Страница 13 из 31
Великолепная молодость, превосходная профессия, почтенная зрелость, и вдруг провал – неделя безумия, неделя без привычной постели, привычного слуги, привычной партии в теннис.
Румын перестал играть. Теперь джаз‑банд играет развинченный, умышленно карикатурный танец, ломкий, подмывающий мотив. Мужчины в такт подергивают плечами и водят женщин по усыпанному конфетти полу, чертя узконосыми ботинками. Майору Герду приятно и то, что мужчины смотрят в их ложу, и то, что инструктор танцев, бывший русский князь, не смея подняться на ступеньки, издали полупоклоном приглашает Люси. И она встает, кладет на плечи профессионального танцора обнаженные руки и покорно следует за ним, скользя между тесно смыкающимися парами. Шуршат серпантинные ленты. Майор Герд доволен: она лучше всех. Великолепная фигура. Если бы с ней так танцевал другой – было бы неприятно. Но профессиональный танцор – не мужчина.
Люси возвращается, долго смотрит на танцующих.
– Смотрите. Это армянка, бежавшая из России.
Майор ловит монокль и сразу роняет его.
Слишком смугла и худа.
– Дело не в ней. Посмотрите…
Майор снова ловит монокль. Теперь он видит на груди армянки на тонкой цепочке что‑то сияющее голубыми огнями и многоцветными искрами.
– Тридцать четыре карата. Бриллиант голубой воды.
– Это не подделка?…
– Нет! Ее отец миллионер. По крайней мере он был им до революции.
– А… И это все, что осталось?…
– Вероятно… – Несколько секунд она следит за голубым пламенем на смуглой, высохшей шее женщины и говорит с мечтательной наивностью: – Я бы предпочла, чтобы это было здесь…
И она касается мизинцем места в остроугольном вырезе, которое видит и знает Герд.
Он краснеет до корней седых волос.
В этот вечер майор Герд спускается в курительную комнату отеля и десять минут говорит с комиссионером‑греком.
Утром грек‑комиссионер посылает в комнату 133 майору Герду визитную карточку. Майор одевается, целует руки Люси и снова уходит по неотложным делам. Неотложные дела состоят в том, что грек‑комиссионер передает майору Герду бархатный футляр. Тщательно рассмотрев то, что находится в футляре, майор пишет чек – десять тысяч.
В комнатах Люси темно. За спущенными шторами день, солнце и город.
Искусственный свет холодно и четко берет из темноты обнаженную женщину и мужчину. На груди у женщины – это, сияющее голубым пламенем. Когда ее обнимает и прижимает к своей груди мужчина, холодные сияющие грани бриллианта впиваются ему в тело и оттискиваются красным, болезненным следом.
ШТАБ‑РОТМИСТР ВОРОБЬЕВ
Как он попал в Мират? Об этом не могут сказать самые старательные сыщики министра полиции Ибрагим‑хана. Достоверно известно, что два года назад в числе сорока двух офицеров, перешедших границу Гюлистана (все, что осталось от юго‑восточной национальной армии), был штаб‑ротмистр Воробьев. Сорок один офицер просочился через границу Гюлистана дальше на юг, в океанские порты, а оттуда в Европу. Воробьев остался в Мирате.
Четырежды он получал от королевского посольства визу и деньги на проезд. Но, получив деньги, он исчезал ровно на неделю из приемной королевского посольства, затем ровно неделю проводил ночи среди агентов‑комиссионеров Средне‑Азиатского банка в Мирате, коммивояжеров, мелких европейских чиновников и всех тех, у кого не хватает денег, чтобы проводить время, как приличествует знатным европейским гостям. Для них существует полуресторан‑полупритон “Паризиана”, где, кроме крепких напитков, есть трубки с опиумом и гашишем. Там же во внутреннем дворике в закрытых комнатках мечут банк присяжные банкометы, не имеющие никакой другой профессии.
Очередной субсидии штаб‑ротмистру хватает почти на неделю. Затем он появляется снова в приемных европейских посольств и на хорошем французском языке говорит одно и то же, приблизительно следующее:
– Штаб‑ротмистр Воробьев. Герой Мазурских озер. Кавалер боевых орденов. Жертва революции и герой гражданской войны. Нахожусь в отчаянном положении…
Ему редко дают возможность досказать свою речь. Но он настойчив, упорен, и ясно, что ему некуда идти. Элегантный секретарь с презрительным вниманием смотрит на потрепанные синие рейтузы с потемневшим серебряным лампасом, на рваный китель без погон и фуражку с выцветшим голубым верхом и проходит мимо. Почти такого же цвета выцветшие глаза под красными, опухшими веками. Воробьев сидит в приемной, пока расшитый золотом лакей не остановится пред ним в выжидательно‑угрожающей позе. Тогда штаб‑ротмистр Воробьев уходит тяжелой, расшатанной походкой.
Но около месяца назад одно европейское посольство в Мирате получило от Международного Красного Креста письмо с просьбой дать сведения о находящемся в Мирате бывшем штаб‑ротмистре Воробьеве. А вслед за этим письмом пришло и другое с незнакомой миратским филателистам маркой – рабочий, заносящий молот, и разбитая цепь. Это письмо было адресовано бывшему штаб‑ротмистру Воробьеву.
Тот же самый элегантный секретарь с некоторым любопытством вручил это письмо Воробьеву.
– Насколько я понимаю – из России?
Штаб‑ротмистр медленно, чуть дрожащими руками вскрыл конверт.
Младший брат бывшего штаб‑ротмистра Воробьева “инженер‑механик Юрий Воробьев”, уезжая в заграничную командировку, получил известие о бедственном положении находящегося в Мирате Андрея Воробьева. Если бывший штаб‑ротмистр Андрей Воробьев желает вернуться в Россию, то ему надлежит обратиться в соответствующие инстанции с просьбой о разрешении въезда в пределы республики. Необходимые средства для проезда в Россию и для проживания там впредь до приискания занятий ему будут высланы вместе с визой. Ввиду заслуг инженер‑механика Юрия Воробьева виза его старшему брату, по всей вероятности, будет выдана.
Штаб‑ротмистр Воробьев спрятал конверт в карман. Обычная желтизна на его опухшем, измятом лице переходит в неестественную бледность. Он вынужден сесть на золоченый стул. Секретарь осведомляется с сдержанным любопытством.
– Какие‑нибудь неприятные известия?…
Воробьев рассеянно отвечает:
– Нет. Предлагают вернуться. Надо просить разрешения вернуться в Россию.
Лицо секретаря выражает удивление:
– И вы решитесь вернуться?…
Воробьев видит выхоленное, гладкое, выбритое лицо, корректную улыбочку, белоснежный, блистающий воротничок и снисходительное изумление.
Воробьева охватывает ярость. И вместе с тем возникает решение:
– Да…
В этот момент он чувствует, что обретает родину и некоторое уважение господина секретаря из посольства.
ЕЩЕ О ВОРОБЬЕВЕ
“…Вкратце изложенная биография моя свидетельствует о том, что я не получил достаточного образования для того, чтобы разбираться в политических вопросах, и слепо подчинялся моему начальству, не отдавая себе отчета в том, что делал. А потому прошу разрешить мне вернуться на родину, причем я…”
Через три недели пришел ответ на это заявление Воробьева. Ответ содержал разрешение от властей Советской республики вернуться в Россию и переводной билет на четыреста долларов от Юрия Воробьева.
В эту же ночь штаб‑ротмистр Воробьев оказался в “Паризиане”…
ПАРОХОД “КЕРЧЬ”
Рейс Константинополь–Одесса. В списке пассажиров мисс Элиза Даун, представительница союза благотворительных обществ “Диана”, направляющаяся в Россию для работы в приютах беспризорных детей из голодающих губерний. Приют содержится на средства католического союза благотворительных обществ “Диана”.
В тот момент, когда пароход под флагом Республики Советов медленно проходит Босфор, в комнатах 133 отеля “Тококлиан” майор Герд делает две деловые заметки в записной книжке:
Первая:
“74а – Элиза Даун – Люси Энно”.
Вторая:
“Расходы параграф 6 литера С – 12000”.
На рассвете пароход “Керчь” минует единственный в мире тихий, очаровательный пролив. И та, которую теперь называют мисс Элиза Даун, в строгом, наглухо застегнутом дорожном костюме, со знаком “Дианы” на рукаве, смотрит туда, где в золотом облаке исчезает Константинополь.