Новосёлы

– Я сам буду жаловаться в домоуправление! – пристукнул палкой Иван Иванович.

– Дядя Дервоед, а вы сказали: «Чур, моё!»? – сунул я нос в разговор взрослых.

– Брысь! – замахнулся на меня профессор.

Кто-то засмеялся. Сразу заговорили несколько человек.

Но о чём шёл разговор, я не знаю.

Появилась внезапно бабушка, вытащила меня за рукав из толпы.

– Умываться надо, есть надо, а он ворон считает!

Бабушка почти бегом тянула меня. Если б я мог оторваться от земли, полетел бы, как планер. И зачем так спешить?

Мне совсем не хотелось домой. Во дворе так интересно!

Да разве может хотеться домой, если надо отдавать записку от Марии Сергеевны, учительницы. Будет родительское собрание в шесть часов. А ещё в записке приписано снизу: «Поговорим и о поведении вашего Жени». Я всё разобрал, всё прочитал – потом уже, когда из школы выскочил. А сначала стоял, зажав записку в кулаке, и слушал, как стыдила меня учительница. Что я такой и сякой и что она будто бы не верит, что я этакий…

«Поговорим о поведении…» А что я плохого сделал, чтобы говорить о моём поведении на родительском собрании? Ну, не писал на первом уроке, рассказывал соседу, что вступил в «Артек». А он: «Куда, куда ты поступил?!» И тут я опомнился и шепчу: «Нигде, никогда, никому и ни за что…» Четыре «ни». Он вытаращил глаза, покрутил пальцем у моего виска, а учительница пересадила меня к Зине Изотовой с Надречной улицы.

На втором уроке я никому не мешал, сидел тихо-тихо, как мышь. Правда, я не писал и не слушал, о чём говорила учительница, и опять попался. Я думал о том, чем бы на перемене удивить Жору и товарищей, чтобы и в классе все поверили в мой чудесный дар отгадчика.

И за это – «поговорим о поведении»?

Бабушка сначала взяла записку, а потом взялась за сердце.

– О, боже! Что ты там натворил? Ой, да ведь я уже опаздываю на собрание!.. – засуетилась она. – А Марина из садика не приведена, не накормлена. А он разинул рот, забаву во дворе нашёл! Ему, видите, хоть трава не расти!

– Бабушка! Я приведу и накормлю!

Подумаешь, важность. Я уже однажды её приводил. А покормить – тоже раз плюнуть.

– Да-да, приведи, Женик. Ты уже большой, и здесь близко. – Бабушка начала перед зеркалом рисовать себе губы помоложе. – Кашу я сварила, остывает… Вот тебе ключ от квартиры, не потеряй, смотри…

Бабушка схватила сумку и – за дверь.

Я вышел за ней во двор. Около электробудки уже не было ни машин, ни людей, стоял только один «Москвич». Женя с отцом подсыпали землю к стенкам своего гаража, притаптывали её ногами. У соседнего дома что-то горячо доказывал незнакомым тётям профессор Дервоед, чертил палкой на асфальтированной дорожке.

В садике я сразу оглох и обалдел. Гам, грохот ложек о тарелки, чашки. Дети ужинали, и такие, как Марина, по три годика, и постарше. За своим столиком верховодила Марина, визжала во всё горло: «Ти-иш-ше!!!»

Из-за столика малыши встали по команде, а бросились из столовой без команды: из передней уже заглядывали к ним папы и мамы.

Маринка скомандовала мне: «Марш умываться!» – и повела за палец в умывальник. Как будто она меня забирала из садика, а не я её. Пришлось показать пример, помыть руки с мылом.

На всех шкафчиках в умывальнике были наклеены картинки. Марина дёрнула ту дверку, что с вишнями. Полотенца на крючке не было! Рванула соседнюю, с яблочком, – есть. Быстренько перевесила на крючок в свой шкафчик и деловито вытерла руки.

В передней опять повела к вишням.

– Когда я была большая, а ты маленький, я тебе всегда помогала обуваться… – начала договариваться она.

– Ладно, не ной – помогу.

Я знал, как она обувает ботинки: час пыхтит над одним, час – над другим. А зашнуровывает – то узел сделает, зубами не разгрызёшь, то палец привяжет к ботинку да ещё и кричит: «Что, так и буду ходить в три погибели, привязнутая?» А то разозлится, сбросит ботинки – «Пойду босяками!»

Только дяди, тёти и старшеклассники забирают из садика детей, один я из второго класса. Галдёж – как в школе на перерыве!

– Носка одного нет! – захныкала Марина.

Я обыскал шкафчик, заглянул в соседние, ощупал рукава и карманы пальто, проверил ботинки – нет!

– Пойдёшь в одном, подумаешь… – говорю я. – Тебе лишь бы похныкать.

– У-у-у… Как я буду жить с одной ногой!

На ногу без носка ботинок обулся легко. А вторую, наверно, целый час обували. На лбу и носу у нас повисли капли пота… И хоть бы уж Марина молчала, а то: «Ой, нога хрустнула! Ой, нога покрошилась!»

Надевали пальто – бант развязался.

– Не хочу ходить махлатая! – затопала ногами Марина.

Не стал завязывать бант – оторвал совсем, немножко с волосами. Спрятал в карман. Без банта дойдёт, принцесса такая…

Марина шла и хромала, как инвалид войны. Но шла – начал накрапывать дождь, и все дети попрятались в подъезд. Один Вася шлёпал по лужам, расплёскивая сандалетами воду на асфальте. На крыльцо и первый этаж я нёс Марину. Если б имел ещё две руки, зажал бы ей ноги, а то колотила меня ботинками по коленкам.

Ух!.. Наконец-то мы дома…

Раздел, снимаю ботинки… Что такое? На правой ноге два носка. Сунул Марине под нос оба.

– Видела? «Носка-а-а нет…» Если б десять было, тоже на одну ногу напялила?

– А я не виновата, они оба правые.

– Правые, левые… Скажу маме, чтоб в ясли тебя отдала, а не в сад.

Осталось только одно – покормить.

Чтоб не гоняться за ней с ложкой по квартире, я усадил Марину на подоконник. Будем смотреть, с какими зонтиками ходят тёти, и кормиться.

– Синий… Красный… Чёрный… – называла Марина.

Ложку с манной кашей увидела уже у самого рта. Круть! На щеке начертилась белая полоса, а ухо манка замуровала ровно с краями.

– Ой, ухо сварится!

– Каша не горячая, не ври! А будешь вертеться, то и другое залеплю.

– Да-а, не горячая! Если б сам был залепнутый, то знал бы… Что, я так и буду с вареным ухом жить?

На щёку и на ухо я израсходовал две мои промокашки – из письма и из математики. Принёс ещё и папины «качели». Есть у него такие, из пластмассы, снизу, наверно, сто промокашек нацеплено.

– Ой, я оглохнутая!

А-а, ещё и в ухе каша осталась. Ну, это пустяк. Найти бы только булавку. У мамы, кажется, где-то была…

Выбрасываю из маминого шкафа платья, ощупываю их. На некоторых остаются белые пятна от каши… Ура, есть!

Всё… Порядок… Можно набирать вторую ложку. Марина зажимает рот руками, наклоняется.

– Разогнись, а то в волосы накапает.

– Не в волосы, а за воротник. Постуди!

Стужу, дую на кашу. Не поворачивается ко мне.

– Ой, ракета летит! – кричу я.

– Где? – вскинулась Марина.

Р-раз! – кашу в рот. Попал!..

Марина не глотает, держит кашу за щекой, как обезьяна, стучит ногами по подоконнику. Подношу третью ложку…

– У-у-у-м-м… – вертит она головой.

– Что ты мяукаешь, как кошка? Раскрывай рот, некогда мне с тобой возиться.

– Я не клошка… У меня не-э-ту хлоста. И улши, видишь, где? А у клошков сверлху…

Пока говорила, каши во рту стало меньше. Ем сам, показываю пример, причмокиваю.

– Ах, как вкусно! Съем всё сам.

– Не воспитывай у ребёнка жадность.

– Я не воспитываю, ешь быстрее!

– Сам ешь, поправляйся. А то кожа да кости.

– А ты почему не хочешь?

– Потому что круглая земля…

– Кто тебя научил так отвечать?

– Сама научилась. В садике воспицацальница Ольга Петровна так говорит.

Забыла про ложку Марина… Я р-раз! – четвёртую. Под нос!

Марина вытаращила глаза, разинула, задыхаясь, рот. Н-на! Сунул и пятую…

– Чхри! – чихнула Марина. – У-у, чуть язык не откусила! – завыла она.

Каша заляпала стекло, подоконник, Маринины ноги, чёрный лакированный стол и мне глаза.

Схватился за глаза, а кружку с кашей – на окно. Бренк! Мимо, наверно, поставил… Ещё два раза по полу перекатилась кружка.