Страница 26 из 61
Каким же на самом деле был мальчик-император? Вздорным ничтожеством с ограниченным умом и низменными устремлениями? Или все это было просто издержками переходного возраста, отсутствием систематического воспитания и генами неистового деда?
К 1729 году личность императора многим казалась вполне устоявшейся и малоприятной. В его характере были заметны фамильные черты – он был жесток, властен и своеволен. «Царь, – писал саксонский дипломат И. Лефорт, – похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет». О жестоком сердце и весьма посредственном уме великого князя еще в 1725 году сообщал прусский посланник
A. Mapдефельд. К мнению коллег присоединяется и англичанин К. Рондо, который отмечает в характере царя признаки «темперамента желчного и жестокого». «Никто не смеет ни говорить ему ни о чем, ни советовать», – писал испанский посол герцог де Лириа. Все окружающие замечали необычайно быстрое, просто стремительное взросление Петра. Жена английского резидента леди Рондо писала в декабре 1729 года: «Он очень высокий и крупный для своего возраста, ведь ему только что исполнилось пятнадцать… Черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и, хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного или приятного». Особенно внимательно за взрослением Петра наблюдали австрийские дипломаты: по матери, принцессе Шарлотте Софии, он приходился племянником австрийскому императору. Австрийские посланники не могли сообщить в Вену ничего утешительного: император не получает образования, часы учения не определены точно, развлечения берут верх, «государь все более и более привыкает к своенравию».
Как некий обобщающий итог плохого и хорошего в царе можно привести мнение герцога де Лириа: «…хотя и трудновато сказать что-либо о будущем характере государя, но можно было догадываться, что если бы он прожил дольше, то был бы вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. В отличие от одного известного царя, он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего, в отличие от другого – не стучал сапогом, однако, как все цари, не забывал своего высокого сана. Быстро понимал все, но был осмотрителен, любил народ свой и мало уважал другие. Словом, – полагает дипломат, – мог быть со временем великим государем, если бы… поправить недостаток воспитания».
Также де Лириа говорил, что пытался наставить государя на путь истинный: «Я приводил ему в пример короля французского Людовика XV, который, будучи еще ребенком, присутствовал в своем совете, дабы научиться искусству царствовать, также пример нашей покойной королевы Савойской, которая, сделавшись правительницей Испании в 14 лет, имела терпение присутствовать в каждом собрании совета». Но поучения испанского дипломата постигла судьба всех добрых советов.
Скорее всего Петр был живым, сообразительным и, по-видимому, не лишенным способностей, но в то же время упрямым и своенравным отроком, нравом напоминавшим своего великого деда. Но, несмотря на некоторое сходство, царь, в отличие от Петра I, не желал и не любил учиться. По причине же своего юного возраста он не мог должным образом заниматься государственными делами, почти не появлялся в Верховном тайном совете. Это привело вскоре к расстройству всей системы управления, поскольку чиновники, опасаясь немотивированных поступков Петра, не решались брать на себя ответственность за важные решения. Заброшенным оказался российский флот – любимое детище Петра Великого, к которому юный государь не проявлял никакого интереса.
Говорить о самостоятельной деятельности Петра II, умершего на шестнадцатом году своей жизни, нельзя; он постоянно находился под тем или иным влиянием, являлся орудием в руках какой-либо из многочисленных дворцовых партий того времени. Царствование Петра II было номинальным, он был лишь символической тенью императорской власти. Верховный тайный совет самостоятельно осуществлял все функции высшего государственного управления.
За время короткого царствования Петра II было, однако, издано несколько указов: в том числе указ от 4 мая 1727 года о переносе важных дел из Кабинета прямо в Верховный тайный совет, указы о более правильном сборе подушной подати и об упразднении Главного магистрата; указ 16 июня 1727 года о переносе малороссийских дел из Сената в Коллегию иностранных дел. Вексельный устав 1729-го; указ 29 сентября 1729 года о запрещении духовенству носить мирскую одежду.
Но что самое важное для династии (и России), со смертью Петра II прервался род Романовых по мужской линии, он не оставил потомков. Перед «верховниками» (так называли членов Верховного тайного совета) вновь возникла проблема престолонаследия.
Анна Иоанновна и ее «кондиции»
После внезапной смерти Петра II вновь встал вопрос о наследовании престола. Сенаторы, собравшиеся в ночь смерти Петра II, осмеяли липовые «завещания» Долгоруких и в конце концов склонились к мысли, что «род Петра Великого пресекся» и следует вернуться к ветви его старшего брата Ивана Алексеевича. Это традиционно соперничавшее с Долгорукими семейство Голицыных выдвинуло в наследницы жившую в Митаве Анну Ивановну (или как принято в исторической литературе – Иоанновну), вдовствующую герцогиню Курляндскую, племянницу Петра I (дочь сводного брата Петра I, его официального соправителя в начале царствования царя Ивана и царицы Прасковьи Салтыковой).
То, что четвертая дочь Ивана Алексеевича стала императрицей, в известной мере случайность. В октябре 1710 года семнадцатилетнюю Анну выдали замуж за герцога Фридриха Вильгельма Курляндского. В январе 1711 года герцог умер. Овдовев, Анна Иоанновна вернулась в Петербург, но в 1717 году Петр I выслал ее обратно в столицу Курляндии Митаву. Здесь в почти полном одиночестве и нищете провела она целых 13 лет.
Предложение Голицына возвести на престол дочь Ивана было ничем не справедливее предложений в пользу Елизаветы Петровны. И та и другая – «сосуды скудельные», и в том и в другом роду мужчин не осталось. Медики сказали бы, что от «скорбного» Ивана и яблочко могло недалеко упасть. Но медиков в Совет не позвали. Вообще-то, князь Голицын так рьяно агитировал за Анну потому, что ему был глубоко противен брак Петра и «простолюдинки» Екатерины Скавронской, и потомков ее он на дух не переносил.
Наиболее же вероятным кажется, что после безвременной кончины императора Петра II Верховный совет во главе с князем Долгоруким просто искал наиболее слабого правителя, чтобы никому не отдавать свою власть. Выбор пал на мало кому известную Анну. Смерть императора дала «верховникам» шанс осуществить давнюю мечту: поставить самодержца под контроль аристократии не только фактически (как при Петре II), но и юридически. Принимая решение в пользу Анны, сенаторы хотели еще больше «укрепиться». Они написали «кондиции, чтоб не быть самодержавствию». Ценой короны Анны Иоанновны было ограничение ее власти в пользу Верховного тайного совета.
«Кондиций» этих было восемь. Они фактически делали монархию конституционной и ограниченной. Анна должна была:
1) «ни с кем войны не всчинать»;
2) «миру не заключать»;
3) «верных наших подданных никакими податьми не отягощать»;
4) все кадровые перемещения оставить в исключительной компетенции Верховного совета;
5) конфискаций без суда не проводить;
6) вотчины и деревни не раздавать;
7) в придворные чины никого не производить;
8) государственный бюджет не транжирить.
В общем, Анна приглашалась на роль венценосной куклы с обязательством «буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской».
Однако большинству дворян (да и представителям иных слоев населения) такая затея «верховников» пришлась не по душе. Они считали «Кондиции» попыткой установить в России режим, при котором вся полнота власти будет принадлежать двум фамилиям – Голицыным и Долгоруким.
В Москву на торжества по случаю предполагавшейся свадьбы Петра II съехалось много дворян из разных мест России. Как ни пытались «верховники» скрыть свой план ограничения царской власти, об этом стало известно широким слоям дворянства, которое уже так много получило от этой власти и надеялось получить еще больше. В среде дворянства и духовенства развернулось широкое оппозиционное движение. «Кондиции» ограничивали самодержавие, но не в интересах дворянства, а в пользу его аристократической верхушки, заседавшей в Верховном тайном совете. Настроения рядового дворянства хорошо передавались в одной из записок, ходившей по рукам: «Боже, сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий!»