Юнармия

Из открытой двери тянуло холодом и ночной сыростью. Музыка оборвалась. Где-то далеко за станцией, у Конорезова бугра, грянул выстрел.

Женщины и ребята кинулись к выходу. За ними – де­повские.

Матрос подскочил к дверям и вытянулся во весь рост.

– Не торопись, товарищи! Без паники. Сперва красно­армейцев пропусти.

Толпа шарахнулась в сторону, а красноармейцы, на хо­ду натягивая шинели, один за другим молча вышли на подъезд.

Через три минуты в агитпункте никого не осталось. Только музыканты свертывали ноты и завязывали в платки инструменты.

С этого вечера ровно трое суток без хлеба, без воды выдерживали красноармейцы и деповские атаки белых, ураганный огонь орудий и пулеметов. А все-таки отстояли поселок, не отдали его белым в тот раз.

А потом ушла Красная Армия. И за ней человек сорок наших поселковых.

Замерли станки в мастерских, торчат в депо холодные паровозы. Пусто. Только беспокойный маленький человек в красной фуражке болтается по вокзалу, ищет на работу мастеровых.

Глава V

СЕНЬКА ПЕТЛЯЕТ

Как-то раз пришли мы с Андреем к вокзалу. Дернули дверь за медную ручку – не открывается. Андрей надавил плечом – не поддается.

– Черт с ним, через забор перелезем, – сердито ска­зал Андрей и ухватился правой рукой за высокие зубчатые доски.

– Подсаживай, чего смотришь! – крикнул он мне, под­тягиваясь на руках. Я подставил Андрею левое плечо. Он уперся в него рваным сапогом и быстро-быстро вска­рабкался на зубчатую верхушку станционного забора.

– Давай руку, – сказал он мне.

Я подал ему руку, и он легко подтянул меня кверху.

– Закрылись! Думали, мы другой дороги не найдем, – буркнул Андрей и спрыгнул с забора.

Я сполз по доскам за ним.

Впереди – грязное вокзальное здание с широкими по­трескавшимися стеклами. Слева, за железнодорожными пу­тями, на которых нет ни одного вагона, – заброшенный де­ревянный пакгауз. Справа – дежурка поездных смазчиков и закопченная кипятилка.

Мы подошли к дежурке. Андрей осторожно толкнул дверь.

На столе, на полу, на окнах крохотной конторки валя­лись груды бумаг, железнодорожные ведомости на мазут, на паклю, на инструменты.

– Никто на работу не идет, – сказал Андрей.

– А ты пошел бы? – спросил я.

– Держи карман шире.

В это время из-под навеса станции, обнявшись, вылезли два казака в папахах. Оба были пьяные. Один, здоровен­ный и толстый, прижимая локтем свою винтовку, болтав­шуюся на ремне, что-то бормотал отвислыми губами. Дру­гой, приземистый, с желтыми погонами, волочил за собой по земле казачью шашку и тонко тянул:

Мы спрятались за кипятилкой.

Приземистый казак несколько раз начинал все ту же песню: «Ехали казаки со службы домой», «Ехали казаки со службы домой», но дальше у него ничего не выходило. Наконец он махнул рукой и пискляво сказал:

– А ну ее, давай затянем другую.

Но толстый его не слушал. Толстый совсем осоловел. Заломив папаху на затылок, он остановился и стал задум­чиво и сосредоточенно плевать в одно место. Маленький тоже стоял не двигаясь и смотрел в то место, куда плевал толстый.

– Песня – она как-то душу нашему брату потешает, – наконец выговорил маленький.

– Песня – она и есть песня, – согласился толстый.

Тут из-за угла высунулась лохматая мальчишеская го­лова и опять скрылась.

– Гришка, – сказал мне Андрей, – смотри, кажись это Сенька там возле телеграфа?

– Ну да, Сенька!

Сенька выскочил из-за угла и что было силы побежал к нам.

– Стой! – гаркнул толстый казак, снимая с плеч вин­товку.

Маленький выхватил из ножен шашку и бросился на­встречу Сеньке.

– Стой! – крикнул еще раз толстый и щелкнул за­твором.

Сенька остановился.

– Куда бежал? – взвизгнул маленький, хватая Сеньку за ворот тужурки.

– Домой.

– Откуда?

– Со станицы.

– А что ты там, в станице, делал?

– К знакомому ходил, казаку… я…

– Врешь! Зачем ходил? Говори, да не плутуй!

– К станичнику ходил, он у атамана Шкуры служит. Родственник наш, – говорил Сенька, моргая глазами.

– А почему же ты идешь с энтой стороны? Станица в энтой стороне, а ты идешь с энтой. Зачем брешешь? – Ка­зак вытащил из-за голенища плетку. – Видал?

– Дядь, не бей! Ей-право, в станице был! Ей-право…

– Врешь, не был ты в станице. Где проживаешь?

– В поселке, – робко ответил Сенька, переступая с но­ги на ногу и тоскливо осматриваясь по сторонам.

В это время Андрей махнул ему из-за угла рукой. Сенька рванулся было бежать, но казак крепко вцепился в ворот его рубахи.

Сенька стоял перед ним, не решаясь взглянуть в нашу сторону.

– Веди к себе, кутенок чертов! Там мы расследуем, какие твои родственники у Шкуры служат.

Казаки дали Сеньке пинка и погнали его к поселку.

– Вот гады! Куда они его повели? – сказал Андрей и рванул меня за руку. – Бежим следом!

На Железнодорожной улице мы догнали казаков и Сеньку.

Маленький казак все еще не выпускал из рук Сенькиного ворота. Сенька, низко нагнув голову, медленно пе­редвигал ноги.

– Что они с ним сделают? – шепотом спросил Андрей.

– Не знаю, Андрюша. А только я бы на его месте шмыгнул куда-нибудь в переулок.

– Да, шмыгнешь! – сказал Андрей. – Они тебя сразу пристрелят.

Сенька вел казаков в поселок. Они прошли мимо Кон­дратьевских номеров, через базарную площадь, по Бассейной улице, завернули в Грязный переулок и опять вышли к Кондратьевским номерам. Тут только казаки сообразили, что Сенька петляет.

– Ты что ж крутишь, чертова голова? Куда завел? – заорал толстый казак и топнул ногой.

– Ты, хлопче, не виляй, а веди правильно, – пропищал маленький.

– Я не виляю! – крикнул Сенька.

И вдруг он крутнулся и мигом перескочил через низень­кий забор.

Спотыкаясь, казаки бросились в разные стороны. Раз­дался выстрел. Потом второй, третий, четвертый. Со всех концов на выстрелы сбегались казаки, на бегу заряжая винтовки.

Мы с Андрейкой свернули в переулок и спрятались в чужом сарае. Когда мы опять выглянули на улицу, кругом было тихо. Ни казаков, ни Сеньки.

На другой день рано утром к нам во двор прибежал Андрей и вызвал меня из погреба.

– К Семену пойдем, – сказал он. – Надо узнать, жив ли.

Мы побежали к баракам, в которых жили станционные рабочие, и тихо постучали в одну из дверей, обитую войло­ком. Никто не отозвался. Я заглянул в замочную скважи­ну, но ничего нельзя было разобрать. Мы долго прислуши­вались и заглядывали в крошечное окошко рядом с дверью, занавешенное черным платком.

Нам не верилось, что в квартире никого нет. Должно быть, боятся, прячутся. Мы постучали снова. Наконец ото­звался робкий женский голос:

– Кто там?

– Да это мы… свои – Гришка, Андрейка.

– А что вам?

– По делу, – сказал Андрей.

Звякнул ключ, дверь открылась. Мы вошли в малень­кую комнатку, похожую на собачий ящик. Нас встретила женщина с заплаканным лицом. В углу на сундуке под старым лоскутным одеялом спали две маленькие девочки.

– Андрюшенька, – сказала женщина шепотом, – а ведь Семен-то мой… – Губы ее тряслись. – Семен-то мой… про­пал.

– Как пропал? – чуть не крикнул Андрей и глянул на меня.

Сенькина мать ничего не ответила. Она тяжело опусти­лась на край сундука, обхватила голову руками и за­плакала.

– Вот и осталась одна. И отец неизвестно где, и Сень­ка пропал…

– Не плачь, – сказал Андрей, – говори, чего случилось?

Сенькина мать вытерла рукавом слезы и стала расска­зывать:

– Не послушал он меня давеча, пошел болтаться. «Я, – говорит, – отца иду искать». Целый день я его про­ждала, а к вечеру – слышу, кто-то тарахтит в дверь. От­крываю, смотрю – казаки, а с ними Сенька, избитый весь, ободранный, шапка в грязи…

– Что же – они его с собой взяли? – спросил Андрей.