Страница 128 из 145
«Убираться подальше — вот что теперь», — мрачно подумал Ларвант Тулш. Он, как и прочие иерархи, пришел сюда, едва лишь стало известно о событиях в храмовне Яркокрылого.
— Или надеетесь договориться с Ней ? — не унимался верховный иппэас.
— Навряд ли, — сказал Ильграм Виссолт, устало сдирая с головы маску Цапли. — У самых тонко чующих прозверевших — массовый припадок, больше половины уже умерли от разрыва сердца… или еще от чего, я плохо разбираюсь в лекарском искусстве. Полагаю, господин Камэн, вам следует немедленно отправляться в Лимн и пробовать навести там порядок: успокоить людей и вообще взять город под свой контроль.
«Чтобы нам было куда отступать, — мысленно закончил за него Ларвант Тулш. — И следует признать: он прав». Сдерживать в своем сознании напор извне становилось всё труднее, но патт пока крепился.
К счастью, приказы уже отданы, сноровистые служки и младшие жрецы спешно грузят на телеги самые драгоценные реликвии и самые дорогостоящие вещи из Храма и наземных храмовен. Теперь дело за господином Свендирэгом.
— До встречи в Лимне! — Верховный иппэас иронично отсалютовал иерархам и размашистым шагом покинул зал.
Больше они никогда его не видели; сам он пока не знал, что Лимн уже захвачен войсками графа Неарелмского, которого господин Свендирэг столь неосмотрительно не пожелал признать. Когда верховного иппэаса и сопровождающих его людей окружат и предложат им сдать оружие, они, разумеется, не согласятся. И погибнут — все, кроме господина Свендирэга.
Ему предстоит встреча с одноглазым повелителем Вольных Земель — и с незримым повелителем того, кто называл себя графом Неарелмским.
Наверное, подумал Гвоздь, они с самого начала были обречены на поражение. Проплыть в по-осеннему холодной воде расстояние от храмовни до берега…
Ноги свело судорогой, и он по-детски обиженно ойкнул, выгибаясь дугой и шлепая по поверхности окоченелыми ладонями.
— Держись! — умоляла Матиль. Сама она тоже замерзла, но Айю-Шун не давал девочке утонуть — и Гвоздь был благодарен ему за это, как еще никогда и никому в своей жизни. Может, им двоим, тайнангинцу и конопатой, удастся…
— Плывите… — выдохнул он. — …Догоню.
Вода заливала рот, говорить было сложно… «Я держусь на плаву и довольно неплохо!»
Матиль отчаянно замотала головой из стороны в сторону, но что она могла поделать с еще не потерявшим силы тайнангинцем? Хвала Сатьякалу, ничего!
«…хоть отдохну, — подумал Гвоздь. — Наконец-то по-настоящему отдохну…»
Он закрыл глаза и поплыл — вперед и вниз, в мягкое, беспробудное ничто. Там было хорошо. Тихо. Почти тепло.
— Сук-кин сын! — сказал вдруг кто-то у него над ухом. — Ишь чего!.. — И чьи-то наглые, сильные руки бесцеремонно выдернули Кайнора обратно, вверх, на воздух, в жизнь…
— …растереть, — сказал Айю-Шун, уже успевший оказаться в лодке. — И если бы был какой-нибудь крепкий напиток…
— Я вам не плавучий кабак, — отмахнулся спасатель. — Эй, малявка, сиди спокойно, не вертись, а то лодку опрокинешь.
— Я не вертюсь!
— И не пререкайся со старшими! — пробормотал Гвоздь сквозь цоканье собственных зубов. Ему накинули на плечи какой-то мешок, одежду сняли и теперь в четыре руки растирали, чтобы пришел в себя. Матиль, судя по ее живости, уже подверглась такой процедуре — и вполне успешно. — Эй, а кто на веслах и руле?
— Я на руле! — Еще и язык показала.
— Ты?! Так ты ж его не повернешь даже…
— Поверну, — обиделась конопатая. — Еще как поверну!
— Сейчас, — сказал хозяин лодки, — сейчас тебя разотрем и сядем на весла.
— Куда плывем?
— К монастырю, куда же еще. На дороге неспокойно, поэтому и вам, и мне очень повезло с лодкой. — Мужчина помолчал, наконец ухмыльнулся и огладил намокшую бороду. — А ты, гляжу, меня не узнал.
В итоге, пока они плыли вдоль берега к монастырю, Гвоздь только тем и занимался, что насиловал собственную память. Наконец она сдалась и швырнула ему — на, подавись! требуемые воспоминания сколько-то-там-летней давности.
Ну да, было. Ложь, что священные жертвы никогда не совершают побегов — просто в этом никто никогда не признается: ни сам сбежавший, ни те, кто его упустил. Ни те, кто, как Гвоздь когда-то, спас беглеца.
Этот мужик («кажется, он назывался в тот раз Клином — явно не настоящее имя») — он тоже был в обозе священных жертв. Из-за распутицы фургоны застряли, а два даже перевернулись, и некоторые из обреченных бежали. Выжил один Клин — и то по случайности: он наткнулся на труппу Жмуна, и Гвоздь, еще не зная, кого и от каких преследователей прячет, впихнул бедолагу в колдовской гроб. А когда прибежали стражники, отбрехался, мол, ключ потеряли, но если хотите… и распилил гроб надвое. Стражники походили вокруг, попробовали пальцами остроту пилы (один долго потом слюнявил свеженький порез) — и согласились, что да, без дураков, здесь не спрячешься, этот гроб… да… ну, мы пошли.
Они пошли, а Гвоздь еще сутки не вынимал Клина из его утайки, и, как оказалось, не зря, ибо вскоре обнаружилось, что за ними-таки решили проследить. Но потом бравые охранители священных жертв убедились в невинности циркачей и утопали восвояси — и Клин тоже утопал, предварительно рассыпавшись в скупых, но искренних благодарностях. Гвоздь и прочие только рукой махнули: иди, каков с тебя спрос-то, да и не ради корысти же…
Теперь оказалось, что благодетелю воздалось-таки по заслугам. Вот вам и высшая справедливость в своем весьма приятственном проявлении.
На берегу, помогая Гвоздю выйти из лодки, Клин тихо сказал:
— Ты спас меня тогда. Я тебя сейчас. Теперь мы квиты, жонглер, никто никому ничего не должен.
— Ты это про что?..
Но бородач уже уходил, а догонять его и требовать объяснений Гвоздю вдруг расхотелось.
— Ну, — сказал он, — пошли, что ль, к нашим? Они, лентяи, небось и не знают еще ни о чем.
Гвоздь в сопровождении Айю-Шуна и Матиль успел войти на территорию обители и подняться к себе на этаж, когда ворота, выполненные в виде страниц Книги, захлопнулись, — буквально в последний момент перед тем, как к ним подбежала разъяренная и вооруженная толпа.
К'Дунель выглянул в узкое оконце чердака и увидел: к стенам обители будто подступило ожившее озеро, кипит, черное, бьет волнами о стены, грозится затопить, поглотить навсегда…
— Паломники вперемешку с местными, — сказал за спиной Клин. Он уже успел покрутиться у ворот и вызнать, что к чему. Теперь вот забежал, чтобы рассказать, и снова пойдет к воротам, потому как обязан по договору с монахами быть среди добровольного ополчения постояльцев. — Их еще больше наберется, — угрюмо пообещал Клин. — В бошках у них сейчас такая каша горелая… — Он махнул рукой: о чем говорить, без слов ясно. — Те, кто выжил у Храма, а их немало, считают себя обманутыми — и жрецами, и монахами. И обманутыми, и преданными… а еще — им просто страшно. Поэтому…
— Чего они хотят? — спросила Элирса. Она полулежала в гнезде, устроенном в сене, и, кажется, понемногу восстанавливала силы. Вчера даже пыталась ходить, довольно успешно.
«А сегодня, — напомнил себе Жокруа, — проспала почти целый день благодаря чарам Ясскена».
Сам Ясскен после случившегося находился в полубредовом состоянии. Он кое-как добрался с капитаном до конюшни, а здесь уж свалился, беспамятный, и только бормотал что-то в свой амулет, издалека очень похожий на высушенное ухо.
Рассматривать амулет вблизи у Жокруа не было ни малейшего желания.
— «Чего хотят»? — переспросил Клин. — Защиты и возмездия; они еще и сами не решили, чего больше. Но настоятель велел ни в коем случае ворота не отпирать. Даже тем, у кого есть входные бляхи.
— Думаешь, скоро осмелятся штурмовать?
— Рано или поздно обязательно. Еще немного хлебнут той самой горелой каши в бошках, потом кое у кого головы поостынут, а страх… Стрекоза ведь не пропала, Она рядом и может прийти в любой момент, куда угодно. Да и, похоже, не она одна.