Прощение

– Ронни, будь благоразумна, – уцепился за мои слова Мико. – Что может заставить людей верить в то, что маленький Джозеф Смит так много думал о небесах, что однажды отправился в лес и увидел там апостолов! Шутка ли?!

– А как же святая Бернарда, бедная французская девочка, которая увидела Святую Деву...

– Но никто не стал исповедовать новую религию только потому, что у бедняжки были галлюцинации.

– Но они верили в то, что обычная вода из источника Бернарды может исцелять людей, больных церебральным параличом, раком и лейкемией...

– Рак и лейкемия – это одно и то же.

– Джозеф Смит не совершенен. Но он говорил, что все хорошее в других религиях послужит новой религии мормонов. Вообще, почему мы с тобой спорим на религиозные темы? Это так глупо.

– Где такое написано?

– Что?

– Что мормоны должны взять все хорошее из других религий?

– Не знаю. Ты помнишь всю службу в католическом храме наизусть?

– Нет, – ответил он. – Я не бываю в церкви, кроме как на праздники. Я помню только, что родители ходили со мной на первое причастие.

– Тогда какое это все имеет значение? Даже если Джозеф Смит был со странностями, благодаря нему основана религия, которая удержала многих людей от выпивки, курения, наркотиков.

– Я не хотел оскорбить твои чувства, – проговорил Мико после долгого молчания. – Все религии отличаются безумием. Ваша более безумная, чем остальные, только и всего. Но когда я размышляю о ней, то понимаю, что она несет много светлого. Я знал, что мало сходить на исповедь, если ты согрешил. Нужно загладить свою вину хорошим поступком. Красиво говорить все умеют.

– Я всегда считала, что у католиков все очень уж просто. Им надо попросить прощения, помолиться – и все снова в порядке. Я верю в силу добрых дел. И все мормоны в это верят. Это имеет смысл. Я понимаю, что ранние мормоны не очень хорошо себя проявили, но я ведь не такая. Не сумасшедшая.

– Это спорный вопрос, – заметил Мико. – Особенно если учесть недавние события.

Я притворилась, будто не расслышала его.

– Моя семья – образцовая. У Клэр великолепные родители. Есть люди, которые называют себя мормонами, совершая безумные поступки. Разница только в том, что это сразу же попадает на страницы газет и все начинают кивать головами: «Что вы хотите, они же мормоны?» Вспомни все эти истории с католическими священниками – их обвинили в педофилии. Это же не значит, что все священники теперь под подозрением? Никто ведь не стал говорить о том, что католицизм вообще никому не нужен.

– У тебя есть родственники, которые исповедуют полигамию?

– Твой дядя работает на мафию?

– Но католики не строят огромных храмов, куда никому нельзя входить.

– Да, только Нотр-Дам! А еще Ватикан! – Любой может попасть в Ватикан!

– Но люди все время видят наши храмы. Им не надо платить за то, чтобы сфотографироваться рядом с ними. Ты можешь отправиться туда в любой день, хоть в среду, и обязательно увидишь, как новобрачные позируют на фоне церкви. Они специально записываются в очередь, так как желающих очень много...

– Позволь мне поцеловать тебя, – прервал он мою речь. – Думаю, что так нам будет веселее.

Он обнял меня за плечи, и мой амулет упал на свитер.

– Что это? – спросил он.

– Я сделала его много лет назад.

– Что это такое? Ты сделала его из цветов? Или из гривы Джейд?

– Нет, но что-то в этом роде.

Я не говорила с ним на эту тему много лет, решив рассказать потом в письме.

Он снова меня поцеловал, притянув ближе к себе.

– Не питай никаких надежд, Мико, – сказала я. – Я не та девушка, которая составит тебе компанию для свиданий.

– Я не шучу, Ронни.

– Мы слишком разные, – возразила я.

– Я хочу тебя, – произнес он.

– Просто так сложились обстоятельства. Ты молодой, а на дворе сумерки, и ты наедине с девушкой, которую показывали в новостях.

– Ты считаешь меня таким поверхностным? – заметил он.

– Наверное, да, – сказала я. Про себя же я думала: «Мико! Не позволяй отпустить себя. Я просто защищаюсь, как тогда, в моем дворе, под баскетбольным кольцом. Не дай нам расстаться».

Но он только пожал плечами. Наконец я вымолвила:

– Я знаю, что тоже хочу тебя. Но я понимаю, что ты прав, – это не то же самое, что чувствовать любовь.

– А кто говорил о любви?

– Никто. Именно поэтому мы должны вернуться домой. И остаться друзьями.

– Да, мы останемся друзьями.

Он погладил меня по лицу, касаясь волос.

– Мы всегда будем друзьями, Ронни.

Даже в страшном сне я не представляла себе такого финала.

Я забралась в кровать и плакала до тех пор, пока не заснула, обессиленная и расстроенная. Но даже в моей печали была толика радости. Я знала, что мы любим друг друга, что бы он ни говорил. Мне было плевать, что получится из всего этого. Я повторяла эти слова снова и снова, убеждая себя в их правдивости. Пережитое само по себе было таким неожиданным и прекрасным, что мои кошмары прекратились. Я впала в забытье, и мне виделось во сне, что я еду верхом на Джейд к дому Мико, но теперь нам столько лет, сколько сейчас. Я спрыгивала с лошади, и Мико принимал меня в объятия и целовал так, как мы поцеловались в тот памятный моему сердцу день. Он целовал меня не как «девчонку из соседнего дома»... Я заснула и проспала одиннадцать часов. Без кошмарных сновидений.

Глава двадцать вторая

Я получила хорошее медицинское образование еще до того, как поступить в колледж. Не скрою, мое самолюбие было уязвлено, когда я узнала, что не я самая молодая первокурсница Гарварда. Самой молодой первокурснице Гарварда было тринадцать. Но, как позже сказал Мико, я, без сомнения (за исключением все той же тринадцатилетней студентки), была единственной девственницей.

Учеба, которая отнимала все силы, плюс работа в студенческом городке не оставляли времени для личной жизни. Старший нашей группы, Ян, работал полную смену. Он протрубил пятнадцать лет. Начинал как студент экономического факультета, но не закончил его, так как очень любил работу в кампусе. (Только представьте – быть принятым в Гарвард, но выбрать работу на месте, вместо того чтобы побыстрее вырваться в «большой мир», который сулил ему большие баксы! Я уважала его за это.) Однажды он мне сказал:

– Я верю, что эта работа дает мне силы. Она наполняет мою жизнь смыслом, чего точно не случилось бы, будь я сотрудником какой-нибудь корпорации-монстра. Моим друзьям это нравится. Они считают, что их работа дает им все. Я же отвечаю им, что моя работа спасает жизни людей.

Он ценил меня как члена своей команды за то, что я могла работать в «неотложке». А еще он знал, что я могла бы найти себе работу в городе, более денежную, но отказалась. Но мне и не требовалось многого. Я работала, чтобы покрыть расходы на обучение. Сюда же входили расходы на покупку компакт-дисков и одежды, а также оплата мобильного телефона (счета действительно были огромными).

В кампусе мы сталкивались совсем с другими случаями, чем те, которые я помнила со времени работы в Калифорнии: множественные переломы и ушибы (пьяные малолетки свалились с памятника, куда взобрались, чтобы сделать какой-то дурацкий снимок); случай менингита, к счастью, без страшных последствий; аборт в общежитии, когда в результате внутреннего кровотечения девушка потеряла одну треть крови; попытки самоубийства (причиной большинства из них были либо неудовлетворительные оценки, либо несчастная любовь).

– Я не знаю, почему у них не хватает терпения немного подождать, – заметила я Яну. – Не понимаю, почему они не желают уповать на лучшее, что в конце концов укажет выход из тупика?

Ян знал, что произошло со мной.

– Они просто не знают, есть ли смысл надеяться, Ронни, – ответил он мне с присущей ему меланхолией. – У тебя есть твоя вера. Так странно: здесь, среди студентов, которых по праву считают интеллектуальными сливками общества, так часто встречаются случаи эмоциональной безысходности. Это означает, что хорошо работающие мозги не обязательно гарантируют их обладателю счастье. Временами я даже готов поверить в обратное. Горе от ума.