Страница 42 из 44
– Да потому, хозяюшка, что видать, что вы люди зажиточные, ну, значит, и помещение у вас не стеснительное, да и насчет снеди также…
Короче говоря, минут через двадцать мы находились под кровом этой богатейки.
Дом действительно был – по деревне – важный. Огромный двор был набит всякой скотиной, особенно много было отличных лошадей.
– Охо-хо-хо, и домовито же, храни вас Бог, живете вы! – широко улыбался Путилин.
Семья оказалась весьма обширная. Сам хозяин, высокий здоровенный рыжий мужик лет шестидесяти двух – Семен Артемьев; жена его Матрена (эта самая хмурая женщина с отталкивающим лицом); сын – лихой, разбитной парень, женатый на красавице-молодухе, купившей у нас шелковый платок; брат хозяина, помоложе его лет на десять, какие-то два старика, несколько ребятишек и двое работников.
Я, следивший за Путилиным, заметил, с каким вниманием он осматривает внутренность двора Артемьевых.
Стали ужинать. Ужин был и сытный, и весьма обильный, сдобренный изрядным количеством водки и пива.
Хозяин, здорово хвативший, расспрашивал нас о том, кто мы, откуда… Путилин врал артистически.
– А скажите, хозяин, правду бают, будто тракт ваш опасен стал для проезжающих?
– Как так?
– Да, говорят, шалят у вас… почту грабят… почтальонов и ямщиков убивают…
Хозяина передернуло.
– А вы, купец, откуда про это прослышали? – вмешалась хозяйка, бросая на мужа быстрый взгляд.
– А как сюда к вам ехали, предупреждали нас: «Смотрите, дескать, в оба, а то разбойники шалят здесь. Люди вы торговые, подкараулить вас могут и убить», – продолжал Путилин.
– Это действительно, есть тот грех, – после молчания ответил хозяин. – Еще недавно почту тут обокрали.
– Неподалеку отсюда?
– Чего далеко! В двенадцати верстах от нашего села.
– Храни Господи! – воскликнул Путилин в притворном страхе. – Экое злодейство! Как же это я пойду с товарищем по тракту вашему? А вдруг да и нас – того… прихлопнут?..
– Не боись, не тронут!.. – криво усмехнулся хозяин.
– А почему? – быстро спросил Путилин.
– Овчинка выделки не стоит, миляга, вот почему. Разве вы такие большие деньжища с собой везете?..
– Мели! – злобно крикнула хозяйка, с бешенством глядя на своего захмелевшего мужа. – Сам не знаешь, что болтаешь. Известно дело, они люди торговые, опаску должны иметь… Ну, неча рассусоливать, пора спать ложиться!
– И то правда: спать охотка! – поддержала свекровь молодуха.
Нам отвели спать в «летнике», где на полу были разосланы пуховые перины.
Мы остались одни.
– Спи, доктор, а я немного пободрствую, – шепнул мне Путилин.
– Что же ты будешь делать, Иван Дмитриевич?
– А вот когда все заснут, я погуляю по двору.
– Зачем? – удивленно спросил я.
– Пахнет там нехорошо, – уклончиво ответил он.
– Пахнет? Чем пахнет? – продолжал я.
– Смертью, мой друг, смертью.
Я вздрогнул. Все это непонятное и странное для меня путешествие, эта до дикости необычайная обстановка взвинтили мои нервы.
Я скоро погрузился в глубокий сон под за душу хватающее завывание дворового пса.
Страшная находка. Следующий день
Стояла трепетно-белая северная ночь. Там, на востоке, уже узкой полоской загоралась румяная заря.
Дом Артемьевых был погружен в глубокий сон. Тихо, крадучись, вышел из «летника» Путилин и неслышно скользнул во двор.
– Помилуй Бог, – шептал он, – я не мог ошибиться насчет этого ужасного запаха… Он заглушает все, все…
В углу обширного двора на железной цепи бешено рвалась и металась дворовая собака.
– У-у-у! – проносился по двору ее заунывный вой.
Путилин смело пошел к собаке.
– Ну-ну, дурак, с цепи хочешь? Сейчас, сейчас я тебя спущу, – ласково обратился он к псу.
Странное дело: злющий, здоровый пес при приближении незнакомого ему человека не обнаружил ни страха, ни злобы. Наоборот, он радостно взвизгивал, словно просил, чтобы его скорее спустили с цепи.
Путилин погладил собаку по голове, а затем ловко снял с нее ошейник.
– Ну, помогай, голубчик! – прошептал он. Ворча и тихо повизгивая, пес устремился к маленькому сарайчику, сложенному из толстого сруба. Подбежав к двери, он поднял голову и опять протяжно-заунывно завыл. Он принялся яростно, с ожесточением скрести лапами о дверь сарайчика.
– Я не ошибся! – тихо, но вслух произнес Путилин. – У нас с тобой, дружище, одинаковый нюх.
Дверь сарая была заперта на плохонький железный замок, болтавшийся на двух кольцах.
Великий сыщик выпрямился и насторожился.
Все было тихо. Глубоким сном спали «богатеи» села Бараны.
– Все равно… все равно… так или этак, – прошептал Путилин и быстрым движением вывинтил кольца, на которых висел замок.
Первым в темный сарайчик ринулся пес, за ним вошел Путилин.
Ужасный, отвратительный смрад ударил ему в лицо.
Это был настолько тяжелый запах, что он пошатнулся даже.
– Брр! Какой ужас!.. – вырвалось у него.
Он зажег свой потайной фонарь и огляделся. Сарай был набит разной рухлядью, вещами, которые, очевидно, хозяева не считали нужным держать в доме. Тут были какие-то поломанные сундуки с отвалившимися крышками, узлы с каким-то тряпьем, старые бадейки.
Середина сарая – земляной пол. И вот в нем-то только на половину был закопан труп мужчины. Голова и туловище до живота, предавшись уже полному разложению, представляли страшную картину.
Как ни было страшно и отвратительно это зрелище, Путилин низко склонился над трупом, отгоняя ласково собаку.
Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:
– Вовремя, вовремя я приехал…
С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и укусила его за большой палец правой руки.
…Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.
– Проснулся? Хорошо выспался? – услышал я около себя голос моего знаменитого друга.
Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.
Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.
– Что с тобой? – воскликнул я в испуге, вскакивая. – Что с твоей рукой?..
– Ничего особенного. Собака укусила.
– Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? – засыпал я вопросами Путилина.
Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:
– Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. – Он поглядел на часы.
– Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.
Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.
Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.
– Ну, как почивали, купец хороший? – хрипло обратился он к Путилину.
– Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно…
– На то и пес, чтоб лаять да выть, – сухо отрезала хозяйка.
– Это справедливо, – поддакнул Путилин.
– Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? – продолжал хозяин.
– А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку, и дальше в путь двинемся.
И весь день мы торговали.
Торговля шла на славу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.
– Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! – тихо прошептал мне мой великий друг.
Особенно выгодной покупательницей оказалась молодуха Артемьева.
– Ох ты, раскрасавица моя! – подбивал ее Путилин. – Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!
– Сама работала! – задорно отвечала молодуха.
– А не свекор с муженьком твоим?
Я заметил случайно, как побледнела при этом молодая женщина.
Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.
– Так не страшно ехать-то нам? – опять спросил Путилин самого Артемьева.