Русский Харбин

19 сентября 1921 года соединившиеся части — корпус Бакича и отряд Кайгородова — на совместном совещании командиров приняли решение атаковать окруженных красных и направить ударную группу в составе семисот человек при поддержке пулеметов в центр сил окруженного противника. Командование ударной группой генерал Бакич поручил есаулу Кайгородову. Однако взятие хорошо укрепленного монастыря не удалось ни ударной группе, ни последующим приступом, организованным при непосредственном командовании генерала Бакича. Осада затянулась до начала октября, когда резко похолодало, пошел снег, и плохое обмундирование белых уже не могло хорошо защитить от пронизывающего ветра и постоянных осадков. Положение осажденных красных тоже было нелегким: из-за холодов начались простуды и заболевания, медикаментов почти не было, а на всех был всего один врач. Видя, что дальнейшее промедление смерти подобно, Байкалов стал планировать вылазку небольшими силами, чтобы, по возможности, прорвав оцепление белых, попытаться вырваться из осажденного монастыря. Помощь пришла неожиданно: со стороны советской границы к монастырю продвигались силы красных, которые при поддержке артиллерии атаковали осаждавших, вынудив их снять осаду и уйти в бескрайние монгольские степи.

Что же касается ситуации в Урянхайском крае, то она осложнялась многолетним шатким статусом русской власти на этой территории, еще в 1914 году объявленной находящейся под протекторатом Российской империи. Населявшие край урянхи не признали над собой власти российского императора. Восточная часть Урянхая — Сальджакский и Тоджинский хошуны — исторически тяготели к Монголии, а хошуны Бэйсэ и Даа подумывали о присоединении к Китаю. И лишь только Ойнарский хошун был не прочь присоединиться к России. В 1920–1921 годах находившиеся в Урянхайском крае русские беженцы и разрозненные группы военных, занесенные провидением в этот «медвежий угол», организовавшись в отряды самообороны, время от времени вовлекались в вооруженные стычки с красноармейскими отрядами, находившимися в русском селе Усинском, граничившим с Урянхайским краем. На них и сделал ставку атаман Казанцев, еще до своего похода обратившись к ним с воззванием избавить не только Урянхай и Сибирь, но впоследствии и всю многострадальную Россию от «безбожников, извергов, насильников — коммунистов». Любопытно, но ведущие вялотекущую войну с красными русские беженцы и военные в Урянхае не восприняли этого призыва, иными словами, не устремились записываться в ряды отряда атамана Казанцева. Прибыв в июле 1921 года в Урянхай со своим отрядом и значительным обозом, Казанцев объявил мобилизацию, давшую его отряду пополнение в количестве 400 человек из племени урянхов. Этого ему показалось недостаточным, и атаман стал угрожать силой присоединить урянхов всех хошунов, без учета их исторических предпочтений, к русскому отряду. Ответом послужило ночное нападение на юрту Казанцева группы урянхов, едва не забивших самого атамана до смерти подвернувшимися под руку кольями. Чудом вырвавшись из их рук, атаман стремительно выбежал под мирно горящие над его головой звезды, оседлал коня и в сиреневых ночных сумерках пустил его галопом в сторону Улясутая. Наутро завербовавшиеся в отряд урянхи разошлись по родным хошунам, а русские в недоумении повернули назад, в тщетной надежде отыскать убежавшего атамана, потерявшегося в бескрайних монгольских просторах.

Однако вернемся к «настоящим белым» и к драматическому эпизоду их осеннего отхода за пределы Отечества в пространства Китая. Части генерала Бакича, прорвав у реки Кобук заслоны красных войск, перешли с территории Китая в Монголию, где после 3-дневной осады ими был захвачен городок Шара-Сумэ, в боях за который погибло 1000 человек. Буквально по пятам корпуса Бакича шли конные части монгольских большевиков под командованием Сухе-Батора. Две с лишним тысячи казаков корпуса, не выдерживая темпов переходов и марш-бросков по монгольским пустыням, были вынуждены остановить столь стремительный ход отступления и сдаться на милость преследователей. Оставшуюся часть корпуса Бакичу удалось отвести в сравнительно тихий район монгольского Алтая. Еще одна часть бывшего корпуса, оставшись в Советской России, перешла на службу в Красную армию или подалась в «народные партизанские отряды», участвовавшие впоследствии в красном терроре против «тайных белогвардейцев» и «семеновских шпионов». Вплоть до своей сдачи в плен монголам части Бакича еще продолжали вооруженную борьбу против большевиков, иногда объединяясь для этого с частями барона Унгерна. После перехода китайской границы и сдачи оружия китайской пограничной страже отряд генерала Бакича был размещен в военном лагере, устроенном под открытым небом на правом берегу реки Эмиль, в 40 верстах от Чугучака. Эта встреча двух народов во многом предвосхитила модель взаимоотношений двух народов в Китае — русской политической эмиграции и местной администрации — и прекрасно характеризовала условия жизни «на чужбине среди неприветливого чужого народа», как писал исследователь истории русского исхода в Китай. Для надзора за русскими военными китайцы учредили военную комендатуру при лагере, взяв под свой контроль снабжение интернированных офицеров и солдат продовольствием. Продукты отпускались китайскими интендантами лишь за наличный расчет, однако, как и следовало ожидать, при исправной оплате не всегда доходили в неприкосновенности до голодающих обитателей лагеря, отчасти разворовываясь, отчасти прибывая в меньших количествах. Протестовать было бессмысленно, ибо это ставило и без того натянутые отношения на грань вражды, а до командования корпуса доходили слухи о том, что за деньги китайские губернаторы могли разрешить красным совершать карательные рейды в границах своих владений, чтобы расквитаться с противником. Как и в далеком Галлиполи, лишения и трудности, переживаемые обитателями лагеря, побуждали их искать лучшей доли в других местах. Китайские власти тому не препятствовали и даже поощряли отъезд солдат и казаков, чтобы поскорее распылить пусть и безоружный, но остающийся для них грозным корпус русского генерала Бакича в количестве 6000 человек. Для ускорения его роспуска местные китайские власти стали даже давать разрешения для выезда в другие части Китая офицерам и генералам корпуса, чтобы оставшиеся без командиров нижние чины могли быть беспрепятственно вытеснены в Россию. Среди прочих выдаваемыми бумагами воспользовались генерал И. Ф. Шильников, уехавший в Харбин, и поручик Леонид Святин, ставший впоследствии преосвященным Виктором, епископом Пекинским и Китайским. Остававшиеся в лагере немногочисленные офицеры, казаки и солдаты в ожидании лучшей доли пытались наладить свою жизнь по образу и подобию того, что примерно в те же годы происходило с остатками Русской армии барона Врангеля в Галлиполи и с донскими казаками генерала Абрамова на пустынном греческом остове Лемнос. Люди из корпуса Бакича обустраивались на десятиверстном, пустынном пространстве у реки Эмиль, возводя ветхие постройки из кустарника, формирующие импровизированные улицы, тянущиеся к главной части городка — госпиталю Красного Креста. Одна из них именовалась Атаманской улицей, другая — Невским проспектом. Были еще две, по названиям своим не уступавшие последней — улица Поэзии и Грусти и улица Любви. «Порой можно было услышать в лагере звуки балалайки или гармони, пение отдельных русских песен. Составилась небольшая любительская драматическая труппа, которая ставила спектакли… Жизнь есть всюду жизнь, и здесь, в лагере… происходили и романы, которые порой закреплялись законным церковным браком, при содействии походного священника»,[12] — утверждал современник событий.

В сентябре 1920 года генерал Бакич возобновил переговоры с китайскими властями о разрешении передвижения всех пожелавших того чинов поредевшего корпуса в глубь Китая, на заработки или для получения долговременного политического убежища. Китайцы согласились, ограничив количество перемещаемых лиц численностью не более шести десятков в одной партии. Между тем надежде китайцев на уменьшение численности русских сил не суждено было реализоваться. Поздней осенью 1920 года из Западной Сибири к границе с Китаем подошла группа из нескольких сот повстанцев под командованием войскового старшины Шишкина. Это были казаки, которые хотя и не влились в состав корпуса, но пополнили собой общее количество русских сил в лагере. Особенной непримиримостью и жестокостью в борьбе с большевиками отличались именно эти казаки, что было вполне объяснимо и даже оправдано с точки зрения отношения к ним самих представителей советской власти. Развязанный большевистскими силами в Забайкалье террор против казаков в начале 1920-х годов, ставший своеобразным эхом призыва советского вождя Троцкого к «расказачиванию казаков», а говоря проще, к ограблению и убийству, не только не закончился после победы большевиков на Юге России, но и усилил свои обороты на этой дальневосточной территории. В ответ забайкальские казаки начали уходить в ближайшие страны — Монголию и Китай, где за некоторую плату китайским чиновникам-мздоимцам, им позволялось перегонять скот и строить зимовники. Еще с зимы 1921 года начался постепенный отток казаков за границу, продолжавшийся вплоть до весны того же года, пока в Китай не перебралась почти десятая часть всего забайкальского казачества. Сравнительно прозрачные местные границы и легкость их пересечения в двух направлениях позволили и большевикам организовать несколько карательных рейдов, направленных против убежавших казаков. Так, например, отряды большевистского партизана Федорова совершили налет на казачьи заимки на китайской стороне, угнали скот и разграбили нескольких зажиточных казаков, а самих подвергли аресту. Чуть позже славный красный партизан Федоров осознал, что прав на арест казаков, проживающих на китайской территории, у него нет, а поэтому часть казаков была отпущена, а другая там же поспешно расстреляна.

12

Серебренников И. И. Великий отход. Харбин, изд. Зайцева, 1936.