Ведьма

Церковный суд в Пуатье осудил Грандье на покаяние и на изгнание из Лудена. Как священник он был обесчещен. Гражданский суд пересмотрел дело и оправдал его. За него стояла кроме того духовная власть, от которой зависел город Пуатье, бордоский архиепископ Сурди. Этот воинственный прелат, адмирал и храбрый моряк настолько же, если не больше, чем священник, только пожал плечами, выслушивая рассказ о его грешках. Он объявил Грандье невиновным, советуя ему в то же время покинуть Луден.

Этому совету неблагоразумный кюре, однако, не последовал. Он хотел насладиться своим торжеством на самом поле битвы и хвастать им перед дамами. Шумно и демонстративно вернулся он в Луден.

Все глядели на него из окон.

Он шел с лавровой веткой в руках.

Не довольствуясь этой безрассудной сценой, Грандье стал угрожать, требовать удовлетворения.

Его враги, теснимые, очутившиеся в свою очередь в опасности, вспомнили дело Гоффриди, когда дьявол, царь лжи, был почетнейшим образом реабилитирован и признан правдивым свидетелем, достойным доверия как церкви, так и королевских чиновников. В порыве отчаяния они обратились к дьяволу, и он поспешил на их зов.

Он появился у урсулинок.

Замысел смелый! Но и сколько зато заинтересованных в успехе!

Игуменья видела, как ее бедный и темный монастырь привлекает к себе внимание двора, провинции, всей страны. Монахи мечтали о победе над своими соперниками, священниками. Они видели здесь возрождение битв с дьяволом, происходивших в минувшем веке, часто (как в Суассоне) на церковной паперти, вспоминали ужас и радость толпы, когда Бог побеждал, когда дьявол был вынужден признаться, что «Бог воплощается в Таинстве», вспоминали унижение гугенотов, которых переубеждал сам дьявол.

В такой трагикомедии заклинатель бесов замещал Бога или по крайней мере архангела, поражающего дракона. Он спускался с эшафота в изнеможении, обливаясь потом, но торжествующий, несомый толпой на руках, благословляемый женщинами, плакавшими от радости.

Вот почему нельзя было обойтись без некоторой доли колдовства в таких процессах. Интересовались только дьяволом. Правда, не всегда можно было видеть, как он выходит из тела в виде черной жабы (как в Бордо в 1610 г.). Зато по крайней мере почти всегда вознаграждала великолепная обстановочная пьеса. Суровое уединение Мадлены, ужасы Сен-Бома подготовили почву для успеха прованского процесса. Луден мог гордиться шумом и бешеной вакханалией огромной армии заклинателей, разбившихся на несколько партий. Наконец, Лувье, как мы увидим, придумал для оживления этого несколько потрепанного жанра ночные сцены, где дьяволы в костюме монахинь при свете факелов раскапывали ямы и извлекали спрятанные там чары.

Луденское дело было начато игуменьей и сестрой-послушницей. С ними случались припадки, и они произносили какие-то дьявольские фразы. Другие монахини подражали им, в особенности одна, смело взявшая на себя роль Луизы Марсельской, – настоящий дьявол Левиафан, демон интриги и обвинения.

Весь маленький городок вмешался в дело. Монахи всех цветов завладевают монахинями, разделяют их на партии, изгоняют беса сразу из трех или четырех. Они разделяют между собой и церкви. Капуцины занимают две. Народ массами валит к ним, в особенности женщины, и в этой охваченной страхом и тревогой аудитории не одна кричит, что и она чувствует дьявола. Шесть городских девушек оказываются одержимыми. Под влиянием одного только рассказа об этих ужасающих делах в Шиноне объявляются две одержимые.

Об этой истории говорят везде: в Париже, при дворе. Королева-испанка, впечатлительная и благочестивая, посылает своего священника. Даже больше. Лорд Монтегю, закоренелый папист, ее верный слуга, который все видел и всему поверил, доложил обо всем папе. Совершилось, несомненно, чудо. Он видел раны на теле монашенки, стигматы, отмеченные дьяволом на руках игуменьи.

Как отнесся к этому делу французский король? Благочестие направляло его мысли специально на дьявола, на ад, располагало его к страху. Говорят, Ришелье с восхищением занимался этой историей. Мне это кажется сомнительным. Дьяволы были испанского происхождения и принадлежали к испанской партии. Они были не чужды политики, а их политика была направлена против Ришелье. Может быть, он их боялся. Он засвидетельствовал им свое почтение и послал свою племянницу в доказательство своего интереса.

Двор верил, город Луден не верил. Дьяволы, жалкие подражатели марсельских демонов, повторяли утром, чему их учили вечером по известному руководству отца Микаэлиса. Они не знали бы, что сказать, если бы старательно исполненная ночная репетиция дневного фарса не подготовляла и не научала их выступать перед народом.

В дело вмешался суровый чиновник, гражданский судья; он разыскал мошенников, угрожал им, донес на них. Таково же было и молчаливое мнение бордоского архиепископа, к которому апеллировал Грандье. Он послал регламент как руководство для монахов, чтобы положить конец их произволу, а его хирург осмотрел девушек и нашел, что они не одержимы, не безумны, не больны. Кем же они были? Без сомнения – мошенницами!

Так продолжается в этом столетии прекрасный поединок врача и дьявола: наука и свет вооружаются против мрака и лжи. Мы видели Агриппа и Вейер начали этот поединок. Некий доктор Дункан мужественно продолжал борьбу в Лудене и бесстрашно заявил, что все дело с начала до конца достойно смеха.

Дьявол, которого считали таким бунтовщиком, испугался, замолк, потерял голос. Однако страсти слишком разбушевались, чтобы дело могло остановиться. Волна сочувствия к Грандье поднялась так высоко, что осаждаемые превратились в нападающих. Родственник обвинителей, аптекарь, был обвинен богатой девушкой в том, что он назвал ее любовницей священника. Он был привлечен за клевету и присужден к публичному покаянию.

Игуменья была на краю гибели. Не трудно было бы доказать то, что потом видел один из свидетелей, а именно, что стигматы были просто нарисованы и каждый день подновлялись. Ее спас ее родственник, королевский советник Лобардемон. Его как раз назначили сравнять с землей луденские форты, и он добился того, что ему поручили и суд над Грандье. Кардиналу дали понять, что обвиняемый священник и друг луденской сапожницы, одной из многочисленных агентш Марии Медичи, стал секретарем своей прихожанки и под этим именем опубликовал подлый памфлет.

Ришелье, впрочем, хотел бы игнорировать всю эту историю, если бы мог. Капуцины, отец Жозеф спекулировали на этом. Если бы Ришелье не обнаружил достаточного рвения, он навлек бы на себя нарекания короля. Некий Килье, внимательный наблюдатель, предупредил Ришелье. Но тот боялся его выслушать и принял его так плохо, что тот счел благоразумным скрыться в Италию.

Лобардемон прибыл 6 декабря 1633 г., а с ним вторгся в город террор. Облеченный бесконтрольной властью, он был как бы заместителем короля. Все силы государства – огромная дубина была пущена в ход, чтобы убить муху.

Судьи были возмущены, гражданский судья предупредил Грандье, что завтра его арестует. Тот не обратил внимания на предупреждение и позволил себя арестовать. Он был немедленно же без суда и следствия брошен в анжерскую тюрьму. Потом его извлекли и поместили – где? – в доме одного из его врагов, который велел замуровать окна его комнаты. Гнусное испытание, которому подвергали тело колдунов, вонзая в него иголки, чтобы найти печать дьявола, было совершено руками самих же обвинителей, заранее вымещавших на нем свою злобу, предвосхищавших наслаждение казнью.

Его влекут по церквам на виду у монахинь, которым Лобардемон вернул речь. Перед ним настоящие вакханки, которых осужденный аптекарь поил напитками, бросавшими их в такую ярость, что однажды Грандье чуть не был ими растерзан. Не в силах сравниться в красноречии с марсельской одержимой, они заменяли его цинизмом. Что за отвратительное зрелище эти монахини, которые пользуются мнимыми дьяволами, чтобы на глазах публики дать волю своей бешеной чувственности. Но именно это заставляло публику приходить массами. Приходили слушать из женских уст слова, которые ни одна женщина не отважится произнести.