Новосёлы

Вдруг я перестал думать о собаке. За столом было тихо-тихо… Все смотрели на меня как ненормальные.

– Не ест… И улыбается сам себе… – шептала мама. – Иван, ты видишь, какая у него улыбка странная? Повредил-таки голову… – Она опять всхлипнула, наклонилась ко мне, начала ощупывать мой лоб, целовать. – Ей-богу, у него температура. В постель, сейчас же в постель! Иван! Звони в «Скорую помощь»!

Мне не дали даже хорошо поесть, повели укладывать. Я шёл и улыбался, как дурак: пусть звонят, пусть вызывают хоть тысячу врачей. Я их не боюсь. И уколов не боюсь…

У ме-ня бу-дет со-ба-ка!!!

НОВОСЁЛЫ – НАРОД ВЕСЕЛЫЙ

Утром меня подняла бабушка.

– Та-ак, разбудить в девять… Сделано! – смотрела она в бумажку. – Измерить температуру… Измерим, где только градусник?.. Третье: помазать зелёнкой… Помажем! Дальше: накормить… уроки…

Бабушка исполняла мамину инструкцию пункт за пунктом, пищи не пищи…

А вот Васю никто не мажет ни зелёнкой, ни йодом, ни клеем «БФ-6». На нём само заживает, как на собаке.

Так говорила, я слышал, его мама – ночная сторожиха. После дежурства она спит до полудня, и Вася предоставлен самому себе. Редко видит Вася и своего отца: он шофёр, собирает, позванивая колокольчиком, мусор по дворам. Сигналить запрещено в городе, и он сам придумал – колокольчик…

А у меня всё время кто-нибудь дома – или бабушка, или мама. Они ходят на работу в разные смены на одну и ту же обувную фабрику, а меня передают одна другой, как спортсмены палочку-эстафету. Только мама не шьёт обувь, она медицинская сестра. А папа – инженер. Он приходит с работы поздно вечером, да и дома что-то чертит на большущих листах бумаги. Мой папа – ра-ци-о-на-ли-за-тор.

Не бывает днём дома и Маринки. Её отводят в детский сад, когда я ещё сплю.

Бабушка дошла до пункта – «накормить!». И я ем, завтракаю. Пил как раз какао – послышался звонок в дверь.

– Женя выйдет? – раздался тонкий голосок Васи.

Я уже учил уроки, а Вася опять затрезвонил.

– Жека выйдет?

– Выйдет, выйдет, – сказала бабушка. – Ты разве дома не ночевал, что так рано звонишь?

– Дома… – ответил Вася. Он, наверно, попробовал просунуть в дверь голову, и бабушка на него накричала.

А я к двери не подходил. После вчерашнего мне совсем не хотелось видеть этого нахалёнка. Из-за него жгли меня йодом, кололи уколами (кольнули раз, а «скорая помощь» вообще ничего не делала, но какая разница?). И после всего этого он ещё нос суёт в дверь, дружком прикидывается!

«Выйду – тресну по затылку…» – решил я.

Вышел я только через час.

– Г-гы, ну и разукрасили! – развеселился Вася.

Я забыл о своём намерении.

– Если б у тебя было перетрясение мозга, то не так бы измазали. Целый литр йода израсходовали б!

– Как это – перетрясение? – заинтересовался Вася.

– А так! Всё шиворот-навыворот в голове перевернулось. Моя мама медик, она знает. Какой, например, сегодня день?

– Четверг.

– Хо, если бы четверг! Это для тебя четверг, а для меня – среда. Потом что идёт?

– Ну, пятница.

– Ну да – пятница! Вторник, а не пятница.

– Так ты что – будешь жить назад, а не вперед?

– Выходит, так.

– А ты будешь уменьшаться или расти?

– Хо, расти, конечно, буду.

Не хватало ещё, чтоб уменьшаться! Тогда что же получится: Вася пойдёт в первый класс, а я из второго – тоже в первый? А потом меня в садик поведут, а потом в ясли? Ой-ё-ёй, что-то не то придумал…

– А ты будешь знать, что с кем было раньше?

– Конечно, буду! Что потом будет – нет, а вот что раньше – пожалуйста.

– Ух ты!.. – позавидовал Вася. – Посмотрел на человека – и всё уже про него знаешь. А скажи, что я недавно ел?

– Что? Печенье!

Ну, это каждый мог угадать. На губах и на щеках Васи налипло крошек – страх!

– Не печенье, а пряник.

– Всё равно сладкое. А ещё я могу сказать, что ни вчера, ни сегодня ты не умывался.

– Аг-га-а… – растерянно бормотнул Вася.

Чудак рыжий… Да у него на лице всё написано. Ещё вчерашние следы пота остались. После футбола.

– И-и… И долго так с тобой будет? – кивнул на мою голову Вася.

– Не знаю… Мама лечит – йодом мажет, зелёнкой…

Пока мы так разговаривали, успели спуститься с четвёртого этажа на третий.

На третьем этаже стук-грохот. Около одной двери – № 11 – хлопочет дядя-плотник, а по площадке похаживает толстенький краснощёкий человек. Шляпа на затылок сдвинута, седые волосы подстрижены ёжиком, в руках держит палку с резиновым наконечником. Точь-в-точь мистер Твистер! Только мистер Твистер в книжке немного помоложе, а этот не иначе как пенсионер.

Вчера ещё, я хорошо помню, дверь была совершенно голой, а сегодня уже обита коричневой клеёнкой. Вставлен глазок – смотреть изнутри, кто звонит. Дядя-плотник прикладывает к двери медную пластинку, а мистер Твистер выпячивает грудь, откидывает назад голову и командует:

– Выше немного! Ещё выше! Много, назад… Косо!

Наконец плотнику разрешили прикреплять пластинку. Я прочитал вслух, чтоб и Вася знал, что написано на этой блестящей пластинке, – первая строчка красивыми рисованными буквами, а ещё две – печатными:

Так его, значит, зовут. Ну и фамилию же себе выбрал – Дервоед! Нет, чтобы Хлебоед, Грушеед или Консервоед, а то – Дервоед!

На лестничной площадке стоит ящик с различным инструментом, набросано щепок. Наверно, профессор опять менял замок. Вася не видел, а я видел: в первый день, когда всё таскали вещи, Иван Иванович сам ставил внутренний замок. На него ещё тогда кричала из квартиры тётя: «Опять меняешь! Ты думаешь, твой замок лучше?»

Я дёрнул Васю за рукав – «Смотри на меня!», а сам зажмурился, наморщил лоб, как будто сильно задумался.

– Дядя Иван Иванович, а правда, что вы уже один раз меняли замок в этой квартире? – спросил я у профессора.

– Менял, детка, менял. А что ж, довериться тому, что они на один стандарт наставили?

Я дёрнул за рукав Васи сильнее: «Видал?»

– Дядя профессор, вы боитесь, что вашу тётю украдут? – опять спросил я.

Иван Иванович закашлялся, как будто ел и крошка не в то горло попала, махнул на нас палкой. Мы сбежали на один пролёт ниже – не понимает шутки дядя с весёлой фамилией!

– Этот замок… Кхы, кхы! Замок лучший попался… – откашлялся Иван Иванович. – Разве найдёшь теперь толковый замок? Только от добрых людей, а вор любым гвоздём откроет, – оправдывался он перед плотником.

– Не прибивай ты её! Не позорь себя перед людьми!.. – долетел из квартиры голос Дервоедовой жены.

– Не суйся, куда не просят! – закричал профессор.

И почему Иван Иванович на всех злится? За что – на меня? Неужели я и в самом деле стал каким-нибудь волшебником-угадчиком? Вот здорово, хоть в цирке выступай!

Я в цирке однажды видел такого фокусника. Отвернулся он от людей, завязали ему глаза чёрным платком. А зрителям дали спрятать записную книжечку. Сначала один дядя спрятал её в карман, а потом тайком передал ещё дальше, на последний ряд. Глаз циркачу не открывали, он и пошёл так, с завязанными, по рядам. Осторожно, чтоб не споткнуться, не наступить кому на ногу. Шёл и тихонько помахивал перед собой левой рукой. И нашёл ту тётю, что припрятала книжечку. «У вас?» – спрашивает. «У меня!» – отвечает она. «Обождите, я ещё скажу, где она у вас спрятана… Вот в этой синей сумочке!»

Что тут только началось в цирке! Я так аплодировал, так аплодировал – чуть руки себе не отбил.

А циркач сказал, что он видит… пальцами левой руки. Пальцами! И тогда его спрятали, не развязывая глаз, за чёрную стенку, он только руки просунул в круглые дырки и держал их над столиком. А зрители собрали всякой всячины – расчёски, зажигалки, ключи, записные книжки, губную помаду, броши, книги… Целую груду всякой мелочи положили ему на столик помощники и отошли в сторонку, сели среди зрителей, чтоб не подумали, что ему подсказывают. А тот маг-волшебник поводил над вещами пальцами туда-сюда и назвал, что лежит, какого оно цвета и размера, даже заголовки книг прочитал. И ничего пальцами не трогал! И не подсматривал!