Коварная любовь Джабиры

– Да будет так! На закате я вернусь!

Толстуха вошла к Джабире.

– Твой час настал, девочка. Ничего не бойся. Мустафа добр, красив и, как говорят, великолепный любовник. А сейчас к тому же у него много нерастраченных сил – он давно уже не ласкал своих наложниц. Дня два назад к нему пришла Лейла, но он выгнал ее – ведь ты должна была войти к нему еще третьего дня. И с тех пор он ждет тебя, кляня каждого из нас, но более всего – упрямство твоего отца.

– Я ни в чем не виновата, – заявила Джабира. – Будь моя воля, я бы скорее легла в постель с верблюдом, чем с ним.

– Позволь тебе не поверить, – с неожиданной твердостью возразила Салима. – Я знаю Мустафу. Он никогда не станет тащить женщину в постель против ее воли, будь она хоть рабыня, хоть дочь самого шаха персидского. Терпение и умение ждать достались ему и его брату от его матери-иноземки. Бей ради этой женщины изменил закон и взял ее в свои законные жены. Тебе не о чем будет жалеть.

Полулежа на кушетке в своей комнатке, Джабира долго думала над тем, что сказала ей Салима. Она нисколько не сомневалась в умении Мустафы соблазнять женщин. Более того, она полностью верила словам Салимы. Однако к естественному страху и робости перед первой настоящей встречей с мужчиной примешивалась и легкая досада. Джабира никак не могла разобраться, откуда это взялось, пока, наконец, к собственному удивлению, не поняла: ей неприятно, что она лишь очередной персонаж в длинной череде женщин, побывавших в спальне Мустафы до нее… ей неприятно, что она не единственная!

«Глупо, – пыталась одернуть себя Джабира, – глупо к наследнику варварского царька подходить с мерками своего народа! Если твой отец никогда не желал ни одной женщины, кроме твоей матери, это еще не значит, что так должны поступать все мужчины в мире!»

Не значит, но иногда так хочется…

Джабира понимала, что она должна найти в своем положении хоть что-то хорошее – иначе жизнь ее превратится в ад. И ни о чем, кроме смерти, она не будет мечтать, сколь бы добрыми к ней ни были окружающие. Ведь она сама (сама!) согласилась, сама взобралась на верблюда и сама отправилась сюда, подгоняемая лишь словами отца, а не нагайками свирепых нукеров или жадных работорговцев.

Стоит ли говорить шейху, что она все еще девственница? Этот вопрос мучил ее, жег, как каленое железо, но решение не приходило. Быть может, лучше оставить его на потом? Сама ситуация, в которой она скоро – о, слишком скоро! – окажется, должна подсказать, как ей следует поступить.

Ее мысли прервал стук в дверь, и в комнату вошел чернокожий гигант евнух (Джабира слышала, что его называли Мехметом) с небольшим серебряным подносом и каким-то свертком.

– Салима приготовила сладкое молоко с миндалем, оно поможет тебе немного успокоиться и приглушит голод до ужина. А это – твоя одежда, – добавил он, кладя на край кровати что-то шелковое, переливающееся всеми цветами радуги. – Шейх Мустафа желает, чтобы ты разделила с ним его вечернюю трапезу.

Джабира пригубила теплое ароматное молоко и улыбнулась от удовольствия:

– Спасибо, это очень вкусно.

Когда Мехмет вернулся за ней, девушку била нервная дрожь. Не помог и роскошный подарок принца Мустафы – на бархатной подушечке лежал огромный рубин в тонкой затейливой оправе на массивной золотой цепочке. Джабира механически надела его на шею и содрогнулась: холодный тяжелый камень давил на грудь, как могильная плита, а цепь напоминала о рабстве. К горлу снова подкатил комок, но, сдерживая слезы, она молча последовала за Мехметом в покои шейха.

Евнух ввел ее в опочивальню и бесшумно удалился, закрыв за собой створки массивных дверей. Девушка стояла, как деревянная статуя, стараясь смотреть куда угодно, только не на разобранную постель. В воздухе витали пряные ароматы, призванные, по варварским поверьям, будить чувственные фантазии, но Джабиру от них только затошнило.

– Я долго ждал этого часа, девочка, – сказал Мустафа, вставая ей навстречу. Его глаза жадно скользнули по стройной фигурке, полускрытой прозрачным покрывалом. – Надела ли ты мой подарок?

Она с усилием кивнула.

Он подошел к ней и коснулся сияющего темно-алого камня.

– Он теплый, твоя кожа согрела его. Теперь он горит огнем твоей души. – Его взгляд снова проник под легкую ткань. – Тебе очень идет этот наряд, но вскоре я сниму его, чтобы насладиться каждой пядью твоего прекрасного тела.

– Я сделаю все, что ты захочешь, Мустафа, – бесцветным голосом отозвалась Джабира, – но, если в тебе есть хоть капля жалости, пусть это произойдет как можно быстрее, чтобы я смогла вернуться к себе и… и немного отдохнуть.

– Мне странно это слышать. – Его улыбка чуть поблекла, а глаза настороженно блеснули. – Понимаешь ли ты, о чем просишь? Можно подумать, что тебе неведома радость долгого обладания друг другом… Нет, моя милая дикарка, я отпущу тебя лишь на рассвете, когда последняя звезда погаснет и горизонт позолотят лучи восходящего солнца. И прежде чем закончится ночь, ты познаешь всю силу и глубину моей любви. Я открою тебе новый мир – мир истомы и чувственных наслаждений, забыть который ты уже не сможешь никогда. Не думаю, что твой берберский любовник мог подарить тебе хоть что-то подобное.

Его сладкие речи заволокли сознание девушки розовым туманом, но последние слова мгновенно отрезвили ее, вернув к реальности.

– Обещай сохранить жизнь моему отцу и моему роду, и я буду полностью, без остатка, принадлежать тебе, мой господин, – с трудом разлепляя губы, произнесла она давно заготовленную фразу.

Какое-то мгновение Мустафа удивленно смотрел на нее, а потом расхохотался:

– Так, значит, вот в чем ключ к твоей кротости, моя гордая воительница? Нет, не думаю. Я не так наивен. Я отлично понимаю, почему ты вдруг стала покорной, как овечка. Но ты нужна мне другой – дикой и страстной, настоящей. Роль несчастной жертвы, возложенной на алтарь моего сластолюбия, меня совершенно не устраивает. Иди сюда. – Он взял ее за руку и подвел к краю постели. – Присядь, и давай сначала немного поедим, я что-то проголодался.

Больше вceго на свете в тот момент Джабире хотелось вцепиться ему в физиономию и содрать с нее эту мерзкую снисходительную улыбку. Мустафа воистину был самым наглым, самым самовлюбленным и надменным варваром из всех, кого ей когда-либо доводилось встречать. Девушка изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Да, она поддалась на уговоры отца, но никогда не говорила, что ей это понравится!

Между тем слуги накрыли на стол и бесшумно, как привидения, исчезли за дверью, оставив перед ними дымящееся блюдо «харины» – острой жидкой смеси оливок, помидоров, зелени и перца, по краям которого лежали треугольные ломти еще горячего лаваша. На сладкое были поданы медовые пироги и фрукты, а также неизменный мятный чай.

Джабира едва прикоснулась к еде, но вскоре почувствовала, что с ней происходят странные вещи: голова начала слегка кружиться, а во всех членах появилась необъяснимая легкость. Ей уже почему-то не казалось, что она здесь только из-за заключенной сделки, ее дыхание участилось, глаза возбужденно заблестели, а руки, словно сами собой, принялись разглаживать едва заметные складки тончайшего полотна, которым была покрыта постель.

Видя, что с ней творится, Мустафа нахмурился.

– Скажи, красавица, прежде чем прийти сюда, ты пила миндальное молоко? – осторожно спросил он.

– Да, – с глупой улыбкой ответила она.

«О, какой он красивый, как играют мускулы на его сильных руках… О, как я хочу его!» В ее мозгу, сменяя друг друга, бесконечным калейдоскопом вспыхивали и гасли невообразимые сцены неведомых услад, неся сладостную дрожь и желание забыть обо всем, обо всем, обо всем…

– Тебе его приготовила Салима?

– М-м-м-м? – попыталась переспросить Джабира, вырванная из своих сладостных видений.

– Тебе его приготовила Салима? – требовательно повторил Мустафа, еще больше мрачнея.

– Д-да, а что? Р-разве это так важно? – беззаботно ответила Джабира и залилась бессмысленным смехом. – Ну же, чего ты ждешь? Возьми меня, я вся горю!