Страница 25 из 135
Оглянувшись, она осознала истинную глубину тишины. Здесь совсем никого не было. Словно по горькой иронии яркие цвета, наконец окрасившие природу, не просто заменили господствующую белизну, но и прогнали всех жителей.
Вспоминая прошлое, когда здесь было столько всего, требовавшего внимания, она поняла, что на самом деле отправилась на Другую Сторону не только за тем, чтобы обрести дочь, но чтобы отыскать иное место, где смогла бы работать до изнурения, дабы не думать слишком много.
Здесь ей нечего было делать.
Дражайшая Дева-Летописеца, она скоро сойдет с ума.
Внезапно образ голых плеч Тормента, сына Харма, заполнил ее разум, ослепляя ее.
ВЕЛЛЕСАНДРА
Имя на его широких плечах, вырезанное на Древнем языке, знаменовало истинный союз тел и душ.
Жестоко лишившись чего-то подобного волею судьбы, он, несомненно, был столь же разбит, как и она сама. И поначалу она тоже злилась. Когда Ноу-Уан оказалась здесь после своей смерти, и ей показали ее обязанности, оцепенение исчезло, выпустив огонь ярости. Но кроме как на саму себя, злиться было не на кого… и этому она посвятила не один десяток лет.
До тех пор, пока не поняла причину сложившейся ситуации, цель, скрывающуюся за своей трагедией, причину своего спасения.
Ей предоставили второй шанс, чтобы она смогла переродиться в человека, чья роль – служба и смирение, и понять ошибочность своего образа жизни.
Распахнув дверь храма, Ноу-Уан, хромая, вошла в величественную комнату, в которой располагались ряды столов, свитки пергамента и пучки перьев для письма. За каждым рабочим местом в центре стола стояла кристальная чаша, на три четверти заполненная настолько чистой водой, что ее практически не было видно.
Действительно, Тормент страдал не меньше нее, возможно, только вступив на путь переживаний, который она прошла так много лет назад. И хотя испытывать гнев из-за его несправедливого обвинения было легче всего, понимание и сострадание – более сложная и ценная позиция…
Она выучила это на примере Избранных.
Но понимание требовало знания, подумала Ноу-Уан, глядя на одну из чаш.
Сделав шаг вперед, она колебалась относительно того, что собиралась предпринять, и выбрала стол в самом конце зала, вдали от дверей и свинцовых окон, размером походивших на соборные.
Ноу-Уан села за стол, на котором не было ни пыли, ни мелкого мусора в самой воде или на ней, засохших чернил в чернильнице… несмотря на то, что прошло уже много времени с тех пор, как этот зал был полон женщин, следивших за событиями жизни расы и записывавших историю, происходящую на их добрых глазах.
Она взяла чашу, держа ее ладонями, не пальцами. Едва заметными движениями она начала кружить воду, представляя спину Тормента как можно яснее.
Вскоре история начала разворачиваться, рассказываться в движущихся, ярких красочных картинках, оживленных любовью.
Ноу-Уан никогда раньше не думала наблюдать в чашах за ним и его жизнью. Она несколько раз приходила сюда, но чтобы узнать о судьбе своей семьи и жизненном пути дочери. Теперь же она понимала, что ей было слишком больно видеть воинов, предоставивших ей убежище и защищавших ее.
Своим финальным, самым трусливым поступком она предала их обоих.
На поверхности воды она увидела Тормента с рыжеволосой женщиной прекрасного телосложения… они танцевали вальс, она была в том красное платье, он – с голым торсом, демонстрируя свежие раны, которыми написано ее имя на Древнем языке. Он был так счастлив, светился радостью, благодаря любви и связи он сиял, словно Полярная звезда.
За этим последовали другие сцены, они проносились сквозь ленту времени от того момента, как их отношения только зарождались, до комфорта, пришедшего с близостью, от маленького жилища к большим, от хороших времен, когда они смеялись вместе, к тяжелым, сопровождавшимся спорами.
Это самое лучшее, что жизнь может предложить кому-либо: человека, которого любишь ты и который любит тебя в ответ, человека, с которым ты вырезаешь цель на дубовом стволе нескончаемого течения времени.
А затем другая сцена.
На кухне, прелестной блестящей кухне у плиты стояла женщина. На конфорке шипела сковородка, в которой жарилось мясо, и девушка держала в руке лопатку. Но она смотрела не вниз. Ее пустой взгляд был направлен в пространство впереди, а от плиты начал подниматься дым.
С противоположной стороны в кухню вбежал Тормент. Он выкрикнул ее имя, схватил маленькое полотенце и потянулся к приспособлению на потолке, усердно махая тряпкой, морщась, словно болели уши.
Стоявшая у плиты Веллесандра, вздрогнув, обратила внимание на происходящее, и убрала загоревшуюся сковородку с раскаленной конфорки. Она начала говорить, и хотя картинка не сопровождалась звуком, было ясно, что девушка извинялась.
Когда все успокоилось и больше не горело, Тормент прислонился к столу, скрестил на груди руки и начал что-то говорить. Затем замолчал.
Прошло много времени, прежде чем Веллесандра ответила. В предыдущих моментах их жизни она всегда казалась сильной и прямолинейной… теперь же она колебалась.
Закончив ответ, девушка поджала губы и не сводила взгляд со своего супруга.
Руки Тормента медленно опустились и повисли по бокам, челюсть расслабилась, и он приоткрыл рот. Мужчина несколько раз моргнул, открыл и закрыл глаза, открыл, закрыл, открыл и закрыл…
Когда он, наконец, пришел в движение, то сделал это с грацией человека, в теле которого каждая кость была сломана: он мгновенно сократил разделявшее их расстояние и упал на колени перед своей шеллан. Протянув трясущиеся руки, он прикоснулся к ее животу, а на глаза навернулись слезы.
Он не произнес ни слова. Просто притянул к себе супругу, его большие сильные руки обернулись вокруг ее талии, а мокрая щека прислонилась к ее чреву.
Возвышаясь над ним, Веллесандра начала улыбаться… лучезарно, на самом деле.
В противоположность ее счастью, лицо Тора исказил ужас. Словно он уже тогда знал, что беременность, которой она обрадовалась, станет концом для них троих…
– Я так и подумал, что найду тебя на этой стороне.
Ноу-Уан резко развернулась, вода в чаше выплеснулась на ее мантию, а изображение исчезло.
Тормент стоял в дверях, будто ее вторжение в его личные дела призвало его сюда, дабы защитить то, что по праву принадлежало ему. Его гнев рассеялся, но даже теперь мрачное лицо мужчины не могло сравниться с тем, что она только что видела.
– Я пришел, чтобы извиниться, – сказал он.
Она осторожно поставила чашу на место, глядя, как колышущаяся поверхность воды успокоилась, а ее уровень медленно вернулся к прежнему состоянию, вновь наполнившись из неизвестного, невидимого источника.
– Я подумал, что мне лучше подождать, пока немного протрезвею…
– Я наблюдала за тобой, – произнесла она. – В чаше. И за твоей шеллан.
Это заставило его заткнуться.
Встав на ноги, Ноу-Уан разгладила мантию, хотя та упала, как и всегда, прямыми бесформенными складками ткани.
– Я понимаю, почему ты скверно ведешь себя и быстро заводишься. Раненому животному свойственно кидаться даже на дружественную руку.
Когда она подняла взгляд, Тормент хмурился так сильно, что его брови сошлись в сплошную линию. Что не очень располагало к разговору. Но настало время внести ясность между ними, и, как в случае с обработкой гноящейся раны, следовало ожидать, что будет больно.
Тем не менее, инфекцию нужно устранить.
– Как давно она умерла?
– Убита, – ответил он не сразу. – Ее убили.
– Как давно?
– Пятнадцать месяцев, двадцать шесть дней и семь часов. Мне нужно взглянуть на часы, чтобы сказать, сколько минут.
Ноу-Уан подошла к окну и посмотрела на яркую зеленую траву.
– Как ты узнал, что ее забрали у тебя?
– От моего короля. От Братьев. Они пришли ко мне… и сказали, что ее застрелили.
– Что случилось после?
– Я закричал. Убрался оттуда, перенесся куда-то в другое место. Я рыдал неделями, в глуши, в одиночестве.