Страница 76 из 88
Между ними — проклятый роковой разлом…
Десять лет назад он думал, что лишь смерть может стать непреодолимым препятствием.
Понимал, но не хотел смириться, не верил в чудо, но желал его. Гордость позволила гусару лишь в одном поступиться. Каждый год, 24 августа (это был день, когда они познакомились в 1917-м), он отправлял Жанне ветку сирени.
Как обычно, гусар нанимал для передачи цветка случайного уличного сорванца. Посланники удивлялись столь бедному подарку и необычно щедрому вознаграждению за исполнение пустякового поручения.
И каждый раз гусар нарочито равнодушно интересовался у своего очередного посланца:
— Ну и как мадам приняла ветку сирени от незнакомца? Расспрашивала ли о чем-то?.. Не просила ли устроить встречу с анонимным дарителем скромного цветка?..
— Мадам лишь благодарила и с улыбкой приняла сирень, — неизменно отвечали нелюбопытные посланцы.
Товарищи по заводу замечали за Иваном Ивановым некоторую странность, но не осуждали ее. После работы он обычно не участвовал во встречах «за кружкой пива», «за рюмкой водки» с разговорами о былом, о «судьбе России».
Гусара больше тянуло к книгам. Изредка он посещал кинотеатры. Но первого числа каждого месяца его будто подменяли.
Все накопленные за тридцать дней средства он лихо спускал за один вечер. И совершал свой загул Иван не в каком-нибудь русском ресторанчике, расположенном поблизости в Биянкуре. Отправлялся он обычно в более дорогие «Корнилоф», «Царевич» или «Медведь».
— Встречаюсь с однополчанами, — заявлял гусар заводским товарищам. — Малость побезумствуем, взбудоражимся… Так что вернусь только завтра…
Русские рестораны в Париже 20–30-х годов прошлого века поражали французов.
«Там пьют, едят, гуляют — отчаянно, будто предаются веселью в последний раз… За пару часов какой-нибудь полунищий субъект швыряет на ветер сколько за месяц не позволит себе потратить наш министр или банкир…» — недоумевали, восторгались, сетовали парижане, побывавшие в русских ресторанах.
В 20-х годах прошлого столетия этих заведений во Французской столице насчитывалось несколько десятков. Одни быстро прогорали, другие процветали долгое время.
Посетители, русские эмигранты, были знакомы и между собой, и со всей обслугой ресторана. Официантов, музыкантов, исполнителей песен, и даже владельцев заведения, называли по именам. Нередко завсегдатаи пили, ели и заказывали музыку в долг. Иногда расплачивались фамильными драгоценностями, вывезенными из России.
Случалось, завсегдатаи буянили, скандалили, ссорились между собой. Монархисты припоминали обиды сторонникам демократических преобразований в России, военные придирались к штатским, армейские офицеры конфликтовали с лейб-гвардейцами. Случались и вызовы на дуэли. Но владельцы русских ресторанов умели быстро гасить скандалы. Порой даже самых буйных завсегдатаев усмиряла песня.
Даже самые бедные русские рестораны Парижа старались заводить у себя хотя бы небольшие оркестры.
Давняя русская традиция, «где вино — там и песня», не забывалась и во Франции. Непременными в репертуаре каждого музыкального коллектива ресторана были патриотические песни:
Не только бывшие морские офицеры, но и сухопутные, поднимались со своих мест, услышав такие слова.
Чаще всего в русских ресторанах звучали: «Очи черные», «Москва Златоглавая», «Однозвучно гремит колокольчик». Редкий вечер в русских ресторанах обходился без знаменитой песни:
Конечно, звучали и цыганские напевы. Разве может без них веселиться или грустить за рюмкой водки русский офицер или купец?..
Слава заведений, где можно развлечься, порой оттеняет важную сторону жизни русских ресторанов Парижа 20–30-х годов прошлого века. Большинство из них организовывало бесплатные или за символическую плату обеды для неимущих эмигрантов, предоставляло свои помещения для собраний, вечеров и других мероприятий выходцам из России.
Бывшие лейб-гусары собирались небольшой компанией. Из года в год их становилось все меньше в Париже. Боевые товарищи умирали, спивались, уезжали за океан искать лучшую долю.
В начале своего сбора в каком-нибудь «Медведе», в «Развейся, печаль» или в «Царевиче» они ничем не отличались от других офицеров-эмигрантов. Водка под капустку, селедочку, огурчики, подмигивания барышням из ресторанной обслуги, страстные взгляды на певичек и долгие разговоры о прошлом, о былых сражениях, о судьбе России, о предназначении русского дворянства и офицерства…
После пятой или шестой рюмки воспоминания плавно переходили на женщин. Как принято у истинных гусаров, имена дам сердца не назывались. Лишь туманные намеки, описание неземной красоты избранниц и трагические развязки любовных романов.
Седьмая рюмка у гусар — «переломная». Как утверждали сами лихие лейб-гвардейцы: бесенята удальства, куража и нелепости начинали властвовать над мыслями, желаниями и поступками.
Посетители русских ресторанов Парижа знали эту слабость доблестных кавалеристов и с удовольствием наблюдали за их шумными причудами.
После «переломной» рюмки лейб-гвардейцы требовали:
— Подать на клинке!..
В те времена у владельцев русских ресторанов хранились холодное оружие, предметы, необходимые для молодеческих загулов.
Гусарам приносили саблю и хрустальные рюмки.
По количеству участников компании рюмки наполнялись водкой и устанавливались на клинке. Оружие пускалось по кругу. Держать его согласно традиции разрешалось только за эфес. Помогать второй рукой не позволялось. Выпивать с клинка свою рюмку надо было так, чтобы не свалить остальные и не расплескать водку. Опустошенную рюмку снимали, а саблю передавали следующему из компании.
Когда оружие освобождалось от хрустальных емкостей, все присутствующие в ресторане побыстрей отходили подальше от компании гусар, поскольку начиналась «рубка». Каждый из офицеров подбрасывал свою пустую рюмку и на лету отрубал хрустальную ножку. Чем меньше осколков — тем правильней удар и тем выше ценилось мастерство рубаки.
Конечно, разбитая посуда включалась в счет подгулявших лейб-гусар. Не часто «ресторанные причуды» могли себе позволить бывшие царские офицеры, такие, как Иван Иванов.
Стоило ли целый месяц трудиться, чтобы спустить весь заработок за одну ночь?
У русских гусар подобные вопросы не возникали.
В мае 1940 года фашистские войска вторглись на территорию Франции. Расположенные на северо-западе страны английские и французские армейские соединения оказались отрезанными.
В Париже заговорили о необходимости немедленной организации народного ополчения. Идею поддержали многие русские эмигранты, готовые взяться за оружие. Но всенародное ополчение для защиты города так и не удалось создать.