Машина снов

И этот самый Ичи‑мерген сейчас задыхался в слабом свете «шарира». Марко поднёс меч к ремням, покрытым колдовскими письменами, и не посмел рассечь горячие строки незнакомого, но глубоко – го языка, грозившего неясной мощью.

– Вскрыть замки! – крикнул он на катайском.

Дружинники попятились, как увидевшие волка дети.

– Здесь есть мужчины? Или все вы только тупые бабы, чья жизнь – лишь валять войлок и давать сиську детям? – срывая голос, по‑татарски закричал Марко, разрезая воздух свистящим лезвием.

Трое стариков, которых он часто видел неподалёку от Ичи‑ мергена, подбежали к машине снови начали развязывать ремни. Как только лопнула первая медная застёжка, Ичи‑мерген взвизгнул и начал стремительно таять. Старики попятились. «НУ!!!» – крикнул Марко. Самый старший из подошедших внезапно выкрикнул незнакомый Марку боевой клич, и двое других рухнули на колени, скрестив руки за спиной. «Тннна рррргна ксссссссскррркккххха», – прорычал старик – от неблагозвучности этих будто наполовину выблеванных слов многие дружинники бросили оружие и схватились за уши – и внезапно пробил саблей стремительно опадавшую грудную клетку Ичи‑мергена. Рёбра хрустнули как сухое дерево, слабенький лёгкий пепел струйкой взвился из ссыхающегося тела великого воина.

Старики выдернули мергена из ослабших ремней, ещё несколько мгновений назад охватывавших могучее и цветущее тело, и старший с сильным хрипким акцентом крикнул по‑татарски: «Пожалуйста, дайте место!» Зачарованные нухуры попятились, следуя жестам старика. Он очертил круг длинной саблей, и двое других бросили ему то, что только что было Ичи‑мергеном.

Марко стиснул меч, пытаясь высмотреть Шераба Тсеринга поверх гудящих голов нухуров.

Сумрачные старики взвыли так, что их нутряной блевотный крик заложил уши. Многих дружинников вырвало. Не переставая выть, старики разорвали грудь Ичи‑мергена и достали дымящийся чёрный шар. Сердце, подумал Марко. Они быстро, в два глотка съели дурнопахнущий, осыпающийся угольями комок плоти и стали кривоватыми пальцами ломать мёртвую голову. Этого Марко вынести не смог, сдерживая подступившую рвоту, он отчего‑то выкрикнул клич чингизидов и бросился к старикам. Меч вошёл в грудь старшего туго, как в промокшую скатку войлока. Старик повернулся и неожиданно спокойно сказал: «Пожалуйста, дай нам похоронить нашего собрата согласно нашим обычаям». Марко вынул меч. Крови не было.

Залитые чёрной жижей лица стариков повернулись к нему и хором сказали: «Спасибо, молодой господин».

Через две минуты всё было кончено. Разорванные лохмотья мёртвой плоти дымились в вонючем костерке. Вдруг что‑то колыхнулось в умолкших рядах дружинников, и толпа, обогнув Марка, склонилась над отвратительными стариками, зыбкое тело толпы, похожее на плотную рыбью стаю, дёрнулось в едином ударе, потом нухуры расступились… Марко не стал смотреть на проявляющуюся полянку. Воздух пронизала невероятная вонь. Факелы колебались, что‑то похожее на рой мелких насекомых горело в их пламени.

Дружинники разошлись. Старики сидели кругом, взявшись за руки. Ни один сабельный удар не причинил им вреда. Нухуры блевали и плакали, не в силах вынести тяжкий запах, волнами исходящий от старцев. Те вдруг зашипели и зацокали, словно пойманный нетопырь. Марко сжал руками уши, пытаясь защититься от мерзкого шипения, рвущего барабанные перепонки. Они звали своего бога. И тот пришёл.

Он был бесконечно, невыносимо прекрасен. Сквозь дурноту и слёзы Марко увидел существо, самое красивое на всём свете. Зыбкое и подрагивающее марево сгустилось из углов, с шипением подлетело к старикам, окружив их своим мерцанием. Он видел его так же, как видел что‑либо во сне – смутный образ с хорошо очерченным, хоть и призрачным контуром и смазанной серединой. Его тонкое, исполненное божественного достоинства и лёгкой грусти лицо почти не читалось, лишь угадывалось, бликуя в пламени сотен факелов. Наполненные сумеречным светом глаза источали непреодолимую мощь, тонкие запястья то выныривали из бесчисленных складок холодного огня, которым казалось его не то тело, не то платье, то снова прятались в трепещущем пламени.

– Спасибо, молодой господин, и прощай, – сказал старший из троицы. Их бог опустил на влюблённые глаза стариков прозрачное тёмное покрывало, и через мгновение лишь сухие комья лежали на земле. Бог с непроизносимым именем ещё раз взглянул на окаменевших дружинников и растворился по углам, спрятавшись в тени.

Все дружинники, которых коснулся его прозрачный плащ, были мертвы. Окрашенные серой окалиной с той стороны, с которой прошло это существо,осыпаясь мертвеющей кожей, они повалились как деревянные скульптурки воинов, которыми играют дети. Некоторые стражники, успевшие отойти с пути прекрасного чудовища, ползали на четвереньках, встряхивая головой. Их не коснулась его призрачная плоть, лишь холодное дыхание. И они навсегда потеряли разум, мыча что‑то невразумительное.

Внезапно двери павильона распахнулись, и свежий холодный ветер отрезвил находившихся внутри, прогоняя тяжёлый сумрак. В проёме, окружённый сотней воинов, стоял Хубилай, повелитель Суши, великий император Юань. Он взмахнул мечом, и стража ворвалась внутрь.

Через секунду всё было кончено. Из тех, что видели смерть (или не смерть? – от этой мысли становилось жутко) Ичи‑мергена, в живых остался только Марко. Остальных размолотили в фарш сотнями острых сабель. Кровавые ошмётки сползали со стен. Воздух пронзал тяжёлый и возбуждающий аромат крови.

– Ты как, мой мальчик? – негромко спросил император.

– Я жив, повелитель.

– Это чудо.

Хубилай с выражением безграничной боли на лице подошёл ко всё ещё дымящимся останкам Ичи‑мергена, вонючими комьями выпадавшими из груды золочёных доспехов. Пошевелил кончиком меча чешуйчатую кирасу. Оттуда, смердя, высыпалось немного трухи, напоминавшей пепел.

– Прощай, старый друг, – сокрушённо сказал Хубилай. – Почему же ты снова решил предать меня? Зачем? Товарищ мой, мой брат, моя плоть и кровь. Разве я не вспаивал тебя своей кровью, брат мой? Разве я не отдал тебе частицу всего, чем владел сам? Как ты мог? Как ты мог?

Хубилай опустился на пол, жестом отгоняя нухуров. Те, склонившись в глубоком поклоне, быстро попятились за пределы павильона. Покатые медвежьи плечи императора вздрагивали, и Марко с удивлением и даже некоторым ужасом увидел в глазах богдыхана слёзы. Император качал головой в безутешном горе. Его рука в металлической перчатке гладила кирасу Ичи‑мергена, источавшую тошнотворную вонь, которой император, казалось, не замечал.

– Ты ударил меня в спину ! Попал прямо в сердце ! Ты, который закрывал эту спину почти полвека! Как ты мог? Как? Я не могу постичь этого своим скудным разумом! Разве не отдавал я тебе плоть рабов? Разве не оставил в живых жрецов твоего мерзкого бога? Разве я не любил тебя? – Хубилай снял шлем, встряхнув сизой косой, с которой полетели бисеринки пота. Он помолчал, потом попросил: – Марко… помоги мне подняться… Где знахарь?

Марко с трудом выдержал пожатие десницы Хубилая. Император привстал и снова рухнул на пол, лязгнув металлическими пластинами доспехов. Стражники почтительно подбежали и подняли его. Хубилай с рычанием отшвырнул их, как медведь отшвыривает охотничьих собак, с силой пнул звенящий шлем, тот попал в поддерживающую потолок балку, отрикошетил и выкатился за пределы павильона. Из‑за косяка за императором следила сотня испуганных глаз. Стояла гробовая тишина.

Тяжело бухая ножищами, Хубилай пошёл прочь из павильона, опираясь на морщившегося от боли Марка.

– Убрать здесь всё! – бросил император. – Если кто‑то сболтнёт о том, что видел, – перебью позвоночник всей сотне. Хоронить не буду. Отдам паскудному богу Ичи‑мергена.

Услышав последнее, дружинники похолодели от ужаса. Золотая сотня, личная охрана императора. Их почти никогда не наказывали за провинности – не было необходимости. Но если всё же наказывали, то убивали десятками, вместе с членами семей, чтобы в корне уничтожить возможность измены и мести. Они знали слишком многое, чтобы позволять им жить, неся на себе унизительную печать пережитого наказания.