Страница 24 из 58
До подобных рассуждений Лугс дошел, конечно, не сразу. Вырос‑то он во вполне «прогрессивной» аристократической семье, что половину дохода расходовала на благотворительность – от основания провинциальных университетов до раздачи бесплатных книжек в приютах. Перед Малой войной Герцогство переживало расцвет науки и культуры, Алай сравнялся по блеску с главными городами метрополии. Растущее могущество подхлестывало амбиции, в экваториальных землях основывали всё новые колонии. Это вело к столкновению с Империей, и весь алайский народ, от придворных до самых низов, был охвачен патриотическим подъемом. «Не отдадим крысоедам устье Тары!»
Молодой баронет, только что вышедший из лицея, тоже был полон светлых идей о прогрессе, разгоняющем тьму невежества, торжестве социальной справедливости, национальном единстве перед лицом внешней угрозу. Всё его мировоззрение перевернулось, когда, роясь зачем‑то в семейной библиотеке, он обнаружил книгу Пэпина Славного «Поход на север». Он начал чтение, думая, что держит в руках очередной боевик с описанием молниеносного разгрома Империи в будущей войне. Но это оказалось старинное сочинение о покорении Запроливья. Прежде чем баронет понял свою ошибку, его навсегда пленил живой, образный язык Пэпина, так не похожий на новомодную скороговорку. Этот язык был полон духа иной эпохи, увлекал за собой в тот канувший в прошлое чудный, дивный мир.
Лугс вдруг осознал, что опоздал родиться. Настоящее казалось ему скучным и приземленным. Впрочем, сейчас и довоенное время юности, когда разъезжали коляски на высоких рессорах, а вечерами на улицах фонарщики зажигали газовые фонари, кажется наполненным невыразимо прекрасным, ушедшим. Впрочем, кое в чем технический прогресс пришелся ему по душе. Ведь отказался он от конных ристалищ ради планерного кружка, а потом и авиашколы. Как манил его зеленый небесный простор, безбрежный воздушный океан, которому не было дела до тех, кто жил там, внизу.
Скоро он заработал репутацию «консерватора». Такие, как он, становились предметом насмешек и язвительных комментариев прогрессивной печати – им, дескать, «нужны не умные, нужны верные». От него отвернулась родня, закрылись двери домов, куда он был ранее вхож, перестали здороваться многие знакомые. А общения с другими, видевшими в нем «героя и надежду нации» Лугс сам старательно избегал. Из настоящих друзей остался только Дигга, более известный по лицейской кличке Гепард. Да и он старался вернуть Лугса на путь истинный, убеждая, что опасно не просвещение, а отсутствие в этом руководящего начала и соответствующей системы: «Враг не образованный человек, враг – интеллектуал, усомнившийся и неверующий в государственное благо!»
После лицея, кстати, Гепард пошел в воспитатели – создавать новую элиту из подзаборных мальчишек, так, чтобы в них парадоксальным образом совмещались беспрекословное повиновения с научными знаниями и навыками самостоятельности в действиях. А какие надежды подавал Дигга, сам маршал Нагон‑Гиг приглашал его в свой Генеральный штаб! Вот так погиб военный гений из‑за дурацкой педагогики. Может, и вышел бы в гепардовой затее толк, не сгори он без остатка со всеми своими курсантами в Большую войну. Тоже ведь додумались – бросить курсантов элитной школы под гусеницы имперских бронеходов!
Да и сам Лугс в ту войну уцелел чудом. В первый же день авиагородок, где размещался его полк «воздушных охотников», проутюжили имперские «алайбомберы». Десять лет готовились к появлению вражеских авианосцев, налетам палубной авиации, а в результате проглядели массированный удар с севера сверхдальних бомбардировщиков. Повезло, что был в увольнительной. Вернулся, когда на аэродроме догорали сотни машин. Остатки полка спешно перебросили к границе. Работали штурмовиками. Тут уж было не до рыцарских воздушных дуэлей, крылья легких машин гнулись от подвешенных бомб – лишь бы взлететь и атаковать огрызающиеся огнем имперские позиции. Каждый раз из вылета возвращалось меньше половины пилотов.
Когда пришла его очередь, еле‑еле успел выпрыгнуть из горящего самолета. Затем был госпиталь и ускоренная переподготовка. Фронт стабилизировался, и теперь уже алайские многомоторные «орлы свободы», наспех склепанные на подземных заводах, обращали неприятельские города в руины, несли возмездие на землю Империи. Лугс первым сбросил на Эстор термическую бомбу, превратив Зимний императорский дворец в огненное озеро. Тогда он принес домой на руле обломок винта таранившего его имперца.
Как‑то во время очередного ночного вылета пришло радиосообщение о восстании черни. Авиабазу захватила собственная взбунтовавшаяся обслуга. Повернул с полдороги, вывалил бомбы на казармы бунтовщиков и ушел на запасной аэродром. Там, к счастью, остались верными отечеству и престолу. Среди летного состава революционеров оказалось мало, в авиацию холопов всё же старались не брать. Так что господство в небе было целиком у людей герцога. Воздушные силы Империи, где тоже боролись с мятежами, держали нейтралитет, а иногда даже помогали налетами на инсургентов.
Когда залили напалмом последние гнезда революционной заразы, Лугс думал подать в отставку, уехать в отдаленное имение и спокойно доживать там свой век, обложившись старинными книгами. Увы, мятеж оставил ему один баронский титул. Чтобы содержать многочисленную, неприспособленную к трудностям жизни родню пришлось продолжать службу. Он перешел в Стратосферную эскадру – летать так высоко, чтобы все внизу казалось мелкими и несущественными. И потекли себе годы обыденной летной работы. Не успеешь освоить один самолет, как ему на смену приходит новый. Немного разнообразия в служебную рутину вносили рекордные перелеты. Сам герцог поручал ему исполнение таких заданий. На счету Лугса было даже две кругосветки. Но что такое недельный рейс вокруг экватора или через оба полюса с десятком воздушных дозаправок, если ракета тратит на орбитальный виток всего полтора часа.
Как‑то ему предложили попробовать себя с принципиально новой техникой. На всякий случай отказался. В то время только и говорили о бомбовозе с атомными моторами. Шутили, что такой может не бояться вражеской ПВО, потому что вреда от сбитого самолета будет больше, чем от любой бомбардировки. Потом, когда разъяснили, что речь о космических полетах, дал согласие. Всё же – чуть дальше от земли, ближе к небу. В отряде космонавтов молодежь поначалу отнеслась к нему просто как к старому инструктору по пилотажу. Потом оказалось, что его опыт посильней их юношеского задора, да и барокамеру с центрифугой никто из молодых не переносил так, как он. Лугс попал в десятку, потом в тройку кандидатов для первого полета, но их всех опередил имперец, барон Грогал. Космонавт Гиганды номер один.
Лугс охотно пропустил вперед молодых коллег, выстроившихся в очередь на ответные запуски космических капсул. Сам он готовился к серьезному делу и полетел только через пять лет, но зато – уже на ракетоплане, первым совершив управляемый спуск с орбиты. По‑настоящему же его захватила подготовка к айгонской экспедиции. Реальная цель – это не какое‑то там бесконечное накручивание витков вокруг Гиганды. Каждый может найти в ночном небе желтоватую звездочку Айгона и осознать, какая запредельная даль стала достижимой для человека. Может быть, это по‑новому воодушевит людей, наполнит их сердца гордостью и самоуважением. А что до самого Лугса, то с межпланетным путешествием его клонящаяся к закату жизнь, обретает, кажется, некоторый смысл.
* * *
Под утро напичканная успокоительными Вин уже спокойно сопела, свернувшись под одеялом. Баг задремал, положив голову на стол. А Лугсу всё не спалось. Натренированное подсознание некоторое время уже намекало, что что‑то не так в этой предрассветной тишине, только не удавалось поймать ускользающее значение этого. Наконец сообразил – на дисплее охранной периферии сами собой исчезают действующие сенсоры, будто их отключают прямо на месте. Но все свои были тут, значит, по охраняемому контуру бродят чужие, профессионально снимая хитрые приборы с дежурства.