Страница 11 из 13
Тотчас русские танки вышвырнули из-под гусениц комья земли и ринулись вперед, к быстросборной решетчатой ограде с колючей проволокой-концертино поверху.
В ослепительном свете боевых фар было видно, что там, за оградой, трава выгорела в ноль. Именно в ноль, а не так, как при случайном степном пожаре, когда остаются нетронутые островки. Точно все окрестности радара ПКО проутюжили раскаленным добела исполинским утюгом.
Чтобы не попасть под дружественный огонь, танки рывком остановились перед оградой, как и было предусмотрено планом.
Растов огляделся.
Глухую черноту над головой одна за другой прочертили лихие ракетные траектории.
Шесть оперативно-тактических ракет Р-30 были выпущены прямо из джунглей в специально подготовленные просветы между кронами. (Серьезной операции в районе высоты 74 было решено не проводить и гаубичные дивизионы не задействовать, но на ракеты Святцев все-таки расщедрился.)
Конечно, никто не рассчитывал всерьез, что удастся уничтожить шестеркой устаревших Р-30 превосходно прикрытый средствами ПКО «Инженерный замок». Но пока зенитные самоходки «Рату» и прочая машинерия будут работать по ста двадцати боевым блокам индивидуального наведения, сыплющимся из ночного неба злым звездопадом, танки Растова получат трехминутную и, хотелось верить, решающую фору.
«Но все же на кой черт они сожгли степь вокруг своего радара?» — подумал капитан. Как оказалось, подумал вслух — ему ответили.
— Может, такая контрольно-следовая полоса? — предположил Субота. — Рота охраны потрудилась огнеметами?
— Хороша полоса! Ветер подует — и ни одного следа, все пеплом замело, — скептически заметил Фомин.
— Вы вообще соображаете? — встрял Чориев. — Это же радар! Дальней! Противокосмической! Обороны! Он страшно мощный, не зря там инженеров как мух на ишаке! Даже замком обозвали… Они его включили, дали для теста полную мощность — вот излучение всю траву и спалило! Вместе со всеми букашками и червячками, клянусь тысячей ташкентских девственниц!
— А ты умный, Чориев, — одобрительно сказал Субота.
— Я вообще связистом собирался стать, в академию готовился. Не поступил, конечно… Баллов не добрал на собеседовании… А может, это потому, что я русский только по матери. А по отцу не совсем… Но сейчас это все равно. Не жалею.
Десятки мегаватт, исторгнутые зенитными лазерами «Рату», превратили первую волну боевых блоков в ослепительно сияющие шары плазмы, и ночь ненадолго стала днем.
Равнину залил недобрый колеблющийся свет, отдаленно похожий на северное сияние. И если до сего мгновения «Инженерный замок» рисовался на тактических экранах в условных цветах и размытых силуэтах, то теперь Растов увидел чудо конкордианской военной мысли невооруженным взглядом.
Четыре линии ажурных металлических мачт расходились веером от общего центра, в котором возвышалась причудливая двадцатиметровая пирамида с вогнутыми гранями, залитая матово-черной радиопоглощающей лакировкой. На вершине пирамиды серебрился излучатель, похожий на очищенный кукурузный початок.
Вид все это имело самый отталкивающий.
— Наша цель — пирамида! — скомандовал Растов. — Бьем кумулятивными, а там посмотрим…
— Так точно!
Учитывая впечатляющую дальнобойность 140-мм танковых пушек, им ничто не мешало расстрелять цель огнем с места.
Однако каждого русского офицера-танкиста с первых дней кадетства учат, что успех бронетанковых войск зиждется на триаде «маневр — огонь — защита».
И недаром «маневр» поставлен в этой формуле на первое место! Ведь непоражаемость танка пропорциональна квадрату его скорости. А в том, что после первого же выстрела по сердцу «Инженерного замка» на них будут направлены десятки стволов, Растов не сомневался…
Поэтому, как только Чориев угостил супостата первыми тремя снарядами, Фомин, повинуясь своему чутью, бросил танк вперед.
Разбив бронированной грудью решетчатый забор, танк помчался по черному праху. Пепел сожженных трав и птичьих гнезд шарфом черной кисеи полетел ему вслед.
За машиной своего командира устремились «двести первый» комвзвода Загорянина и «двести второй» с медно-красными шишками диспенсеров групповой противолазерной защиты на месте командирского пулемета.
Грохот поднялся такой, будто одновременно с десятибалльным землетрясением и нежданно разбушевавшейся грозой начала извергаться пара-тройка доселе спящих вулканов…
Танк несся вперед, плавно раскачиваясь на мощных торсионах.
Жужжали гироскопы системы стабилизации вооружения, мерно позвякивал досылатель и один за другим уносились по пологой траектории снаряды — высадив серию кумулятивных, они перешли на старые добрые «фугасы».
Растов вдруг вспомнил свои первые учения в Харькове. Там, на Чугуевском полигоне, он самым позорным образом завалил задание, зловеще похожее на это: ведение беглого огня в движении при атаке опорного пункта противника.
Почему завалил? Растов сам не понимал. Может, потому что на учениях он всегда помнил, по-нехорошему отчетливо помнил, что «учения» — это не война, это не всерьез, а оттого и сконцентрироваться всерьез у него не получалось.
Выходит, только поэтому завалил?
Или не только?
Или безалаберность, нечеткость и привычка полагаться на русский авось на самом деле с серьезностью или несерьезностью происходящего связаны меньше, чем хотелось бы танковым офицерам?
Но искать ответы на эти важные вопросы у Растова не было времени. Теперь требовалось просто учесть горькие уроки того далекого дня на Чугуевском полигоне и не схлопотать в борт увесистый вражеский гостинец. Тем более что в отличие от полигонных условий он будет совсем не похож на мягкую жестянку с маркерной краской.
Растов вел танк неравномерной змейкой.
— Фомин, лево двадцать…
— Есть лево двадцать!
«Раз… два… — считал Растов, — десять… одиннадцать… Пора!»
— Фомин, право сорок!
— Есть право сорок!
И снова отсчет.
«Раз… Два… Три… Девять! Пора!»
— Фомин, лево тридцать!
Когда до залитой огнем, испещренной пробоинами пирамиды аппаратной оставалось восемь сотен метров и стало уже совершенно ясно, что в ближайшие месяцы этот радар вряд ли засечет даже Первый Ударный флот в сомкнутом парадном строю, Растов услышал восторженный вопль командира «двести второго».
— Идрить твою налево! Ну и разделали! Жаль заснять толком не удалось, внукам бы показывал…
А вот голос комвзвода-2, лейтенанта Загорянина, был исполнен озабоченности:
— Товарищ Растов, Костя! Что-то зарвались мы!.. Поворачивать, поворачивать пора!
— Отставить «поворачивать»! — не согласился Растов. — Подставим корму — и, считай, пали смертью храбрых!
— Твое предложение?
— Пройдем между рядами антенн и уже там нырнем в лощинку!
Подтверждая правоту Растова, из-за пылающей пирамиды показались несколько зенитных самоходок «Рату». Они ворочали лазерпушками необычайно быстро и ловили русские танки в прицел с проворством кошмарных сновидений.
Диспенсеры групповой противолазерной защиты на «двести втором» пыхтели вовсю. Но зловредные пучки когерентного излучения выедали дыру за дырой в охранительном металлизированном тумане, оставляя на лобовой броне башен раскаленные оспины глубиной в кулак. Придись те же импульсы на тонкую кормовую броню, и их песенка была бы спета…
— Товарищ капитан! — голос командира «двести второго» дрогнул. — У меня заканчивается расходка для диспенсера!
— Запас есть?
— Откуда?
— Почему не взяли в подвесной бак?! — злобно осведомился Растов.
— Взяли. Но тоже выработали!
— Ч-чер-рт! — Растов ударил кулаком о ладонь, чтобы хоть так сбросить накопившееся в мышцах дурное напряжение. — Сколько осталось?
— Четырнадцать процентов!.. Нет, тринадцать.
— Товарищ Константин, — это был невеселый баритон Валеры Загорянина, — принял решение отвлечь огонь противника на себя. Продолжу бой с зенитками самостоятельно. А вы уходите обратно к шелковой фабрике. Хлебову от меня персональный привет… Пусть живет.