Страница 1 из 65
Тахира Мафи
Воспламени меня
Глава 1
Я — песочные часы.
Семнадцать лет жизни рухнули и погребли меня под собой. Ноги будто заполнились песком и сцепились намертво; разум затопили зерна неуверенности, отринутые решения с нетерпением ждут, когда же время покинет мое тело. Маленькая стрелка часов постукивает по мне в час и в два, в три и в четыре, шепчет «привет», «поднимайся», «вставай», пришла пора проснуться.
— Проснись, — шепчет он.
Я делаю резкий вдох и пробуждаюсь, еще не проснувшись окончательно; удивленная, но не испуганная, я почему—то смотрю в невероятно зеленые глаза, которые, кажется, знают слишком многое и слишком хорошо. Надо мной склоняется Аарон Уорнер Андерсон, обеспокоенные глаза осматривают меня, рука застыла в воздухе, будто он собирался коснуться меня.
Он резко отодвигается.
Не мигая, смотрит на меня, глубоко дыша.
— Доброе утро, — предполагаю я. Я не уверена в своем голосе, в текущем часе и этом дне, в словах, срывающихся с губ, и в теле, в котором я заключена.
Я замечаю, что он одет в белую рубашку на пуговицах, наполовину заправленную в идеально отглаженные черные брюки. Рукава рубашки закатаны чуть выше локтей.
Он улыбается так, словно ему больно это делать.
Я приподнимаюсь, усаживаясь, и Уорнер отодвигается, чтобы я устроилась поудобнее. Мне приходится закрыть глаза, чтобы совладать с внезапным головокружением, но я принуждаю себя не шевелиться до тех пор, пока это ощущение не проходит.
Я устала и ослабла от голода, но, если не считать общего недомогания, думаю, я в полном порядке. Я жива. Я дышу и моргаю, и чувствую себя человеком, и я точно знаю почему.
Я встречаюсь с ним взглядом.
— Ты спас мне жизнь.
Мне выстрелили в грудь.
Отец Уорнера пустил пулю в мое тело, и последствия до сих пор ощутимы.
Сосредоточившись, я легко могу заново пережить тот момент, когда это случилось; ту боль: резкую, мучительную. Я никогда не смогу ее забыть.
Я испуганно втягиваю воздух.
Я, наконец-то, осознаю знакомую чуждость этой комнаты, и меня мгновенно охватывает паника, она кричит, что проснулась я совсем не там, где заснула.
Сердце учащенно забилось, я медленно отодвигаюсь от Уорнера, наталкиваясь спиной на спинку кровати, цепляюсь за простыни и пытаюсь не смотреть на лампу, которую помню слишком хорошо...
— Все в порядке... — говорит Уорнер. — Все хорошо...
— Что я здесь делаю? — паника, паника; ужас окутывает мое сознание. — Зачем ты снова притащил меня сюда…?
— Джульетта, пожалуйста, я не причиню тебе боли...
— Тогда зачем ты принес меня сюда? — я отчаянно пытаюсь контролировать свой срывающийся голос. — Зачем ты вернул меня в эту адскую дыру...
— Надо было спрятать тебя, — выдыхает он, глядя в стену.
— Что? Зачем?
— Никто не знает, что ты жива, — он поворачивается ко мне. — Мне пришлось вернуться на базу. Мне нужно было делать вид, что все вернулось в привычное русло, и у меня заканчивалось время.
Я загоняю свой страх под замок.
Я изучаю его лицо и анализирую его терпеливый, искренний тон. Я помню, каким он был прошлым вечером — должно быть, прошлым, — я помню его лицо, помню, как он лежал рядом со мной в темноте. Он был нежным и добрым, и ласковым, и он спас меня, он спас мне жизнь. Вероятно, он отнес меня в постель. Уложил рядом с собой. Должно быть, это был он.
Но, когда я мельком оглядываю свое тело, я понимаю, что на мне чистая одежда — нет никакой крови, ни дырок, ничего подобного. Я задумываюсь о том, кто вымыл меня, кто переодел, и беспокоюсь, что это тоже мог быть Уорнер.
— Это ты... — я колеблюсь, теребя подол рубашки. — Ты... в смысле... моя одежда...
Он улыбается. Смотрит на меня до тех пор, пока я не краснею, и я решаю, что все же чуточку ненавижу его. И тогда он качает головой. Смотрит на свои ладони.
— Нет, — говорит он. — Девочки позаботились об этом. Я только донес тебя до кровати.
— Девочки, — удивленно шепчу я.
Девочки.
Соня и Сара. Они тоже были там — целительницы-близняшки — и они помогли Уорнеру. Они помогли ему спасти мне жизнь, потому что он — единственный, кто может до меня дотрагиваться; единственный человек на свете, который способен перенаправить их целительную силу в мое тело.
Мои мысли взрываются.
Где девочки, что с ними случилось, и где Андерсон, и война, и, о, Боже, что случилось с Адамом и Кенджи, и Каслом. Я должна встать, должна встать, должна встать, выбраться из постели, и начать, но я пытаюсь шевельнуться, и Уорнер ловит меня. Я теряю равновесие; мне все кажется, что ноги прикованы к постели, и я вдруг не могу дышать, перед глазами мелькают пятна, и кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Мне нужно подняться. Нужно выйти на воздух.
Не могу.
— Уорнер, — я пытливо изучаю его лицо. — Что случилось? Что там с битвой...?
— Прошу тебя, — говорит он, сжимая мои плечи. — Не все сразу; ты должна что-нибудь поесть...
— Расскажи мне...
— Может, сначала поешь? Или примешь душ?
— Нет, — слышу я свой голос. — Я должна знать. Сейчас.
Одна секунда. Две и три.
Уорнер глубоко вздыхает. И еще миллион раз. Вертит нефритовое кольцо на мизинце левой руки, снова и снова, и снова.
— Все кончено, — говорит он.
— Что?
Я произношу слово, но губы не издают ни звука. Я будто онемела. Моргаю, но ничего не вижу.
— Все кончено, — повторяет он.
— Нет.
Я выдыхаю слово, выдыхаю невозможность случившегося.
Он кивает, возражая мне.
— Нет.
— Джульетта.
— Нет, — повторяю я. — Нет. Нет. Не глупи, — говорю ему. — Не будь смешным. Не ври мне, черт бы тебя побрал, — но мой голос повышается и срывается, и дрожит.
— Нет, — задыхаюсь я, — нет, нет, нет...
На сей раз я действительно встаю. Глаза мгновенно наполняются слезами, и я моргаю, и моргаю, но мир — сплошная сумятица, и мне хочется рассмеяться, потому что я могу думать лишь о том, как он ужасен и прекрасен; а наши глаза превращают правду в размытое пятно, когда мы не в состоянии на нее взглянуть.
Пол — твердый.
Я знаю это наверняка, потому что внезапно мое лицо соприкасается с ним.
Уорнер пытается дотронуться до меня, но, кажется, я кричу и отталкиваю его руки, потому что уже знаю ответ. Я точно знаю ответ, потому что чувствую внезапное отвращение, поднимающееся изнутри и разъедающее мои внутренности, но все же спрашиваю. Я лежу, но каким—то образом продолжаю падать, дыры в моей голове разрастаются, я прожигаю взглядом точку на ковре и даже не уверена, жива ли я еще, но я должна услышать, как он говорит эти слова.
— Почему? — спрашиваю я.
Просто слово, глупое и безыскусное.
— Почему сражение окончено? — я больше не дышу, и даже не говорю вовсе; просто выталкиваю слова сквозь губы.
Уорнер не смотрит на меня.
Он смотрит на стену и на пол, и на простыни, и на костяшки пальцев, сжимая руки в кулаки, но не на меня, он не станет смотреть на меня, и следующие его слова звучат очень, очень мягко.
— Потому что они мертвы, милая. Они все мертвы.
Глава 2
Мое тело сжимает в тиски.
Мои кости, моя кровь, мой разум замерли, пораженные каким-то внезапным, неконтролируемым параличом, и я задыхаюсь. Я хриплю, глубоко, тяжело вздыхаю, и стены передо мной все раскачиваются.
Уорнер притягивает меня в свои объятия.
— Пусти, — вскрикиваю я, но, ох, лишь в своем воображении, потому что мои губы мне не повинуются, сердце больше не стучит, и разум отправился в ад, и глаза, мои глаза... кажется, они кровоточат. Уорнер шепчет Что-то успокаивающее, но я его не слышу, его руки крепко обвились вокруг меня, не давая развалиться на части с помощью чисто физической силы, но все без толку.
Я ничего не чувствую.
Уорнер утешает меня, покачивает туда—сюда, и лишь сейчас я осознаю, что издаю мучительнейший, оглушающий звук; агония рвет меня на части. Я хочу Что-то сказать, запротестовать, упрекнуть Уорнера, обвинить его, назвать лжецом. Но не могу произнести ничего, кроме этих жалостливых звуков, из-за которых мне становится практически стыдно. Я вырываюсь из его рук, задыхаясь и сгибаясь пополам, и хватаюсь за живот.