Святая (ЛП)

Она торжественно кивает. – Конечно. Естественно, я буду. – Улыбается. – Ух ты. Ни разу таких не видела. – Она смотрит на меня. – Не говори, что все время знала об этом.

- Я узнала вчера. Когда он пришел.

- Ух ты.

- И не говори.

Она поворачивается к отцу с деловым видом: - Итак. Что вы думаете о Енохе?

Он размышляет около минуты. – Он был хорошим человеком. Мне он нравился. Хотя, он позволял ужасно собой пользоваться.

Очевидно, она имела в виду книгу.

Он говорил о человеке.

- Так ты не Квортариус, - говорит она. Что-то в ее тоне заставляет меня посмотреть на нее. Ее лицо невыразительно, словно она очень не хочет показывать свои чувства.

Завидует. Ого, она завидует. Я чувствую это, даже не напрягаясь. Все это время она думала, что из нас двоих она самая сильная. Она же Димидиус, а я Квортариус, и ей это нравилось.

А теперь…она даже не знает, как назвать то, кем я являюсь. И здесь мой отец: красивый, сильный и добрый, он волнуется за меня, а еще из него можно вытянуть гораздо больше информации, чем изо всех пыльных книжек в мире. Потому что мой отец старше всех пыльных книжек в мире.

Ее зависть в моем мозгу кажется чем-то вязким.

- Ладно, давайте не будем драматизировать, - говорю я. – Это не так уж и важно.

- Это очень важно! – восклицает она, затем быстро втягивает в себя воздух. – Ты читала меня. Ты использовала свою эмпатию.

- Прости. Но твои эмоции в отношении меня довольно гадкие.

- Ты не можешь так поступать, - говорит она, затем вспоминает, что мой отец тоже здесь и замолкает. Ее лицо бледное, как алебастр, затем от ее волос внезапно отскакивает яркая голубая искра, похожая на одинокий фейерверк в темном проходе театра.

- Ничего не могу с этим поделать, - говорю я.

Да, она злится.

- Было приятно с вами познакомиться, мистер Гарднер, - говорит она, - но мне нужно возвращаться к репетиции. – Она смотрит на меня. – Ты знаешь, где выход.

- Отлично. – Я направляюсь к двери. – Пошли. Мы закончили.

- Мне тоже было очень приятно, Анжела, - говорит отец.- Точно так тебя и описывала Мэгги – слишком удивительная для человека, которому пришлось справляться с таким в одиночку.

- Спасибо, - говорит она немного пискляво, не в состоянии сохранять свою позицию оскорбленного достоинства рядом с ним.

Да, мой папочка – волшебник.

Он учит меня становиться невидимой. Ну, может, учит – это слишком громко сказано. Это сложно, и связано с преломлением света. Он рассказывает мне об этом, словно это некая формула, которую какой-нибудь гений однажды нацарапает на окне маркером. Я не понимаю и половины, но внезапно он делает это. Он делает нас обоих невидимыми, что дает возможность летать, где хочется, и никто не будет показывать пальцем в небо и говорить: «Смотрите, ангел!» Это даже лучше, чем теория Джеффри о белой птице.

После Анжелы я все еще в плохом настроении, но очень сложно оставаться сердитой, когда отец излучает радость, и я лечу с ним, ветер несет меня, словно звуки музыки. Я так давно не летала, что боялась, что позабыла, как это делается, но с отцом это оказалось так же просто, как дышать. Мы опускаемся вниз по спирали, направляясь к вершинам деревьев. И взмываем ввысь, разбивая клубы облаков, все выше и выше, пока воздух вокруг нас не становится разряженным. Мы парим.

Мы останавливаемся у салона автомобилей в Айдахо-Фоллс. Приземляемся за зданием, сначала отец, потом я, и он же снова делает нас видимыми.

Анжела бы описалась от восторга, если бы это увидела, думаю я. Поделом ей.

Но я тоже завидовала. Все это время, думая, что она сильнее, у нее все получалось. Она знала все раньше, чем я, даже о смерти мамы. Она первой научилась летать. Она могла поменять форму крыльев. Она встречала настоящего ангела и провела лето в Италии.

- Не думай об этом, - говорит отец. – Ее реакция естественна. Так же, как и твоя ранее.

- Ты читаешь мысли?

- Я могу. Но мне проще читать чувства. Как и тебе.

Как и мне. Ничего не могу с собой поделать, но трясу головой от сумасшедшей мысли, что мы с ним похожи, даже в таких мелочах.

- Итак, мы в Айдахо-Фоллс, - я смотрю на часы. Четыре часа по полудню. Нам понадобилось двадцать минут, чтобы долететь сюда. На машине дорога бы заняла более двух часов. Мы летели быстро.

- Что мы здесь делаем? – спрашиваю я.

- Хочу купить тебе новую машину.

Какая нормальная девчонка смогла бы отказаться?

Оказалось, отец умеет торговаться. Уверена, мы заплатили самую низкую цену за тот новый белый «Субару Форестер», на котором поехали домой.

Я веду машину, потому что он уже давно этим не занимался. Я задаюсь вопросом, станет ли это привычным, проводить с ним время. Или он исчезнет, как только не станет мамы.

- Я буду здесь так долго, как ты захочешь, - говорит он. – Не каждую минуту, в твоем восприятии, но ты всегда будешь чувствовать, что я рядом.

- Дело во времени, да? Точно, мама пыталась объяснить.

- Для тебя время похоже на линию, проведенную на бумаге, череда событий. От А до Б, от Б до С, один момент сменяется следующим. Там, откуда я пришел, нет линий. Мы и есть бумага.

- Ладно, теперь я вообще сбита с толку. – Я заворачиваю в магазинчик «Рейни Крик» на заправку.

- Когда-нибудь ты поймешь.

- С нетерпением этого жду.

- Где мы? – спрашивает он.

- Лебединая долина. Ты должен попробовать их квадратное мороженое в рожке.

- Квадратное мороженое? – повторяет он, лицо снова ничего не выражает, словно это еще одна вещь, которую он не делал уже многие годы.

- Видишь, ты же ничего не знаешь. Я тоже собираюсь тебя кое-чему научить. – Мы покупаем рожки с мороженым, которое имеет идеальную форму куба, благодаря специальной ложке. Отец выбирает шоколад и мяту. Я заказываю клубничное.

- Когда ты была маленькой, ты была моей клубничной девочкой, - говорит он, когда мы выходим из магазина. – Твоя мама выращивала клубнику на заднем дворе в Маунтин-Вью, и, если мы нигде не могли тебя найти, то знали, что ты должна быть там, поедаешь клубнику, перепачкавшись в соке. Твоя мама потратила много времени, выводя пятна с твоей крошечной одежды.

- Я этого не помню. – Я обхожу здание, заходя с торца, где стоят скамейки.

Сижу. Около минуты он стоит рядом, затем садится ко мне. Мы смотрим вдаль на гаснущий свет в горах, слушаем журчание маленького ручейка, бегущего где-то поблизости, звуки машин, проезжающих по шоссе, все вместе они создают определенную мелодию. – У меня не много воспоминаний, - признаю я.

- Знаю. Ты была очень маленькая.

- Я помню, как ты брился.

Он улыбается. – Да. Тебя это очаровывало. Тебе хотелось попробовать самой. Твоей маме пришла в голову чудесная идея, вырезать тебе бритву из старых кредитных карт, и ты сидела на столике в ванной и брилась вместе со мной.

- Странно, что ангелу приходится бриться.

Он потирает свой гладкий подбородок. – Не приходится. Хотя, иногда моя профессия вынуждает носить бороду.

Его профессия. Я прокручиваю в голове эти слова.

- В те дни с твоей мамой, для меня все было по-другому, если говорить о физиологии. Мне приходилось бриться, мыться, есть и пить.

- А сейчас?

- Я могу. Но это не обязательно, - он откусывает большой кусок мороженого, хрустя вафлей. Оно пачкает его подбородок, и он пытается стереть его. Я подаю ему салфетку.

- Потому что ты в другом теле.

- Каждый из нас состоит из двух частей, - говорит он, - души и тела.

- Значит, тело реально. А душа…призрачна, - говорю я.

- У людей. Тело твердое, а душа невидима. До тех пор, пока они не будут разделены, и тело не превратится в прах, а душа не попадет в другой мир. Тогда и душа становится твердой.

- А как у меня? – спрашиваю я. – На что похожа моя душа? Ты ее видишь?

- Она прекрасна. – Он улыбается. – У тебя чудесная душа. Как и у твоей мамы. – Уже почти полностью стемнело. В нескольких футах от нас начинает стрекотать сверчок. Я думаю, что нам пора идти.