Нерассказанная история США

Эти «сторонники мира и прогресса», по выражению Роберта Дэвида Джонсона и других историков, по-разному относились к новому революционному правительству России, но их всех одинаково пугала перспектива американского военного вмешательства. Ведущую роль в этой группе играл сенатор-республиканец от штата Калифорния Хайрам Джонсон. Он утверждал, что США должны бороться с тем, что породило большевизм: «угнетением, нищетой и голодом», – а не пытаться свергнуть новое правительство путем военной интервенции, что сенатор считал частью «войны Вильсона с революцией в любой стране». Он не хотел, «чтобы американский милитаризм силой навязывал нашу волю более слабым народам». Сенатор от штата Миссисипи Джеймс Вардаман утверждал, что интервенция осуществлялась в интересах международных корпораций, которые хотели получить те 10 миллиардов долларов, которые царское правительство взяло у них в долг. Роберт Лафоллет назвал это «насмешкой» над «Четырнадцатью пунктами» Вильсона, «ужаснейшим преступлением против демократии, “самоопределения” и “согласия управляемых”»105. Сенатор от штата Айдахо Уильям Бора заявил, что люди, вернувшиеся в Соединенные Штаты после нескольких месяцев пребывания в России, сообщают о тамошних условиях совсем не то, что правительство Вильсона. Бора слышал от них, что «подавляющее большинство русских поддерживает Советское правительство». И, продолжал он, «если Советское правительство представляет русский народ, если оно представляет 90 % русских, я склонен считать, что русские имеют такое же право установить у себя государство социалистического типа, как мы – свою республику»106. Джонсон внес резолюцию о прекращении финансирования интервенции. Резолюция получила широкую поддержку, но не прошла из-за равенства голосов: 33 за и 33 против107.

В то время как все больше американцев начинали подвергать сомнению многие дипломатические шаги Вильсона, он, казалось, оставался лучом надежды для измученных войной европейцев. Когда 18 декабря 1918 года он прибыл в Европу для участия в Парижской мирной конференции, его окружила толпа поклонников. Герберт Уэллс вспоминал: «На недолгое время Вильсон оказался символом всего человечества. Или по крайней мере он казался символом человечества. И в то недолгое время он вызвал могучий и небывалый отклик людей по всей земле… Он перестал быть простым государственным деятелем; он стал мессией»108.

Немцы сдались, положившись на «Четырнадцать пунктов» Вильсона и считая, что к ним отнесутся справедливо. Один немецкий город приветствовал возвращающихся с фронта солдат транспарантом, на котором было написано: «Добро пожаловать, храбрые солдаты, вы свое дело сделали; дальше – дело Бога и Вильсона»109. Немцы даже свергли кайзера и приняли республиканскую форму правления в знак честных намерений. Но расплывчато сформулированные «Четырнадцать пунктов» оказались слабой базой для переговоров. А Вильсон почему-то не стал добиваться их поддержки от союзников еще во время войны, когда у него было больше средств влияния. Он тогда наивно сказал полковнику Эдварду Хаузу: «Когда война закончится, мы сможем заставить [Англию и Францию] принять наш образ мыслей, поскольку… их финансы будут в наших руках»110.

Несмотря на все задолженности, союзники не стали соглашаться на условия Вильсона. Заплатив такую высокую цену за победу, они не особо прислушивались к высокопарным высказываниям Вильсона о гарантиях безопасности для демократии, свободе судоходства и «мире без победы». Они жаждали мести, новых колоний и господства на море. Вильсон уже предал один из своих основополагающих принципов, вмешавшись в Гражданскую войну в России и удерживая войска на ее территории. Но за этим последуют и другие предательства. Англичане очень ясно дали понять, что совершенно не намерены следовать призыву Вильсона к свободе судоходства, поскольку она ограничила бы возможности их флота обеспечивать британские торговые маршруты. Французы не менее понятно объяснили, что не примут соглашения о мире, если оно не будет включать карательных мер против Германии. Франция потеряла намного больше миллиона солдат, Англия – чуть менее миллиона. Английский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж отметил, что в США не было разрушено «ни единой лачуги»111. Французы, кроме того, не забыли своего поражения во Франко-прусской войне и подливали масла в огонь, желая истощить и расчленить Германию.

12 января 1919 года в Париже собрались представители 27 стран. Перед ними стояла колоссальная задача. Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская империи в той или иной степени распались, на их обломках возникли новые государства. То тут, то там разгорались революции. Свирепствовал голод. Вспыхивали эпидемии. Искали пристанища беженцы. Мир отчаянно нуждался в мудром руководстве. Но Ллойд Джордж, Клемансо и премьер-министр Италии Витторио Орландо сошлись на том, что Вильсон, считавший себя «орудием Господа Бога», абсолютно невыносим112. Клемансо якобы даже сказал: «Как надоел мне мистер Вильсон с его “Четырнадцатью пунктами”; да ведь у самого Всевышнего их было только десять!»113 Ллойд Джорджу отношение Клемансо к Вильсону понравилось чрезвычайно: «Если бы президент опять воспарил в лазурные дали, как ему иногда свойственно делать, не считаясь с обстановкой, то Клемансо распахнул бы глаза, растерянно заморгал и посмотрел бы на меня, словно говоря: “Ну вот, опять его понесло!” Я действительно полагаю, что прежде всего этот президент-идеалист считает себя миссионером, чья основная задача – спасти бедных язычников-европейцев». Ллойд Джордж превозносил собственную деятельность на конференции в столь трудных обстоятельствах: «Я сделал все, что мог, если учесть, что меня посадили между Иисусом Христом и Наполеоном Бонапартом»114.

В окончательный вариант договора вошли лишь немногие из «Четырнадцати пунктов» Вильсона. Победители, особенно Великобритания, Франция и Япония, распределили между собой бывшие немецкие колонии и владения в Азии и Африке в соответствии с границами, определенными тайным Лондонским договором 1915 года. Заодно подверглась разделу и Османская империя. Победители также придали более благородный вид своим поступкам, назвав колонии «подмандатными территориями». Вильсон сначала пытался воспротивиться, но в итоге сдался. Он логически обосновал свои уступки, заявив, что немцы «безжалостно эксплуатировали свои колонии», отказывая их гражданам в основных правах, в то время как союзники обращались со своими колониями очень гуманно115, – данная оценка была встречена со скептицизмом жителями колоний стран Антанты, как хорошо видно на примере Хо Ши Мина из Французского Индокитая. Хо Ши Мин взял напрокат смокинг и шляпу-котелок и нанес визит Вильсону и другим членам американской делегации на конференции; он вручил президенту США петицию с требованием независимости для Вьетнама. Как и большинство других мировых лидеров, представлявших зависимые страны и получивших на конференции право совещательного голоса, Хо Ши Мин вскоре поймет, что освобождение должно прийти с помощью вооруженной борьбы, а не благодаря щедрости колонизаторов. Подобное же разочарование высказал и Мао Цзэдун, тогда работавший помощником библиотекаря: «Вот тебе и “право на самоопределение”, – возмущался он. – По-моему, это просто бесстыдство!»116 В поиске компромисса Вильсон до такой степени отошел от собственных принципов, что даже посчитал приемлемым американский мандат над Арменией, так что Клемансо не выдержал и сухо заметил: «Когда вы уже не будете президентом, мы сделаем вас турецким султаном»117.

Главы стран Антанты почти не пытались скрывать расизм, лежавший в основе их длительного господства над темнокожими народами. Этот факт стал особенно очевиден, когда представители Японии – барон Макино Нобуаке и виконт Чинда Сутеми – предложили включить в Устав Лиги Наций статью о расовом равенстве. Звучала она следующим образом: «Поскольку основополагающим принципом Лиги Наций является равенство государств, Высокие Договаривающиеся Стороны соглашаются в кратчайшие сроки предоставить всем иностранным подданным государств – членов Лиги равное и справедливое обхождение во всех отношениях, не делая между ними различий, де-юре или де-факто, по признаку расовой или национальной принадлежности». Японское предложение было решительно отвергнуто защитниками Британской империи, включая английского министра иностранных дел Артура Джеймса Бальфура и премьер-министра Австралии Вильяма Хьюза. Как отметил член английского кабинета министров лорд Роберт Сесил, данная статья создала бы «чрезвычайно серьезные проблемы» для Британской империи118.