Страница 13 из 22
«За всю жизнь, Марко, я убил столько человек, что потерял им счёт. Убить человека – это всё равно что переспать с женщиной. Мне кажется, это очень близко. Запах менструальной крови, м‑м‑м‑мхх… Ты чувствуешь её привкус на усах ещё долго после того, как женщина ушла. Это так близко к тому чувству, когда разрубаешь человеку грудную клетку и кровь брызжет прямо на лицо, такая горячая, такая ароматная, что ты вдруг понимаешь, что чувствовал Бог, когда создал первого человека. За всю жизнь у меня было, наверное, двадцать тысяч женщин. Всяких женщин. Белых, жёлтых, золотистых, чёрных, самых лучших женщин, которых только можно найти на земле.
Моей первой женщиной была уйгурка. Я взял её на кровати её мужа, которого сам и зарубил у неё на глазах. Она дала мне ключ от города, я вошёл ночью, убил её мужа и взял её. Я ворвался к ней в задницу, круглую и крепкую, как дынька, и такую же сладкую. Она кричала так, что, казалось, сейчас проснётся вся городская стража. Я входил в неё как‑то злобно, так, что у меня ныл лобок. Я держал её за волосы, и, когда я двигался в ней, она смотрела прямо в глаза своего мужа. Голова мужа была прямо перед ней, представляешь? Это было так сладко, кончить в неё, глядя на отрубленную голову её мужчины. И потом я перевернул её и вошёл в её мягкое лоно, пушистое, как тебетский щенок. Всё вокруг было залито кровью, и мы сами были залиты кровью. Мы скользили в ней, и я перестал понимать, чья это кровь. Его? Её? Моя? С тех пор запах крови для меня словно запах женщины. Наутро мои нойоны взяли тот город.
Знаешь, мне с тех самых пор больше всего нравятся уйгурки. У них как‑то по‑особенному светятся глаза. Когда они предают своих мужчин, ты чувствуешь на их губах вкус греха, и это возбуждает вас обоих. Я не знаю, что с ней стало. Скорее всего, её убили соплеменники, когда узнали, что именно она отдала мне ключи от города и опоила стражу у ворот. У меня не было времени горевать, мы шли на юг, нам нужно было помочь Мэнке взять страну Сун.
У меня было много женщин, но больше всего я запомнил шестерых. Они так запали мне в сердце, что даже сейчас я ищу женщин, похожих на них. Госпожа И. Госпожа Ба. Госпожа Сань. Госпожа Сы. Госпожа Оу. Госпожа Лю. Как четыре стороны света, зенит и надир. Ты, я знаю, до сих пор влюблён в призрак, Марко. Я тоже влюблён в призраки своих женщин.
У госпожи И были маленькие груди… Маленькие, но твёрдые, как алмаз. У неё было двое сыновей, но груди оставались девичьими. Она была моей первой катайской женщиной. Когда я кончал, она пела. Удивительно, но она всегда что‑то напевала, напоминая мне птицу. Всё в ней казалось мне птичьим: маленькие руки, блестящие чёрные глаза – всё. Как она пела! Верным знаком того, что она достигла того же пика наслаждения, что и я, была её улыбка. Она улыбалась в постели и была самой нежной из всех, кого я знал. Я обожал просыпаться под её пение среди ночи. Она всегда пела и смеялась. Даже после смерти она продолжала улыбаться.
Госпожа Ба в постели ругалась самыми последними словами, которые я только слышал. Если я извергал семя в её задницу, она облизывала мой член, словно самое изысканное лакомство. Она была насквозь греховна. Греховна, как сам грех, порочнее порока. Она выглядела настоящей придворной дамой, она и была ею. Происходила она из древнего знатнейшего рода, идущего со времен Ши Хуаньди. Она была очень молода, почти девочка, но тело её было созревшим для греха. Когда она увидела меня впервые, она удивилась, смело подошла ко мне и взглянула снизу вверх. Осмотрела всего, и глаза её загорелись. Она называла меня «мой зверь». Ей нравилось, что у меня изрублено всё лицо и что грудь и спина у меня поросли шерстью, как у медведя. Не было женщины более сладострастной и сведущей в плотских утехах.
Госпожа Сань была умнее любого мужчины, которого я встречал в этой жизни. С ней можно было говорить сутками напролёт. Когда я входил в неё, она начинала источать сладчайший аромат, которому нет равных в свете. С ног до головы она пахла этим тонким сладким ароматом, всегда напоминавшим мне о высочайшей точке плотского наслаждения. Мы убежали с нею из дворца и месяц прожили в горной хижине. Тогда мне впервые было плевать на все империи земли. Это было только с нею. Я вдыхал её аромат, слушал её речь, и день тёк за днём, а ночью мы занимались любовью прямо под звёздами. Ни с кем я не говорил так открыто и никогда больше не встречал такого собеседника.
Госпожа Сы была загадочна, как ночь, и непредсказуема, как неверный полёт бабочки. Она была почти совсем чёрной и происходила из племени, которого я не знал. Птицы садились ей на плечи и пели. Дворцовые собаки, огромные тебетские доги, питающиеся человечиной, всегда играли с ней, как молодые щенки. Она протягивала руки в воздух, и огромные бабочки пили влагу с её ладоней. В темноте спальни я видел только её улыбку, такой тёмной была её кожа. Сперма так странно смотрелась на этой чёрной коже, что я снова и снова овладевал госпожой Сы, не в силах побороть желания. После этого я несколько дней спал, веки мои не раскрывались, руки и ноги наливались сладкой тяжестью, словно одетые в доспехи.
Госпожа Оу была не самой красивой женщиной, но её тело было таким совершенным, что невозможно представить себе ничего лучше. Всё в ней было немного чересчур, но как это возбуждало страсть! Её талия была чуть тоньше, а грудь чуть выше и больше, чем это бывает обычно. В детстве её дразнили долговязой, но потом она налилась округлостью женщины, и длина её ног превратилась в притчу. Я часами мог вылизывать их, как пёс. Когда мой язык скользил вверх по гладкой, как полированный камень, коже её бёдер, мне казалось, что это будет длиться бесконечно, что я никогда не достигну её лона. Лоно же у неё было таким маленьким, будто она оставалась девочкой. Странно, но я абсолютно не помню её глаз. Вот губы я помню очень хорошо, они были огромными, на пол‑лица, и сначала госпожа Оу подбеливала их на катайский манер, чтобы они казались изящнее, но после я запретил ей. Я всегда срывал с неё одежду, чтобы она оставалась нагой. Я исследовал её кожу дюйм за дюймом, ощупывая её, как слепой, и увлажняя своим дыханием. Я рассматривал её в тайной надежде найти в ней хоть какой‑то изъян, но она была абсолютным совершенством.
Госпожа Лю была таким же воином, как и я, и даже в постели мы были яростны, словно на поле битвы. Она владела мечом и луком, и огромным наслаждением было охотиться вместе с нею. Она происходила из небольшого племени разбойников, где женщины и мужчины с детства приучаются к военному ремеслу. Попадала в подкинутую монетку с пятидесяти шагов и стрелы для своего большого лука делала только сама. Брошенным ножом могла убить бегущего зайца. В первую ночь она прокусила мне запястье и вдоволь напилась моей крови, а после велела мне сделать с ней то же. Мы занимались любовью сразу после боя, нет, битва ещё не была окончена, а мы уже предавались звериной похоти среди криков раненых, среди моря крови. Госпожа Лю была моложе меня на сорок лет. Я сходил с ума. Я просто сходил от неё с ума. Она знала мою тайную страсть к крови, слышала во мне этот властный голос и следовала за ним. Когда она увидела меня с наложницей, она молча дождалась, когда я удовлетворю свою страсть, а потом выхватила нож и вырвала у рабыни сердце. Она съела его на моих глазах ещё дымящимся и потом крикнула: «Может, это поможет мне завладеть твоей любовью так, чтобы никто не смог украсть у меня ни единой частицы твоего семени?!» Она была дикаркой, но она была прекрасной дикаркой.
Все они мертвы, мои прекрасные женщины, мои ангелы, мои дьяволицы, сделавшие меня повелителем Суши. Ведь это именно для них я сжигал города и возводил мосты. По сей день ночь напоминает мне кожу госпожи Сы, а рассвет – кровь моей дикарки Лю. Когда я нюхаю покрытые росой цветы во внутреннем саду Канбалу, я вспоминаю аромат госпожи Сань, а первый выпавший снег напоминает мне кожу госпожи Оу. Всё вокруг дышит ими, моими дорогими призраками. Каждую ночь в моей постели прислуживают шесть новых женщин, но никто из них не вызвал в моём сердце такой искры, Марко.