— Я уж сто раз тебе говорила — боялись за тебя. Для себя-то они всё решили, а ты должна была решить для себя.

— Я помню, когда маленькая была, папа пришёл домой и выпил целую бутылку водки…

— Ну, — вздохнула бабушка, — это по-русски… Он иной раз и две мог.

— Я спросила у мамы, зачем он так сделал, а она ответила: потому что он устал разговаривать со слепыми и глухими. Я тогда ничего не поняла… А папа… Он порой взрывался… Но потом успокаивался, обнимал меня, пытался мне что-то втолковать.

— Отходчивый…

— Ага… Я на него похожа?

— Похожа. Но лучше бы ты была похожа на свою терпеливую мать. Это для женщины важнее.