Машина снов

Хоахчин была мудрой женщиной, мудрой, как сама земля, её лицо и походило на растрескавшуюся без воды тёмную землю. Поэтому она не спешила отвечать на быстрые вопросы Марка, где Пэй Пэй, когда можно будет её увидеть, как её здоровье и скучала ли она по нему всё это время. Хоахчин велела служанкам как следует вымыть господина, натереть его освежающими маслами, укутать в просторный, пахнущий жасмином халат. Его торопливую речь она прерывала непреклонным движением руки.

Когда Марко наелся и слегка захмелел, Хоахчин всё‑таки пришлось поговорить с ним. Она долго говорила о чём‑то неясном, пытаясь его заранее утешить, но только вызывала этим в душе Марка излишнее волнение. Ему хотелось знать всё сразу.

– Через десять дней после вашего отъезда, молодой господин, – ровно текла речь Хоахчин, – маленькой Пэй Пэй стало плохо, она слегла и сильно ослабла. Никакая пища не шла ей впрок, всё она выплёвывала. Любой запах казался ей ужасным, даже самый изысканный. Мы показали её тебетскому врачевателю, и он подтвердил то, что было уже ясным любой женщине. Ваша маленькая Пэй Пэй понесла от вас.

– Где же она? – в волнении вскочил Марко.

– Боюсь вас огорчить, господин. Она не смогла родить.

– Так где она?

– Мы похоронили её на прошлой неделе.

Комната закружилась, красные опоры, красные клетки стропил под потолком, красные шторы и ставни вдруг приблизились к глазам, стали горячими, словно перчёными, ударили в голову, навалились на затылок.

– А ребёнок?

– Ребёнок не выжил, мой господин. Он так и не родился. Не спасли.

кого тут винить винить некого вы тоже не виноваты её бёдра были очень узкими не надо было ей беременеть напрасно она не приняла тебетские пилюли не надо было бы ей беременеть честное слово все так говорят в конце концов она даже не ходила лежала почти всё время ей было очень плохо но вы не виноваты никто не виноват мы делали ей прижигания и травяные настои давали лекарь не отходил от неё ни на минуту но спасти её было невозможно так случается в конце концов она ведь была всего‑навсего наложницей пускай любимой наложницей господина но ведь тут ничего не изменишь погорюете погорюете но молодое сердце быстро утешится смотрите сколько знатных дам хотели бы удостоиться вашей любви господин вы теперь герой любая захочет родить вам ребенка вам остается только указать кто вам по сердцу а убиваться воину совершенно ни к чему посмотрите‑ка что вы делаете с собой вы заросли бородой как дикий зверь позвольте хоть вас побрить а то скоро вас будут пугаться дети халат у вас скоро покроется землёй вас всё время на него тошнит сколько времени вы уже его не снимали позвольте хоть дать вам чистую одежду нельзя же всё время спать в грязном халате вы опять ничего не ели ваш отец тревожится за вас великий хан в недоумении но вы всех отсылаете нельзя пить столько вина вчера вы снова чуть не зарубили раба который принёс вам ужин ещё раз и нам придётся посылать с рабом охрану мы боимся за ваш разум никто так не убивается по наложнице вы ведь так молоды если каждый раз так убиваться по женщине то вы не доживёте до седых волос

заткнись проклятая курица хватит кудахтать

Боже Боже дай мне смерти почему я не умер от дизентерии в Тямпу?!.

ты можешь заткнуться? заткнись ЗАТКНИСЬ СУКА!

Но Хоахчин не «заткнулась» и правильно сделала. То ли её непрерывное убаюкивающее кудахтанье, то ли ласковые сострадательные глаза, то ли постоянная забота о том, чтобы Марка никогда не оставляли одного, то ли тебетские лекарства, то ли ритуалы изгнания духов – что‑то (а может быть, всё вместе) сделало своё дело: когда листья позолотил осенний ветер, почерневший Марко вышел из покоев навстречу отцу. Он смотрел на Николая как на совершенно незнакомого ему человека, напугав их с Матвеем до полусмерти.

– Марко, сын, как ты себя чувствуешь?

– Какой сильный ветер, – сказал Марко, запрокинув голову и словно не замечая людей вокруг.

– Марко, как ты?

– Да ничего, живой.

– Это я, твой отец!

– Здравствуйте, папа, – Марко обнял отца, глядя через его плечо с тем же безразличием.

– Тебя хочет видеть Хубилай.

– Что ж, пойдёмте.

– Тебе побриться надо.

– Хорошо.

Через полчаса гладко выбритый, безусый как и ранее, одетый в свежее платье, Марко шёл к Западному двору. С каждым шагом его походка становилась всё более упругой, спина выпрямлялась. Он оживал, только выцветшие льдистые глаза смотрели вокруг без прежнего интереса. Хоахчин посмотрела ему вслед и тяжело вздохнула.

Вечером Марко вернулся к себе, посмотрел на фиал с мутным рисовым вином и выбросил его в окно. Достав из ножен меч, он вышел во внутренний дворик, разделся по пояс и начал чертить сияющим лезвием круги и спирали в быстро опускающейся темноте. Коротко ухая, он кружился, отбиваясь от невидимых врагов, от злобных катай‑ ских духов, которые отняли у него Пэй Пэй. Он бил тени ханских нухуров, насиловавших его любовь, узкоглазые тени воинов, жгущих аннамские пагоды, огнём и кровью заливших Сушу от моря до моря, песчаным ветром несущихся под кроваво‑красным небом. Марко коротко вскрикнул и с прыжка пригвоздил тень евнуха Цзы Чэня, не уберегшего Пэй Пэй, мечом к земле. Вышла луна, а он всё кружился по двору, по‑змеиному извиваясь, рыча как леопард, атакуя как тигр. По спине его бежал тяжёлый липкий пот, мокрое тело понемногу обретало форму, мышцы, стосковавшиеся по движению, проступали через отёкшее от вина тело, как деревянная лопатка сквозь тесто.

Из темноты вышли двое молодых татарских дружинников, их лица были Марку незнакомы. Один выкрикнул боевой клич чингизидов и быстро вспорол воздух саблей. Второй попытался зайти Марку за спину, чертя лезвием по камням внутреннего дворика. Марко напрямую парировал удар первого татарина и чуть не выронил меч от неожиданности: нападающий был настроен серьёзно. От следующего удара Марко уклонился, ударив атакующего в лицо рукоятью меча как кастетом, и, легко повернувшись, швырнул его закованное в тяжёлые стальные пластины тело во второго дружинника. Марко остро чувствовал, что на нём нет никакого защитного снаряжения, взмокшая кожа вдруг стала чувствительной, как у женщины. Он уклонялся, парировал, отбивался, двигался, слыша в неверном свете луны тяжёлое сопенье воинов и кожей рук ощущая движение воздуха от их клинков. Время исчезло. Первый татарин снова атаковал, коротко выплюнув в вечерний воздух боевой клич. Марко сделал шаг назад и плашмя ударил летящее вниз лезвие сверху, выбив его из рук дружинника. Развернулся и понял, что шутки кончились – лезвие второго клинка летело слишком близко. Марко шагнул в сторону, одним движением срубив руку, сжимавшую саблю, и на излёте вспоров нападавшему живот. Разворачиваясь, он снёс согнувшемуся над своими кишками воину голову и толкнул ногой его падающее тело в сторону другого нападавшего. Тот вдруг остановился, остекленелыми глазами взглянул на агонизирующий труп собрата и, завизжав от горя и ненависти, бросился на Марка. Венецианец подопнул отрубленную голову ему под ноги и, резко кхекнув, разрубил татарина от ключицы до пояса.

– Я знал, что за тебя не придётся заступаться, мой мальчик, – сказал Хубилай с улыбкой, выходя из тени огромной ивы. – Ты возмужал.

– Что это было? – спросил Марко без удивления.

– Взбесившиеся собаки! Их нойонов строго накажут. Это заговор, – Хубилай толкнул ногой развалившийся до пояса труп татарина и снова улыбнулся. – Отличный удар, мой мальчик! Отличный удар!

Великий хан обнял Марка, пачкая кровью зарубленного дружинника драгоценный халат, и с чувством произнёс:

– Вот таким и должен быть мой сын. Ты совсем оправился от болезни…

– Нет, Кубла‑хан, я хотел бы найти одного лекаря‑бахши.

– Хорошо, какого?

– Того, что пользовал Пэй Пэй.

– Завтра Хоахчин приведёт его к тебе. А сейчас ступай, тебе нужно отдохнуть.

Марко послушно кивнул, сжав ладонью кулак в церемониальном катайском жесте, и пошёл к стоявшей слева от павильона бочке с водой – смыть кровь.