Темные изумрудные волны

— Прямо скажу, Андрей: твоя голова из камня, иначе как уцелел?!

Это было на следующий день. Андрей уже собирался домой, когда в санитарской появился Трегубов и сказал, что Солод хочет его срочно видеть для «важного разговора». Роман вкратце рассказал последние новости. Откуда-то стало известно, что убийство спланировал Оганесян, конкурент. Вчера вечером его дом взорвали, он погиб вместе с семьёй. Его люди наверняка будут мстить, «офис» на осадном положении.

— С меня хватит! Перехожу на гражданскую службу, — резюмировал Роман, голос его звучал как-то совсем обреченно.

Они стояли за углом возле машины: Юрий Солодовников, Владислав Каданников, третьего, сидевшего на капоте крепыша с забинтованной головой, Андрей не знал. Проходя мимо спуска в подвал, куда заносят трупы, Андрей почувствовал себя матросом на палубе попавшего в шторм корабля — земля задрожала под ним и заходила ходуном.

Он сразу оказался под перекрестным огнем трех пар глаз, все трое спрашивали почти одно и тоже, и почти одновременно. Трегубов тем временем стоял в стороне и угрюмо наблюдал за происходящим. Юрий говорил с Андреем холодно-бесстрастным тоном, Владислав спрашивал свирепо и ласково, третий, с забинтованной головой, урчал и ерзал подобно разъяренному медведю. Их интересовало, никуда ли не отлучался Андрей ночью, не оставлял ли кабинет открытым, не оставлял ли на виду ценные вещи погибшего. Что было днем, под чьим присмотром находились эти вещи после восьми утра? Они требовали рассказать все до мельчайших подробностей: как Андрей принес вещи в регистратуру, куда положил, что было потом. Вопросы задавали повторяющиеся и пересекающиеся — на случай, если опрашиваемый что-то напутает в своих показаниях или забудется. Андрей старался мужественной осанкой внушить доверие и мягкими словами убедить оппонентов в том, что он перед ними абсолютно чист. А когда крепыш с перевязанной головой и налитыми кровью белками глаз, стукнув по капоту кулаком, грозно спросил, никуда ли не отлучался дежурный санитар вместе с ключами покойного — в мастерскую по изготовлению ключей, например — Андрей не выдержал.

— Я положил их в сейф. Никуда я их не носил! Что вам от меня нужно?!

Его реакция была вполне естественна — ведь он и вправду никуда не ходил и не делал копии ключей. Это сделал Вадим, а про Вадима они пока не спрашивали. Так он стоял, исподволь всматриваясь в лица собеседников, пытаясь разгадать настроение каждого, и завидуя проносившимся в небе ласточкам. Воздух был натянут, как тетива. В воцарившейся тишине Андрей не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. Не слышал шума грузовика, которому пришлось объехать безмолвную группу, и который при этом снес мусорный бак. Не слышал, как зловеще лязгнула дверь подвала, и как подошли из-за угла еще двое суровых мужчин.

— Эскулапы не брешут, — сказал один из них.

— Вижу, — ответил Солодовников, отводя взгляд от Андрея.

Тут Андрей заметил, как Вадим, не посмотрев в их сторону, спокойно сел в свою машину и медленно тронулся с места.

«Его тоже допрашивали», — промелькнула мысль. Он тут же подумал со злорадством: что же стало с Шавликовым, ведь он вез тело Кондаурова в своем автобусе.

Грозные интервьюеры разъехались на своих машинах, а Андрей все еще стоял, прижавшись к бетонной ограде, окружавшей вход в подвал. Переживая свое потрясение, он чувствовал себя так, словно над ним пронесся смерч страха, оставив его бездыханным, без единой мысли в голове.

Глава 7

Прихватив папку, Андрей вышел из регистратуры, пройдя по коридору, остановился у кабинета заведующего отделом экспертизы трупов, постучался в дверь, и, не дожидаясь приглашения, вошел. Заведующий, Борис Ефимович Фурман, поражал с первого взгляда крупными чертами бледного лица, которое годы изнурили, но не состарили. В сорок лет у него был вид больного юноши. А когда он опускал глаза, то становился похожим на мертвеца. Он жестом попросил Андрея сесть и, готовясь к разговору, принял в кресле привычную позу. Поддерживая правый локоть левой рукой, и подперев щеку, он был исполнен какой-то кладбищенской грацией и напоминал образцы современной кладбищенской архитектуры. Взгляд его выразительных светло-голубых глаз производил тягостное впечатление.

— Что там у тебя? — спросил он, покосившись на папку.

Андрей открыл папку и показал два заполненных бланка. Данные об умерших отличались лишь именами. Две женщины, погибшие в автокатастрофе. В графе «Обстоятельства случая» значилось «ДТП, повреждения конечностей», в графе «Место происшествия» значилось «Центральный район», и все остальное тоже совпадало: возраст, место работы, и место жительства. Разными были только номера квартир.

— Они что, друг о друга ё…улись?! — сказал Фурман, не меняя выражения лица и позы.

Андрей сделал вид, что оценил шутку. К таким высказываниям заведующего все давно привыкли.

— Одна была за рулем, другая — пассажирка. Машина налетела на столб в районе площади Возрождения.

Фурман кивнул: да, мол, понятно.

Это было печально известное место. Если ехать в сторону центра города, дорога в этом месте загибается влево, и ночью, при плохом освещении, водители, не знавшие про эту особенность, разогнавшись, часто не вписывались в поворот. Все почему-то налетали на один и тот же столб.

— Сколько ты с них запросил? — спросил заведующий.

Андрей назвал сумму и добавил, что по поводу оплаты разговаривал с родственниками другой санитар — тот, что дежурил этой ночью.

— А сколько ты взял за Кондаурова?

Тон, которым был задан вопрос, Андрею не понравился. Было ясно, что намечаются неприятности. Мимо заведующего проплыли большие деньги. Больше того, его проигнорировали при решении важных вопросов, а это было вдвойне опасно. На все свои действия сотрудники морга должны были получать формальное согласие Фурмана. Даже когда он был в краткосрочном отпуске — а больше двух-трех дней заведующий никогда не отсутствовал — ему обязательно сообщали обо всех событиях и получали его устное одобрение. И его интересовали не столько деньги, сколько осведомленность обо всем, что творится в учреждении, и тотальное влияние на все происходящие события. А тут мальчишки, вчерашние студенты, с легкой руки начальника, по недомыслию поощрявшего молодежь, нарушили годами установленный порядок.

Андрей ответил так, как было согласовано с Второвым: следователь прокуратуры позвонил Шалаеву ночью, и тот дал добро на ночное вскрытие. Все чувства рядового санитара сливаются в едином чувстве беспрекословной покорности вышестоящим сотрудникам — простым экспертам, заведующим, и начальнику СМЭ. Что он такое? Санитар — элементарное тактическое орудие, иначе говоря — солдат. А солдат ищет славы в подчинении.

— Стыдно слушать такой разговор, — вяло проговорил Борис Ефимович. — Ты за кого меня принимаешь?!

— Послушайте, не понимаю, о чём вообще речь. Шеф сказал — ему виднее.

— Да-а! Ему с погреба виднее.

Они смотрели друг на друга — санитар и заведующий отделением — молча, с пониманием того, как неправдоподобна эта история. Разной была их степень осведомленности о том, что произошло. Заведующий думал, что дежурный санитар и эксперт зашибли деньгу на внеочередном вскрытии, а санитар только сейчас задумался о нарушении корпоративной этики, до этого он думал о нарушении закона и понятий.

Да, позабыли они с Вадимом заглянуть к заведующему и поставить его в известность — кого вскрывали, сколько взяли. Он бы и денег не взял, просто ему необходимо всё знать до мельчайших подробностей, и чтобы на протоколе вскрытия известной личности стояла его, Фурмана, подпись. Если б это был не Кондауров, а водитель трамвая, не потребовались бы и этих объяснений.

…Молчание затянулось. Очевидно, Фурман обдумывал какую-нибудь колкость. Наконец, он съязвил:

— Не много ли вы на себя берете, молодые люди — два вскрытия за ночное дежурство?!

— В работе я не считаю усилий. Делаю то, что мне говорят.