Страница 28 из 81
— Вы не антисемит? — подозрительно прищурился на радость торжествовавшему Алексею Михаил.
— Несть эллина, несть иудея, — процитировал я Спасителя. — Мои любимые апостолы Иоанн и Павел не были русскими, Миш. Но ты говоришь со мной на русском языке, а завтра пойдёшь на задание с Алексеем. И об этом сейчас надо думать. Об остальном — решит Господь. Почитаемый нами Серафим Саровский учил так: евреи и славяне суть два народа судеб Божиих, сосуды и свидетели Его, ковчеги нерушимые; прочие же все народы как бы слюна, которую извергает Господь из уст Своих… Он также учил, что многие евреи распознают Антихриста. Он говорил, что евреи не признали Христа, но в России может родиться Антихрист. О чём мы тут спорим? Пусть каждый поступает по сердцу своему. Небо одно над нами… Его не поделишь… — Что ещё я мог им сказать? Но подумал и сказал: — До того как я увидел тебя, с трудом бы поверил, что еврей пойдёт воевать за интересы России, а ещё меньше бы поверил в то, что он умеет это делать хорошо.
— За столько лет научились… — закончил спор Михаил. — Закурить дай, — попросил он Алексея.
Тот достал сначала сигареты, а потом и флягу с водкой. Скрутив пробку, он для первого глотка протянул её Михаилу. На войне дискуссии заканчивались либо так, либо пулей. Утром следующего дня они оба погибли в одной боевой машине, накрытой ракетой. Их останки, разбросанные на много метров, похоронили в одной могиле.
Вернувшись с очередной войны, я бросился искать Елену. Нигде так, как в окопной грязи, уворачиваясь от снующей повсюду смерти, не ощущаешь необходимость быть рядом с любимым человеком. Недописанные научные труды и книги не грезились… И сны были не банальной эротикой молодого солдата. Просто её глаза смотрели откуда-то с необычайно голубых и чистых небес, не затянутых дымом пожарищ, и казалось, там, на лазурном горизонте, собственно, и начинается рай. И каждый день я хотел уйти в сторону этой светлой полосы неба. Я мечтал прижаться лицом к нежным ладоням и заплакать обо всех увиденных смертях. Сам я умирал несколько раз, даже не знаю — хотелось мне этого или нет, скорее, просто соглашался, как с неизбежным, но смерть, посидев рядом с моим телом на корточках, с многообещающей ухмылкой отступала. И я вернулся…
Вернулся, чтобы узнать — Елена уехала в неспокойную Европу».
4
В своём юном — восемнадцатилетнем — возрасте Даша ещё не утратила, как многие взрослые, способности беспричинно восхищаться окружающим бытием, если оно к тому располагало, и даже испытывала в этом естественную потребность. Поэтому, когда работа на больничной кухне была почти закончена, а готовый обед развезён по палатам, где ещё оставались больные, она отпросилась у бабушки на улицу, побродить в парке, ограждающем клинику от навязчивой цивилизации.
— Ни светло, ни темно, ни холодно, ни жарко, — определила Даша, выпорхнув на аллею, стараясь скорее избавиться от клинических кухонных запахов.
Воздух хоть и был неподвижен, но всё же сохранял в себе элементы необходимой для жизненных функций влажности и в любом случае был более свеж, чем в помещении. Тем более — в больнице. Странным казалось Даше, что зелень на берёзах и осинах точно отсвечивала сталью, наполняя пространство парка ирреальной искусственностью. Казалось, мир замер при переходе из цветного кадра в сепию. Спасали его кедры и сосны, хвоя которых ощетинилась против наступающего сюрреализма сочно-зелёными иглами. Оставшись один на один с этим миром, Даша, не успев сделать и ста шагов по аллее, стала испытывать мистический страх. Вспомнилось и утро в объятьях Фрутимера, и ночной взрыв в городе, и лекция этого иссиня-небритого Макара о Конце Света. Маленькая жуть рождается в голове, а потом стекает вниз и падает в сердце, оттуда — по всем кровяным сосудам — по всему телу. Дальше начинается ужас. И тогда приходится спешно семенить обратно, быстрее к людям…
Даша перевела дыхание уже в холле. Устыдилась своего страха и снова вышла на крыльцо. Нет, вокруг точно было неспокойно. Эфир был буквально наполнен состоянием тревоги. А одиночество становилось идеальным проводником этого беспокойства в сознание. Нужно было придумать себе какое-нибудь бессмысленное занятие, чтобы отвлечься, и Даша решила открывать все двери подряд. В другое время в этих кабинетах вели приём врачи, проходили лечебные процедуры и диагностика. Некоторые кабинеты были закрыты на ключ, в открытых можно было задержаться на несколько секунд, чтобы оглядеться, представить, что вот-вот начнётся приём. Открыв дверь с табличкой «врач-гинеколог», Даша невольно поморщилась, сразу закрыла её, но вот следующая её удивила, ибо за ней была стена. Обычная кирпичная стена. «На фига тогда дверь?» — пожала плечами Даша, подумала что-то о возможной перестройке и бытовых нуждах и, не придав значения увиденному, двинулась дальше. На втором этаже она зашла в хирургическое отделение, попутно открывая все двери, и так же бесцеремонно ввалилась в ординаторскую. Там за столом сидел Пантелей, расписывая что-то в огромной таблице.
— Извините, я тут осмотреться вышла. Нет ли ещё кого… Не помешаю? — спросила она.
Пантелей сначала даже не понял, что кто-то вошёл, посмотрел рассеянно на девушку, пожал плечами: мол, не знаю, помешаете или нет.
— Мы там закончили, всех накормили, — как бы оправдала своё безделье Даша.
— Ага… Хорошо… Я вот составил таблицу… Ну… Больных всех… Диагнозы, процедуры, необходимые препараты… Чтоб проще было. Надо размножить. Ещё нужны дежурные. А вы свободны?
— Н-ну, да…
— Что-то я хотел? Что-то было важно? — Пантелей наморщил лоб, выискивая потерянное в голове.
Даша улыбнулась его рассеянности и поймала себя на мысли, что этот растрёпанный молодой доктор ей нравится. Пыталась понять — чем. Уж не растрёпанными светло-русыми волосами и плохо выбритым подбородком… Наверное, усталыми, но очень добрыми серыми глазами, из которых буквально лучилось добро. Нос прямой с широкими крыльями, а под ним полные губы. Уши великоваты… «Непропорционально», профессионально определила Даша, но в целом всё складывалось в весьма гармоничное и располагающее лицо. Чем-то привлекательное. Скорее не внешним, а внутренним. Дорисовала фантазией что посчитала нужным: волосы до плеч, небольшую бородку и усы. Получился русский интеллигент образца XIX века…
— Вспомнил! Надо мальчику почитать!
— Какому мальчику?
— Серёже Есенину.
— Ого! Это шутка такая?
— Да нет, его действительно так зовут. Хорошенький такой. Мы ему с архиепископом Лукой аппендицит недавно удалили.
— Не видела я тут архиепископов, — выразила сомнение Даша.
— Да он только мальчику помочь приходил.
— А куда потом делся?
— Вот у Серёжи и спросите.
— Что ему читать?
— Вон, на полках. Там у нас целая библиотека. Раньше больные оставляли. Когда ещё читали книги.
— Сейчас не читают? — Даша подошла к полке, выискивая что-нибудь детское.
— Сейчас редко кого увидишь с книгой. Чаще с ноутбуком, плейером, ди-ви-ди переносным… Вы вот читаете?
Даша повернулась к нему с явной обидой на лице, и Пантелей сразу сник:
— Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. Простите, пожалуйста.
— Меня Дашей зовут, — по-своему успокоила доктора Даша.
— Пантелей, очень приятно.
— Я читаю. Бабушка даже богословские книги меня заставляет читать.
— Хорошая у вас бабушка.
— Хорошая.
— А я свою почти не помню. Бабушки и дедушки нужны. Они… как бы это сказать… они традициями напитывают. Вы так не считаете?
— Считаю, — согласилась Даша, — только иногда так напитывают, что весь пропитаешься. — Даша разговаривала с Пантелеем так, словно она была старше и опытнее, но он, похоже, не придавал этому значения.
— Это ничего. Так и надо.
— Вот, — определилась Даша, — нашла. «Большая книга сказок», — прочитала она с обложки.
— Сказки — это здорово, — вдохновенно улыбнулся Пантелей. — Вам читали в детстве на ночь сказки?