Страница 8 из 10
Спускаюсь в холл. Высокая женщина в пальто с пышным меховым воротником держит за руку насупленного мальчугана в ушанке, надвинутой по самые брови.
— Где бы нам присесть?
Почти все помещение занимают гардероб, аптека и стол с книгами. Их и бахилы продает гардеробщица с никакой внешностью. Лицо как сырое тесто. Именно она и нашла нам место — сдвинула книги в сторону и разрешила взять табуретки.
Суетливые приготовления непонятно к чему вконец смутили мальчика. Чтобы разрядить атмосферу, говорю:
— Дам-ка тебе трудное задание.
А он и головы не подымает, уткнулся глазами в стол.
— Ты как сюда приехал, на автобусе?
Кивает.
— Билеты при тебе?
Он посмотрел на меня с удивлением. Озорные глаза.
Мама порылась в сумочке и нашла билеты.
— Ручка есть?
И ручку нашла.
— Так ты готов выполнить очень трудное задание?
Кивает.
— Нарисуй точку.
Точку? Да это запросто.
— А теперь еще трудней. Нарисуй линию.
Нарисовал.
— А теперь еще трудней — нарисуй мамину сережку, только одну.
— Где рисовать-то? Бумаги нет.
Гардеробщица подсобила. Принесла листок в клетку, на обратной его стороне корявым почерком были нацарапаны требы за упокой. Но нам другая сторона не нужна. Мы за здравие. Пригляделся внимательно — нарисовал. Точно!
— А вторую?
— То же самое?
— Да.
Нарисовал то же самое.
— А на чем серьги висят?
— На ушах.
— А уши где?
— На голове.
— Ну это, наверное, нарисовать невозможно…
— Нарисую.
Нарисовал — замечательно!
— А что у мамы на ногах?
— Сапоги, с каблуками. Сейчас нарисую.
Залез под стол, чтобы посмотреть на сапоги повнимательней, вылез, перевернул лист и на свободном месте нарисовал сапог.
— Как вылитый, — восхищается мама.
— Ну все, — говорю, — до свидания. Спасибо тебе. Меня ждут.
— Коль, ты постой тут, около тетеньки, я сейчас… Сколько я вам должна? — шепчет мне на ухо.
— Нисколько.
— А что же с ним такое, с моим сыночком?
— Ничего. Отличный парень.
— Значит, по-вашему, он нормальный?
— Нормальный.
— А почему они говорят, что ненормальный?
— Хотите мне заплатить?
— Да.
— Назначаю плату.
— Какую? — бедная женщина аж побледнела.
— Не водите его к психологам, никого не слушайте. Меня в том числе. Вы же чувствуете своего ребенка. Он какой, по-вашему?
— Хороший. Добрый. А в саду никак.
— Значит, сад ему не подходит.
— Ой, ну спасибо вам, успокоили… Может, справочку дадите?
— А печать вам не нужна? — пошутила я, но она моей шутки не поняла. Видно, достали ее в детском саду.
— Пока, — помахала я с лестничного пролета мальчишке, — рисуй давай!
— Я тебе завтра внучку приведу, — донесся до меня голос гардеробщицы, — а то цельный день телевизор смотрит…
Женщина в белом
Как-то в юности меня потрясла женщина в белом плаще. Она шла по платформе, размахивая бутылкой кефира. И по сей день, если я думаю о свободе и независимости, я вижу эту женщину — как она идет легким размеренным шагом по платформе города Бреста и размахивает бутылкой.
Что было в ней? Легкость бытия. То, к чему я стремлюсь. Но какие непростые пути — двадцать пять лет заниматься наследием убитых художников, актеров, режиссеров, детей, философов… Какая тут легкость?!
А если посмотреть иначе? Эта работа дает мне веру в бессмертие. Утверждает в ней. А дальше все легко. Свобода.
Наткнулась на свою запись 1998 года — на удивление, весьма амбициозную. Она касалась выставки Фридл, к которой я тогда готовилась.
«Моя концепция — живая выставка. Живой опыт. Ощущение того, что все, что предстанет перед нами, никогда не существовало вместе, что это собрано и затем отобрано мной по мотивам, мне самой не всегда ясным. Не знаю, правилен ли мой выбор. Не у кого спросить, я не могу посоветоваться с автором.
Это представление истории Фридл, которая не замкнута сама в себе, она открыта, направлена вовне и должна касаться многих людей. Как золотые стрелы лучей в барочном алтаре.
Идея отданности. В мире сгущенного эгоцентризма, себялюбия, непродуктивной пустоты — это важно произнести. Через Фридл.
Синтез обрывочности. Не сумма документов, картин, писем, не суммарность, но синтез. Это относится к любому элементу проекта. Идея незримого присутствия Фридл в этом мире, ее растворенность в эпохе, ее говорение через и в конце концов проявление вовне, материализация в незаконченности, недоговоренности, в недооформленности.
Эти «не» — не из-за отсутствия внутренней цельности. Напротив. Идеальная сущность проявлена именно во фрагментарности. Оттого Фридл подвижна, витальна в любой работе. Она — сколок идеальной сущности.
Посему эта выставка не боится изменений, перестроек, сокращений и увеличений. Концепция проступания, проявления, выхода на сцену жизни не пострадает ни в каком случае. Статические формы здесь неприемлемы».
Что интересно — тогда я не знала, что выставка будет путешествовать пять лет и видоизменяться в шестнадцати совершенно разных музейных интерьерах.
Первый семинар в музее (назовем это практическим занятием) я провела со школьниками в иерусалимском мемориале Яд Вашем — по детским рисункам из Терезина. Это было двадцать лет тому назад, когда еще были живы те немногие, кто рисовал в Терезине. Представьте, что вы видите пожилую женщину, которая стоит у своего рисунка и рассказывает вам, как и почему она нарисовала свечу и корабль во тьме. Потом она переходит от рисунка к рисунку и рассказывает, как выглядела та или иная девочка. Она плачет, все плачут.
В Вене на выставке я решила построить программу для детей иначе. Дать им войти в этот мир не через воспоминания, а через предметы. Например, вот деревянный конструктор, созданный Фридл Дикер и Францем Зингером в их берлинском ателье. К нему нельзя прикасаться — он экспонат. Но вот вам палочки для насаживания бутербродов, колесики, пробки — можно придумать свои игрушки. Можно выбрать понравившийся рисунок и слепить его. Существует бесконечное количество возможностей ощутить что-то через взаимодействие с предметом. Этим мы занимались в Музее Израиля с детьми, этим же занялись и на венской выставке. Да, дети могут огорчиться, когда учитель в классе расскажет им на следующее утро, что случилось с Фридл и ее учениками. Но это уже совсем другой урок. Исподволь. Как движение по касательной.
Легкость. Почему мысли о ней вернули меня к Фридл? Куда делась женщина в белом плаще, размахивающая кефирной бутылкой?
Сейчас будет!
На грани медицины и искусства
Без кефирной бутылки, в белой кофточке и белых брюках, но той же беспечной походкой она прошлась по кафельному полу нашей иерусалимской квартиры. Ассоль. Видно, ее родители были почитателями Александра Грина. Им зачитывалось не одно поколение. Но мне никогда не встречалась девочка с таким именем. Кафе — да. На Химкинском заливе. Красная будка, полная алкашей.
Я спросила, что ее привело ко мне, как она меня нашла.
— Легко, — ответила она.
А нашла она меня, поскольку я отвечала на вопросы родителей на сайте Лены Даниловой. Там значилось, что я живу в Израиле. Ассоль тоже здесь живет, только в Хайфе. И тоже много пишет у Даниловой.
Виртуальный мир. Сайты, блоги, порталы… Чего же хочет Ассоль?
Чтобы я занималась делом. Если соглашусь, она организует семинары для семей — родители вместе с детьми — в Хайфе и Тель-Авиве, где угодно. Легко.