Черемша

Боюсь, что разговор не окончен, — нахмурился Шилов. — И его придётся, продолжить на заседании парткома. Или даже в райкоме партии.

— Не советую! — нахально рассмеялся председатель, и Шилов только теперь разглядел, какие у него дерзкие, зелёно-жёлтые кошачьи глаза. — Вы ведь как начальник проявили здесь политическое недомыслие. Вредное недомыслие!

Сельсоветчик внушительно поднял над головой палец, показывая, до какой степени опасно это политическое недомыслие, к тому же, если оно будет предъявлено и квалифицировано представителем советской власти. А в свете некоторых известных событии это может прозвучать не очень красиво и не в пользу товарища технического специалиста.

Шилов глядел на скуластую весёлую физиономию председателя и думал, что сегодняшний случаи ненароком свёл его с настоящим и серьёзным врагом, человеком, как бы олицетворяющим собой подлинный образ супостата, стоящего по другую сторону жизненной баррикады, Он современен, молод, обаятелен, полон сил, напорист и дерзок. Он многого лишён, у него нет должной гибкости и проницательности, зато он обладает железной хваткой. О его фанатизм будут безнадёжно разбиваться утлые челны самых замысловатых и хитромудрых теорий. Сколько их таких и что они могут? Вот вопрос…

Почему-то вспомнились недавние выкрики берлинского диктора, модный девиз "сила через радость". А ведь этот черемшанский молодец тоже исповедует приоритет силы, только порождается она совсем иной идейной закваской. Там и там — сила. А вот кто в конце концов испытает радость?

Наблюдая за тем, как председатель сельсовета бегом догонял обоз, как легко, с ходу вскочил в последнюю бричку, Шилов досадливо поморщился. Каким же глупым и жалким выглядел он сам только что на этом дурацком камне: эдакий заспанный писклявый пижон в не заправленной в штаны рубахе.

Умываться на речку он так и не пошёл.

Глава 14

Как раз напротив окон стройуправления, справа от карьера, в каменной россыпи жила лиса. Приютилась она там давно, наверно, ещё задолго до начала стройки, жила себе припеваючи, шныряла между камнями на глазах у сотен людей и начхать хотела на дробот перфораторов, машинный скрежет, на всю эту рабочую колготню. Её динамитные взрывы не пугали, во время отпалки она пряталась поглубже в нору — только и всего.

Она даже как-то украшала пейзаж: серые унылые скалы и средь этого однообразия, на тебе — ярко-оранжевое пятно. Причём движущееся, живое.

По утрам лиса лежала на камне, валялась на боку, грелась на солнышке. Но только до начала работы — с первым гудком мотовоза — вскакивала, энергично, по-собачьи потягивалась и, вильнув хвостом, исчезала в расселине. Надо полагать, у неё тоже начинался трудовой день.

А может, это был лис, потому что лисят никогда не видели у норы.

Парторг Денисов сидел у окна, как обычно, окутанный клубами табачного дыма. Кивнув вошедшему Вахрамееву, поманил его пальцем.

— Иди, полюбуйся. Видишь, вон лиса? Да на скале, правее бери. Видишь? Трётся об кусты, шубу свою расчёсывает — облепиха-то с колючками. Как гребень получается. Ну и смышлёная, шалава!

— Линяет, — сказал Вахрамеев. — Стрелять её сейчас нельзя.

— Стрелять? — нахмурился Денисов. — Ну и живодёры вы все, таёжники! Только спробуй стрельни эту лису, тебя рабочие живо в отвал сбросят, и не поглядят, что ты местная власть. Эта лиса общественная, собственность коллектива, понял?

— Блажите, гегемоны, — ухмыльнулся Вахрамеев. — А я удивляюсь, чего, думаю, народ ваш у конторы на скалы пялится, уж не медведя ли узрели? А оно — лиса. Между прочим, ты не на лису дивуйся, а погляди вон туда, на дорогу. Видишь подводы?

— Вижу… — прищурился парторг. — Кто эти бородачи? Откуда?

— А всё оттуда: из Кержацкой Пади. Вот тебе пополнение рабочей силы, здоровое и крепкое. Так что задание парткома выполнил, о чём и докладываю.

— Не шутишь, Фомич?

— Какие шутки! Вон они в полном естестве — десять кержаков-возчиков да десять справных лошадок. Так что зачисляй в личный состав и определяй им производственное задание. Добро начальника на этот счёт имеется. Устное. Мы с ним только что на дороге встретились. Потолковали, знамо дело, по душам.

— И это уже успел?

— Стараемся, Михаила Иванович… — Вахрамеев положил на подоконник аккуратную ведомость: фамилия — имя — отчество, кличка лошади и всё такое прочее. Вот, мол, и документ официальный готов.

Парторг поднялся, обрадованно потискал Вахрамеева, похлопал по плечу, нахваливая. Дескать, орёл черемшанский, самородок таёжный, деятель неутомимый. И ещё — оратор пламенный, настоящий глашатай революционных идей.

— Слетко сказал, что ли?

— Он. Информировал меня о кержацком собрании в радужных красках. Говорит, гремел ты и грохотал, как Марат.

— Да ничего такого не было! — отмахнулся Вахрамеев. — Просто кержаки ожидали митинговой речи, чтобы, дескать, с лозунгом "вперёд, товарищи, за мной!" А я с ними по-другому — вот и весь секрет. Иной раз другое требуется: думу вескую заложить людям в души, пускай пораскинут умом, а уж потом — решают. Верно говорю?

— Верно, Фомич. Большевистское слово должно быть не только пламенным, а и сердечным. Человечным должно быть.

Насчёт "веской думы" Вахрамеев сообразил только сейчас, если уж признать честно. Но ведь в действительности так оно и было! Не зря же мужики потом судачили весь вечер, до темноты сидели на брёвнах (тот же Егорка Савушкин рассказывал).

— И вообще, — сказал Вахрамеев. — Народ нынче пошёл другой — обходительности требует. Потому как Конституция права провозглашает. Подход нужен, Михайла Иванович, вот какое дело…

Тут он явно споткнулся, вспомнив вдруг недавнюю стычку с начальником строительства. В раздумье поскрёб затылок:

— Оно, конечно, с кем и как говорить… Это тоже надо учитывать.

Сказать или не сказать Денисову про беседу с инженером Шиловым, не очень дружелюбную беседу? А зачем? Он, Вахрамеев, не кричал, не оскорблял. Сказал всё как есть. А ежели ты не выспался и у тебя от этого дурное настроение, так не забывай про классовые интересы, про остроту политического момента. Как же иначе? Пускай сам говорит и жалуется, колы считает себя обиженным. Тогда разберёмся.

— Ты какой-то квёлый, Михайла Иванович, — жалеючи сказал Вахрамеев, приглядываясь к серому лицу парторга. — Плохо выглядишь, прямо хоть святых выноси. Почему в больницу не ложишься? Ведь партком решение принял. Подлечись.

Денисов слабо усмехнулся, стал ворошить бумаги на столе — бумаг у него была чёртова прорва, впору их в копёнки укладывать, стожить, как сено. Закопался человек в бумагах, вовсе зачах.

— В санаторий скоро поеду. Через месяц должны путёвку прислать, — оправдывался Денисов. — А честно сказать — некогда мне по больницам шастать. Год дали для завершения плотины — и душа винтом. Вот и прикидывай. А тут ещё текущих дел уйма. Сегодня, к примеру, митинг по подписке на Государственный заём. Ты тоже бери подписные листы — провернёшь на селе. Сколько сам-то даёшь?

— На два оклада, — сказал Вахрамеев. — Мне меньше нельзя, пример подаю.

— Молодец! Тогда бери и действуй.

Уходя, уже у двери Вахрамеев замешкался. Потом спросил:

— Слушай, а возчики на стройке нужны?

— А ты что, за кержаков беспокоишься? Устроим.

— Так у вас ведь штаты.

— А мы заместо безлошадных. Те сами виноваты! не уберегли лошадей, не жалели, пусть теперь грузчиками поработают, на барже щебёнку возят. Чего улыбаешься?

— Да так… Я, понимаешь, то же самое товарищу Шилову посоветовал.

— Согласился?

— Ага, Как не согласиться, если советская власть советует! подмигнул Вахрамеев. Потом, помедлив, уже серьёзно сказал:

— А знаешь, Михаил Иванович, не нравится мне этот ваш новый начальник. Не по нутру человек. Я ведь с ним только что на встречных сшибся. Ты присмотрись-ка к нему внимательнее. По-партийному присмотрись.

— Да уже, честно сказать, присматриваюсь…