Страница 89 из 111
– Вот ведь, – удивился кто‑то, – а я и не знал, что у нас было контрнаступление под Пензой. С тех пор как ее немцы взяли, оттуда никаких сообщений вроде и не поступало.
– А у нас главным образом о победах принято сообщать, – опять буркнул кто‑то из дальнего угла.
– Какие уж тут победы… – вздохнул кто‑то. – Немцы Свердловск бомбят.
– Свердловск бомбят, зато бегут на Кавказе, и под Сталинградом их бьют, и бьют еще как! Нет – победа будет за нами однозначно. Другое дело, что разбить фашистов до конца нам будет очень и очень нелегко, – высказал свое мнение майор, и все в палате с ним согласились.
– Это вы на сто процентов верно сказали, – заметил пехотный капитан. – Только вот вам, летчикам и танкистам, кому за броней, кому в небе немцев бить.
А нам – «серым гусарам», все отданное фрицам своим животом назад отбивать: ползком, так сказать, и бегом!
– И ведь сколько у нас всяких маршалов, генералов и… куда только все они смотрели и смотрят? Вон куда немцы дошли, и откуда их теперь обратно надо гнать! – сказал кто‑то. – И как только такое могло случиться?
– Давайте я, знаете ли, расскажу вам, – начал вдруг лейтенант, воевавший на танке «Матильда», – про тот самый бой, когда меня ранило, а уж потом кто как хочет, тот так и соображает, почему немцы так далеко на нашу территорию зашли и какие к тому были и все еще есть основания. Вроде бы все, как у Пушкина: сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок…
* * *
– Зовут меня, если кто не запомнил вначале, Владислав Петрович Чибисов. Танкистом мечтал стать с 5‑го класса: и спортом занимался, и «Ворошиловским стрелком» был, и модели танков из картона склеивал – одним словом, готовился. Сам из Красноярска. В середине июля 1941‑го поступил в 1‑е СКУТТ – Саратовское Краснознаменное училище тяжелых танков. В общем, занимались мы там вдоволь и шагистикой, но учили нас и стрелять, а ездить – на танке Т‑28. Выпустился досрочно, но сначала оставили меня в училище. Тут уже пришлось готовить курсантов на танках Мк.11 «Матильда», да и самому заодно их осваивать. В соседнем училище ездили на танках «Валентайн», тоже английских и с такой же пушкой, но более легких и быстроходных. Ну а потом подъем по тревоге, быстрые сборы, погрузка, и мы едем на фронт, только почему‑то в обратную сторону. Вперед‑назад – одним словом, привозят наш 295‑й танковый батальон 201‑й отдельной танковой бригады на станцию Кузнецк, а оттуда ночью везут куда‑то еще дальше и затем сваливают нас на каком‑то маленьком полустанке и велят замаскироваться в лесу.
Уже под утро – а было это 29 августа – совершенно неожиданно передается команда «По машинам», а затем: «В походную колонну!»
Проехали какую‑то разбитую деревушку, переехали русло небольшой речки и вошли в лес, где было даже еще темно. Никто не знает, ни где мы находимся, ни куда идем. Одним словом, все по‑суворовски: «Каждый солдат должен понимать свой маневр!» В батальоне нас собирать не собирали, с обстановкой не знакомили, кто наши соседи слева и справа, мы тоже не знаем.
Наконец, по колонне передают команду: командиров машин и взводов к комбату. Приходим… Командир – майор Семенов отдает приказ: «Перед нами противник в деревне Шнаево. Выход на исходную поротно… Учтите, перед нами наше минное поле… Биться до последней капли крови! Вопросы есть?»
Все стоят и молчат. А я возьми да и спроси: «А как мы будем проходить минное поле?» Майор поясняет: «Проходы обозначены березками. Ясно?» Все молчат, потому что уж куда яснее… Хотя и вспоминаю, чему нас учили, и вопросы множатся один за другим: что донесла наша разведка, да и была ли она, почему не слышно артподготовки. И вообще – что там впереди, куда мы, собственно говоря, вот так, дуром, премся?
Но тут последовала команда «По машинам!», и мы побежали каждый к своей. В первую очередь Мише‑механику сообщаю про минное поле, что, мол, березки, смотри в оба. За то время, пока мы были у комбата, кухонная команда привезла свежий хлеб и раздала его каждому экипажу. Мы заняли места в танке, разломили буханку и всю ее съели. Позавтракали! Передние машины между тем уже тронулись и, выходя из леса, начали развертываться фронтом к широкому открытому пространству, заминированному нашими саперами. Сколько я перископом ни вертел, а никаких березок на нем не увидел. Но танк едет, никаких подрывов на минах вроде бы нет, а потом танк стало больше качать и даже подбрасывать. Надо полагать, пошла первая полоса немецких укреплений. А где же деревня Шнаево?
Слева метрах в пяти от моей машины шел танк младшего лейтенанта Махяддина Гуссейнова, азербайджанца из Баку; еще левее танк командира роты старлея Кожара. Смотрю, а из башни его танка протянулась длинная строчка трассирующих пуль, потом бухнул выстрел из пушки, и что тут началось! Все машины справа вдруг почему‑то стали все ближе и ближе подходить к моей, причем больше стреляли из пулеметов, чем из пушек. Я смотрю через перископ – вроде бы и стрелять‑то не в кого, впереди одни кочки и кусты, но, может быть, кому‑то из них виднее было… Голоса командира роты я не слышал, видимо, рация вышла из строя. Поэтому через ТПУ кричу водителю, чтобы сам смотрел, куда нам ехать, но чего он промычал в ответ, я в шуме так и не разобрал.
В итоге стали мы ехать поперек немецких траншей, и танк начало изрядно трясти и бросать, словно мы на корабле в шторм попали. Потом мы словно куда‑то провалились, и вокруг танка поднялись клубы пыли. По‑видимому, раздавили немецкий блиндаж. Вылезли из этой ямы, мотор зарычал, и мы рванулись к уже близкому лесу. Танки слева и справа шли очень тесно. Мы прямо‑таки утюжили немецкие позиции и, может быть, хотя бы этим им навредили.
Уже на подходе к лесу я почувствовал резкий удар в башню, и тут же что‑то затрещало по броне, словно бросили горсть мелкого пороха на лист жести. В головных телефонах сразу же все смолкло, а меня словно холодом обдало. Завертел перископ, чтобы увидеть, откуда в нас попал снаряд, но так конкретно ничего в нем и не разобрал.
Перед полосой леса танки нашей роты так сблизились, что, казалось, можно было зацепиться бортами. Все машины остановились, продолжая стрелять, и все пространство перед танками было сплошь прошито огнем наших пушек и пулеметов.
Я попытался опять связаться по рации с комроты – молчание в наушниках; стал вызывать по переговорному устройству моего водителя – и здесь молчание. Значит, от вражеского снаряда, ударившего, вероятнее всего, в корпус танка, была повреждена электропроводка и ТПУ вышло из строя. Через перископ вижу, что командирская башенка на танке нашего командира роты вращается туда‑сюда, скорее всего, чтобы привлечь к себе наше внимание. Что делать дальше, никто не знает. Значит, и рация комроты тоже вышла из строя? Все танки стоят, ведут вялый пушечный огонь, но, конечно же, командиры следили через перископы за машиной ротного. В этот момент я увидел, как откуда ни возьмись бежит наша медсестра батальона Аня Дунаева, подбегает к люку механика‑водителя машины соседней с танком комроты и что‑то говорит водителю, потом, пригнувшись, побежала ко второй, третьей и остальным машинам, а из башен в это время то очереди пулеметов, то выстрелы пушек. Когда же она подбежала к нашему танку и нагнулась было к люку водителя, башнер Гаври‑лов, не видя ее под пушкой, бабахнул, а я не успел его предупредить. Аня ухватилась за уши и свалилась под нос танка. Через несколько секунд я увидел, как она поднялась и, все еще держась руками за уши, тяжело побежала дальше, пропустив машину справа рядом с моей. Так я и не узнал, что передавала Аня Дунаева и куда она делась после этой минутной заминки нашей роты.
Только потом мне сказали, что она вроде бы в плен попала.
Зато я увидел, что на командирской машине откинулась крышка люка, и из башенки высунулась рука ротного, зажатая в кулак. Кулак грозно помотался вперед‑назад‑вперед, и все поняли – вперед через лес! А лес, конечно же, был начинен вражескими землянками и складами.
Я нагнулся к башнеру и прокричал ему в ухо, поскольку ТПУ не действовало, чтобы он толкнул ногой водителя – дескать, вперед, – он поймет. Все танки, как застоявшиеся кони, вдруг рванули, взревев моторами, и двинулись на стоявшие стеной перед нами сосны. Пушки изрыгали снаряд за снарядом, от сосен летели брызги щепок и сучьев. Танк носом переламывал сосну толщиной в телеграфный столб, сосна переваливалась через башню, а идущий позади танк наползал на нее, почти забираясь на спину перед ним идущего танка. Передний выползал из‑под навалившейся сосны и освобождался от наседавшей со спины машины, которую в этот момент бросало, как с крутой волны. А этот передний уже переломил другое дерево и накрылся другой сосной, по которой опять начинал ползти танк, идущий за ним следом… Внезапно мой танк провалился в какую‑то нору, а пылью заволокло всю башню – это разрушили еще одну землянку или блиндаж. Опять и опять наш механик‑водитель умудрялся упорно двигать наш танк дальше, снова взбираясь на поваленные сосны и снова проваливаясь… И так, пока не проломились мы через всю лесопосадку и не вырвались на просторную долину, исполосованную гитлеровскими траншеями, ходами, окопами, едва различимыми из‑за маскировки. Начиная от нашей роты и далеко влево, вся эта долина была перекрыта пылящими и дымящими танками, как будто серыми, посверкивающими выстрелами утюгами и словно бы густой сетью трассирующих огней, которая, колыхаясь, висела над долиной. С первого взгляда мне показалось, что долина с траншеями и окопами сама движется, уползает назад, а танки, накрытые сетью, стоят неподвижно. Но это было только мгновение в моем мозгу.