Лесная невеста

А Зимобор уходил все дальше, вглубь леса, пока не споткнулся о корягу, прикрытую зелеными хвостами пышных папоротников. На эту корягу он и сел, оперся локтями о колени и задумался. Вспомнилось, как в детстве, еще находясь под присмотром нянюшек, они с Избраной, бывало, делили какую-нибудь игрушку, тянули ее каждый себе и кричали: «Мое! Нет, мое!» Доходило даже до драки. Избрана и в детстве была сильной, решительной и упрямой. Плакала она, только если никак не могла добиться своего. И сейчас еще у Зимобора на подбородке белел тонкий, но заметный шрам, вынесенный из этих детских стычек с сестрой. Как именно это случилось, ни он, ни она не помнили, да Зимобор и не распространялся об этом – пусть принимают за след боевой раны. Но ведь сейчас они делят не игрушку – власть, а это судьба каждого из них и судьба всего племени в целом. Не верилось, что все так всерьез. Но вместо злости и досады на Избрану, вдруг из сестры ставшую злейшим врагом, Зимобор ощущал только злость и досаду на судьбу, которой почему-то захотелось столкнуть их лбами. Почему смерть общего отца непоправимо разделяет их, вместо того чтобы крепче связать продолжателей рода? Весь мир, в котором это происходило, казался неправильным, словно длинный дурной сон. Как будто он зашел, сам не заметив, в Навий мир, где все перевернуто и нелепо, и теперь мучительно ищет дверь обратно в Явь. Где его прежний мир, как в него вернуться?

Когда княжеские дети высаживались из ладей, смоляне встречали их на пристани, но стояли молча, только кое-где причитали женщины. Народ собрался со всей ближней округи, где было разбросано немало весей и все уже знали горестную новость. Осиротевшее племя с надеждой смотрело на тех, кто отныне будет его защитой… но кто именно? Люди неуверенно переводили взгляд с одного из детей Велебора на другого, словно искали того, за кем им теперь следовать и на кого надеяться. Основная тяжесть внимания и поклонения еще не определилась, она была как вода, катающаяся по ровному месту и не знающая, в какой угол течь. Перед смолянами были двое мужчин-воинов и одна женщина, носящая имя прародительницы племени. На Избрану тоже смотрели с ожиданием, и Зимобор отметил про себя: не так-то беспочвенны ее притязания, как кажется.

Еще только подходя к дому, они услышали причитающий женский голос. Тело находилось в бане: обмытый и обряженный в лучшие одежды, покойный лежал на меховых одеялах, его мертвые руки были украшены серебряными браслетами и перстнями – варяжские торговые гости платили такими вещами за проезд по волокам. Но его тело было уже не более чем одеждой, которую душа сбросила и теперь смотрит на нее извне, как любой, сняв платье, стал бы на него смотреть со стороны…

На открытом окошке висело вышитое полотенце, одним концом наружу – именно оно служит прибежищем душе, пока она не нашла дорогу на Тот Свет. На лавке рядом был положен хлеб и стояли две чаши: в одной была сыта, то есть мед, разведенный водой, а в другой просто чистая вода – душе умыться. Здесь же сидели несколько женщин во главе с княгиней Дубравкой. Нельзя сказать, чтобы при жизни княгиня с мужем очень ладили, но княгиня хорошо понимала, в чем ее долг. Ее лицо от плача выглядело смятым, глаза опухли, и голос, когда она шепотом поздоровалась с детьми, оказался сорванным от причитаний.

Войдя, Избрана вскрикнула, бросилась к лавке, упала на колени и запричитала. Зимобор постоял немного и вышел.

Он вернулся поздним вечером, когда княгиня с дочерью ушли. Наступала последняя ночь, которую покойный проведет в родном доме. Горела лучина, почти ничего не освещая. На трех лавках сидели три старухи, по обычаю обязанные «сторожить душу», и пели заунывными тонкими голосами:

Увидев Зимобора, они не прервали пения, и он тихо сел на край лавки возле двери. Подходить ближе не хотелось, и он просто сидел, пытаясь уловить присутствие того, кого в этом теле больше не было.

Отец оставался в памяти как живой, и новая встреча казалась такой близкой, что мысли о ней почти излечивали тоску. Вспоминалась мать, которая теперь соединится с отцом среди цветов Сварожьего сада, где им не будет отравлять жизнь упорная ревность княгини. Зимобор даже чуть улыбнулся в полутьме: его родители ушли туда, где княгиня их не достанет. И надо думать, еще довольно долго.

Зато там с ними будет дед по матери, оратай Кореня. Дед был всегда весел, часто смеялся, на внука-княжича глядел с почтением и восхищением, даже с благодарностью, понимая, что освобождением о дани, почетным положением обязан ему, вернее, его появлению на свет. Корени тоже давно нет, но Зимобор видел его так редко – не чаще раза в год, – что потери почти не ощутил. К тому, что нет больше матери, он привыкал года три-четыре. А в то, что и отец его покинул, он не мог поверить даже сейчас, видя перед собой тело.

Три старухи пели, прославляя душу умершего в его нынешней новой жизни:

Да, у князя Велебора теперь другие дела и заботы. А ведь даже ему не приходилось править такой разоренной землей! Зимобор ужаснулся, впервые отчетливо представив, какая тяжесть дел и забот теперь достанется наследнику. За две голодные зимы население сократилось, а выжившее обнищало, поля истощились, а рубить и выжигать новые у многих родов не осталось сил – не хватало мужских рук для этой тяжелой работы. Скотины уцелело мало, домашней птицы вообще почти никакой! От голода и безысходности многие роды, разорившись и поуменьшившись в числе, подались в разбой на реках – разбойничьи ватаги надо вылавливать, обеспечивать безопасность торговых путей, а для этого опять же нужны дружина, оружие, ладьи, кони. А на какие средства, откуда все это брать, если с разоренного населения большой дани не возьмешь?

Старухи тем временем распевали по очереди – видно, начали уставать, – как отец просится у Рода, чтобы отпустил его посмотреть на оставленных детей:

Уголек упал в лохань с водой, зашипел, крылышко пламени на конце лучинки взмахнуло в последний раз и свернулось. Очнувшись от своих мыслей, Зимобор заметил, что старухи уже какое-то время не поют, а спят сидя, две посапывают, одна похрапывает. Прямо в окошко смотрели три яркие звезды – три вещие вилы, поставленные освещать дорогу в Ирий и провожать освободившиеся души. Белое полотенце, перекинутое за окно, казалось дорогой, озаренной звездным светом.

Полночь.

Но не успел Зимобор осознать, что ему пора уходить отсюда, как из окошка повеяло легким, но ощутимым свежим ветерком. И Зимобор остался на месте: его коснулось нечто, сковавшее и лишившее смертного воли. С ветерком сюда влетел прохладный, но сладкий и манящий запах звезд. Что-то спускалось в баню из неведомых и недоступных высот, тем самым поднимая ее из земного мира в надземный.

Что-то шло по белой дороге через оконце, мелькнула одна тень, вторая, третья. Они были слиты, как части единого целого, но каждая несла что-то свое, что делало их такими нужными друг другу.

…Пискнул новорожденный младенец, но сразу затих; прозвенел весенней капелью отголосок девичьего смеха, и вспомнились белые стволы берез, свежий вкус березового сока, прохладная зеленая тень коснулась щеки…