Луиза, вернись домой

— Луиза, — оживает в динамике голос матери. А в душе опять — смятение и страх. — Луиза, пожалуйста, вернись домой. Мы не видели тебя целых три года. Луиза, обещаю тебе, все будет хорошо. Нам тебя очень не хватает. Мы хотим, чтобы ты вернулась. Луиза, пожалуйста, вернись домой.

Я слышала это раз в год. В день своего побега. И каждый раз пугалась заново — ведь мольба так чужда ее бархатному голосу, а нотки эти просто забывались за долгий год. Я не пропускала ни одной передачи. Я читала в газетах: «Луиза Скован исчезла год назад», или два года назад, или три; я ждала 20 июня, словно дня рождения. Сначала я собирала все заметки, разумеется, тайно: не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я вырезаю с первой страницы собственное фото. Скрывалась я в Чендлере, довольно близко от бывшего дома, и тамошние газеты, естественно, пестрели заголовками о побеге. Но Чендлер город большой — есть где спрятаться, этим-то он меня и привлек.

Конечно, это не был минутный порыв. Я всегда знала, что рано или поздно сбегу, — и планы составила заранее на все случаи жизни. Я надеялась на удачу с первой же попытки, на вторую — надеяться не приходилось, да и сестрица Кэрол застыдила б за неудачный побег. Признаться, канун свадьбы Кэрол я выбрала нарочно: представляю ее лицо, когда невеста недосчиталась одной подружки на собственной свадьбе. По сообщениям газет, свадьбу отменять не стали. Более того, Кэрол заявила репортеру, что таково было бы желание ее сестры Луизы. «Она ни в коем случае не собиралась портить мне свадьбу», — сказала Кэрол, хотя мою истинную цель понимала прекрасно. Готова поспорить: узнав о моем исчезновении, Кэрол тут же пересчитала свадебные подарки — не стащила ли я что-нибудь.

Возможно, я здорово испортила сестрице праздник, зато у меня все шло как по маслу. Дом ходил ходуном; все суетились, расставляли цветы; волновались, доставят ли в срок свадебное платье; вскрывали ящики с шампанским; размышляли, что делать в случае дождя — тогда в саду не посидишь, — а я просто прикрыла за собой дверь и отправилась в путь. Жаль только — некстати встретилась с Полом. Он живет по соседству уже целую вечность, и Кэрол ненавидит его даже больше, чем меня. Считалось, что Пол — соучастник любой моей проделки, а за них краснело все семейство. Они не сомневались: Пол как-то связан с побегом, хотя он тысячу раз описывал, как я пыталась улизнуть от него в тот день. Газетчики окрестили его «близким другом семьи», чем наверняка доставили матери неописуемую радость; Пола неоднократно допрашивали о «месте возможного пребывания Луизы Скован». Конечно, у него и в мыслях не было, что я ухожу насовсем; я подкинула ему ту же версию, что и матери перед выходом из дома: хочу, мол, отдохнуть от суеты и сутолоки, съезжу в город, перехвачу где-нибудь бутерброд на ужин, может, схожу в кино. Он пристал: пойду с тобой — и не отпускал несколько минут. Я совсем не собиралась садиться в автобус на нашем углу, но Пол пристал как банный лист: я, видите ли, должна подождать, он сбегает за машиной, мы поедем кататься, а потом ужинать в «Таверну». Тут уж, хочешь не хочешь, — сматывайся побыстрее, и я вскочила в автобус, оставив Пола на дороге. Лишь в этом я отступила от намеченного плана.

Итак, пешком не пошла, доехала до самого центра. Впрочем, не так уж важно, видел ли кто меня в местном автобусе, зато из города выбралась раньше, чем задумала. Билет купила туда и обратно, подробность немаловажная — пусть думают, что я вернусь, такая уж у них логика. На все должна быть причина — по этому закону жили и мать, и отец, и Кэрол. Раз купила обратный билет, значит, вернусь. Пускай ждут, зато испугаются не сразу, а я успею спрятаться. Потом оказалось, что мое стартовое преимущество было совсем ничтожным: Кэрол узнала о побеге в ту же ночь — зашла ко мне в комнату за снотворным. Но тогда я об этом не ведала.

Обратный билет я хранила довольно долго. Носила в сумочке как талисман.

О ходе следствия я узнавала из газет. Мы с миссис О'Пава любили читать газеты, потягивая кофе перед моим уходом на работу.

— Как тебе эта девчушка, что пропала в Роквилле? — спрашивала миссис О'Пава. Я с сожалением покачивала головой: да спятила девица, раз бросила такой приятный дом и достаток; а может, и не сбежала вовсе, а родители упекли, поскольку она — маньяк-убийца. Миссис О'Пава очень привлекало все, связанное с манией убийства.

Однажды я взяла газету и стала долго и пристально всматриваться в фотографию.

— Вам не кажется, что она смахивает на меня? — спросила я у миссис О'Пава. Откинувшись на спинку стула, она посмотрела на меня, затем на фото, снова на меня и в конце концов изрекла:

— Нет. Впрочем, — прикинула она, — сделать тебе волосы подлиннее, личико покруглее, завивку… Может, и было бы отдаленное сходство. Но будь ты маньячка, я бы тебя на порог не пустила.

— А по-моему, мы очень похожи, — сказала я.

— Ступай на работу. Тщеславие — порок, — сообщила миссис О'Пава.

Разумеется, садясь в поезд, я совершенно не представляла, скоро ли начнется погоня, но и это к лучшему: ведь могли сдать нервы, один неверный шаг — и все насмарку. Я знала, что они обязательно бросятся в Крейн, самый крупный город по нашей линии, поэтому провела там лишь несколько часов. Я отправилась на распродажу — хотела затеряться в толпе покупателей — и не ошиблась: найти человека на первом этаже крейнского универмага немыслимо. На миг показалось, что здесь-то мое путешествие и окончится. Но толпа вынесла меня к нужному прилавку; толкаясь и вовсю работая локтями, я пробралась к приглянувшемуся плащу и буквально выхватила его из рук какой-то каракатицы: на ее телеса такой плащ все равно не напялить. Она так верещала, будто уже заплатила за него. А у меня наготове оказалось как раз шесть долларов и восемьдесят девять центов; я разжала кулак, отдала продавщице деньги, схватила плащ и пакет, в который она хотела его засунуть, и стала протискиваться к выходу, пока меня не затоптали.

Я не прогадала: носила этот плащ до самой зимы — хоть бы пуговица отлетела! Однако по весне я его потеряла — забыла где-то, вернулась — а его уже нет. Плащ был песочного цвета; я надела его в дамском туалете универмага и тут же легко произнесла: «Мой старый плащ». Словом, вещица что надо. Прежде у меня такого плаща быть не могло, матери дурно бы стало. Потом я поступила весьма расчетливо. Из дома я вышла в легкой светлой курточке, похожей на пиджак; надевая плащ, я ее, естественно, сняла. Переложила мелочи из карманов куртки в карманы плаща и с безразличным видом отнесла ее на прилавок, где по единой цене три доллара девяносто восемь центов продавались всевозможные пиджаки и куртки, — предположим, я отходила в сторону, чтобы рассмотреть вещь повнимательнее, и решила не брать. Сдается мне, трюк прошел незамеченным; не успела отойти, как кто-то уже взял в руки мою куртку. Что выгодное приобретение за три доллара и девяносто восемь центов.

Хорошо, что от светлой куртки удалось отделаться. Купила ее мать, вещь дорогая и нравилась мне, но ее могли легко опознать. Засунь я куртку в портфель, брось в речку или на помойку, рано или поздно ее найдут, даже если в тот миг меня никто не заметит. Все равно найдут и узнают, что одежду я сменила в Крейне.

В деле о моем исчезновении светлая куртка так и не всплыла. Последним меня видел некто на вокзале в Крейне. Два или три дня спустя газеты все еще уверяли, что я в Крейне; люди будто бы видели меня на улице, одну девушку, покупавшую платье, даже приняли за меня и отвели в полицию. Да, они вправду искали, но искали они Луизу Скован, а Луиза Скован исчезла, как только сняла светлую куртку — подарок матери.

Я была уверена в одном: в стране живут тысячи девятнадцатилетних блондинок, рост 162,5 см, вес 57 кг. А если так, среди них наверняка найдется множество в бесформенных плащах песочного цвета; выйдя из крейнского универмага, я принялась считать песочные плащи, насчитала четыре за квартал и решила, что замаскировалась неплохо. Потом я выполнила данное матери обещание: зашла в кафе, съела бутерброд и отправилась в кино. Торопиться некуда — чем искать место для ночлега, не лучше ли спать в поезде?